Фердидурка - Гомбрович Витольд (читать полную версию книги TXT) 📗

Но Млодзяки остолбенели. Двое мужчин в двух шкафах! Да еще в одном – старый. Если бы было двое молодых! Либо по крайней мере было двое старых. Но один молодой и один старый. Старый, да еще к тому же Пимко. У ситуации не было оси, не было диагонали – нельзя было найти комментария к этой ситуации. Они непроизвольно взглянули на девушку, но гимназистка замерла под одеялом.

Тогда Пимко, покашливая и посмеиваясь, возжелал прояснить ситуацию и взялся толковать что-то про письмо, что барышня Зута написала… что он хотел Норвида… но что барышня Зута на «ты»… что на «ты» к нему… на «ты» с ним… что он хотел только на «ты»… что по имени… Нет, ничего более гадкого и одновременно глупого в жизни никогда я не слышал, тайное и частное содержание бредовых видений старика было невыносимо в ситуации, ярко освещенной лампой под потолком, никто не хотел понимать, а значит, никто и не понимал. Пимко знал, что никто не хочет, но увяз – учителишка, вытряхнутый из учителишки, смешался совершенно, верить не хотелось, что это тот самый абсолютный и искушенный балбес, который некогда меня уконтрапупил. Погрязший в липкой массе собственных объяснений, он вызывал жалость своей беспомощностью, и я чуть было не набросился на него, да махнул рукой. Но темные и подозрительные Пимкины призраки втолкнули инженера в официальность – это было сильнее, чем обоснованное недоверие, которое из-за меня он мог питать к ситуации. Он возопил:

– Явас спрашиваю, что вы тут делаете в такую пору?

Это в свою очередь навязало тон Пимке. На мгновение он обрел форму:

– Прошу не повышать голос.

Млодзяк спросил:

– Что? Что? Вы позволяете себе делать мне замечания в моем доме?

Но инженерша взвизгнула, взглянув в окно. Бородатое лицо с веткой во рту показалось над оградой. Янапрочь позабыл о нищем! Велел ему и сегодня стоять с веткой, но забыл дать злотый. Бородач стойко ждал до самой ночи, а, увидя нас в освещенном окне, вытянул умаявшуюся, наемную рожу, чтобы напомнить о себе! Она въехала к нам, словно на блюде.

– Чего хочет этот человек? – кричала инженерша. Дух, коли бы она его увидела, не произвел бы на нее более сильного впечатления. Пимко и Млодзяк примолкли.

Нищий, к которому на какой-то момент приковалось всеобщее внимание, шевелил веткой, словно усами, не зная, что сказать. Поэтому сказал:

– Сделайте милость.

– Дайте ему что-нибудь, – инженерша опустила руки и растопырила пальцы. – Дайте ему что-нибудь, – истерично орала она, – пусть идет…

Инженер начал искать мелочь в карманах брюк, но не нашел, Пимко живо вытащил кошелек, судорожно цепляясь за любой возможный поступок, а пожалуй, и рассчитывая на то, что Млодзяк в суматохе возьмет у него мелочь, а это, естественно, не способствовало бы дальнейшему поддержанию враждебности, – но Млодзяк не взял. Мелкие расчеты ворвались в окно и разбушевались в людях. Что до меня, то я стоял с рожей, внимательно следя за развитием событий, готовый к прыжку, но, в сущности, смотрел на все, словно через стеклышко. Куда же девалась моя месть, мое в них копание, и вой раздираемой в клочки действительности, и взрыв стиля, и мое безумство на развалинах? Фарс понемногу стал мне наскучивать. Лезли в голову всякие мысли, не исключая, например, такой – где Копырда покупает галстуки, может ли инженерша любить кошек, сколько они платят за квартиру? Все это время Копырда продолжал стоять, засунув руки в карманы. Современный не подошел ко мне, даже виду не подал, что мы знакомы, – он и без того был достаточно раздражен приятельскими отношениями с Пимкой на почве девушки, чтобы еще здороваться со школьным приятелем в исподнем, – ни то, ни другое приятельство не было ему на руку. Когда Млодзяки и Пимко начали поиски мелочи, Копырда не торопясь направился к дверям – я раскрыл рот, чтобы закричать, но Пимко, который заметил маневр Копырды, моментально убрал кошелек и двинулся за ним. Тогда инженер, увидя их, вдруг дружно направившимися к выходу, бросился вслед, словно кот за мышью.

– Простите! – крикнул он. – Так дело не пойдет!

