Знак беды - Быков Василь Владимирович (е книги .TXT) 📗
— Какая справедливость, тетка! У вас мракобесие в голове, отсталое представление о какой-то неклассовой справедливости! А мы должны руководствоваться единственно классовой справедливостью: никакой пощады врагу! Тот, кто стоит у нас на пути, — враг, и мы ему ломаем хребет. Иначе нам не видать новой жизни. Нас самих сотрут в порошок. У вас капитулянтские правоуклонистские взгляды, которые надо беспощадно искоренять!
Степанида молчала, подумав, может, и так, может, этот Новик и прав. Конечно, он умный, образованный, не то что она — ходит во второй класс ликбеза. Но Степанида как представила себе это раскулачивание, так ей стало муторно. Что было делать?
— Как я скажу нашим деревенским? — мучительно ерзал за столом Левон. — Что саботажник? Поймут разве? Нет, не поймут. Потому что и сам не понимаю,
— говорил он, все перекладывая на столе бумажку — то ближе, то дальше, то по одну сторону от себя, то по другую.
В это время размашисто растворилась дверь и с улицы в хату вскочил рослый парень в шинели с яркими малиновыми петлицами на воротнике, снял с головы островерхий шлем с широкой звездой спереди. Выглядел он усталым, запыхавшимся, видно, от спешки, а глаза светились живостью и удовлетворением от переполнявшей его молодой силы, нерастраченной душевной щедрости.
— Опаздываешь, Гончарик, — мрачно упрекнул Левой. — Давно ждем…
— Только прибежал из местечка, мать говорит: комбед.
Василь Гончарик сначала поздоровался за руку с Новиком, потом с Левоном, Недосекой, тронул плечо Потапа, пожал холодноватыми пальцами руку Степаниде.
— Я возле вас, тетка.
— Садись, — слегка подвинулась Степанида. Ей было не до Гончарика — большая тревога охватила ее душу.
— О чем разговор? — спросил Гончарик, все еще усмехаясь, с симпатичными ямочками на раскрасневшихся щеках. Он только осенью вернулся из армии, отслужив действительную на Дальнем Востоке, теперь собирался жениться. На его вопрос никто не ответил, все озабоченно насупились, и он, что-то почувствовав, также согнал с лица милую усмешку. Степанида шепнула:
— Гужа раскулачивать…
— Вон что!
— Да, раскулачивать! — снова вскричал Новик. — И нечего рассусоливать. Колхоз под угрозой срыва. А Гуж… Наемный труд был? — вдруг спросил Новик и насторожился в ожидании ответа.
— Какой там наемный! — сказал, будто отмахнулся, Левон.
Но в это время у печки зашевелился на скамье Антось Недосека.
— А это… Как тристен ставил. Нанимал, ага. Из Загрязья. Еще за