Копырда с Пимкой остановились, Копырда, доведенный до бешенства товариществом с Пимкой, отодвинулся от него; Пимко, однако, под воздействием его движения машинально придвинулся к нему – так они и стояли, будто двое братьев: один молодой… а другой постарше…

Инженерша, придя в кошмарное возбуждение, схватила за руку инженера:

– Не устраивай сцен! Не устраивай сцен! – Чем, естественно, подтолкнула его к сцене.

– Прошу меня извинить! – рявкнул он. – Яотец, кажется! Я спрашиваю: как и с какой целью вы, господа, оказались в спальне моей дочери? Что это может означать? Что это означает?

Он вдруг взглянул на меня и стих, ужас вылез на его щеки, он сообразил, что это вода на мою мельницу, на мельницу скандала – и он бы стих, но слово уж сказалось… и он повторил еще раз:

– Что это может означать? – тихо, единственно округления ради и, моля в душе, дабы реплика его осталась без ответа…

Воцарилась тишина, ибо ответить никто не мог. У каждого из них, в конце концов, была какая-то своя разумная причина, но целое было без смысла. Бессмыслица в тишине душила. И вдруг глухие, безнадежные рыдания девушки раздались под одеялом. О, мастерица! Она рыдала с обнаженными коленками, вылезавшими из-под одеяла, с коленками, которые, чем горше она плакала, тем больше вылезали, и этот плач несовершеннолетней объединял Пимку, Копырду, родителей, нанизывал их на демонизм, словно на нитку. Дело в один миг перестало быть смешным и бессмысленным, оно обрело смысл, и к тому же смысл современный, хотя мрачный, черный, драматичный и трагичный. Копырда, Пимко, Млодзяки почувствовали себя, лучше, а я, схваченный за горло, почувствовал себя хуже.

– Вы ее… растлили, – прошептала мать. – Не плачь не плачь, деточка…

– Поздравляю, господин профессор! – злобно крикнул инженер. – Вы мне за это ответите!

Пимко, казалось, вздохнул свободнее. Это для него было даже лучше, чем прежнее нежелание никак и никуда его не определять. А стало быть, он ее растлил. Ситуация оборачивалась в пользу девушки.

– Полиция! – закричал я. – Надо вызвать полицию!

Шаг был рискованный, ибо полиция давно уже совмещалась с несовершеннолетней в закругленное, прекрасное и зловещее целое – Млодзяки как-то гордо вскинули головы, – я же стремился напугать Пимку. Тот побледнел, хрюкнул, откашлялся.

– Полиция, – повторила мать, лакомясь полицией над голыми ногами девушки, – полиция, полиция…

– Поверьте мне, пожалуйста, – пробормотал профессор, – поверьте, господа… Ошибка, меня обвиняют неосновательно…

– Да! – закричал я. – Я свидетель. Я в окно видел! Господин профессор вошел в садик, хотел облегчиться. Барышня выглянула в окно, а господин профессор поздоровался и вошел нормально, через дверь, которую барышня Зута открыла!

Пимко до смерти испугался полиции. Подло и трусливо он ухватился за это объяснение, не обращая внимания на его мерзкий и постыдный смысл.

– Да, именно так, меня прихватило, я зашел в садик, забыл, что вы тут живете, а барышня как раз в окно выглянула, ну я и притворился, хе-хе, притворился, что я с визитом… Вы понимаете… в таком непристойном положении… Qui pro quo, qui pro quo [41], – повторял он.

На присутствующих это произвело впечатление отвратительное и отталкивающее. Девушка спрятала ноги. Копырда сделал вид, что не слышит, инженерша Млодзяк повернулась спиной к Пимке, спохватившись, однако, что задом не поворачиваются, она быстренько повернулась передом. Млодзяк моргнул – ха, снова они попались в силки этой убийственной части, вульгарность возвращалась на всех парах, я с любопытством наблюдал, как она возвращается и как их выворачивает; она была той же самой, в которой и я недавно барахтался, да, пожалуй, та же самая – но теперь она была уже только между ними. Барышня Млодзяк под одеялом не проявляла признаков жизни. И Млодзяк захохотал – неизвестно, что его пощекотало, а может, Пимкино qui pro quo напомнило ему о кабаре, которое в свое время существовало в Варшаве под таким названием, – он разразился абсолютным хохотом мелко-инженерковатым, хохотом потаенным, макабрическим и мимическим – разразился и – разозлившийся на Пимку за то, что хохочет, подскочил к нему и мелко, нахально, инженерковато треснул и хрястнул его по морде. Треснул – и замер с вытянутой рукой, тяжело дыша. Посерьезнел. Остолбенел. Япринес пиджак и ботинки из своей комнаты и не спеша начал одеваться, не прекращая, впрочем, наблюдать за ситуацией.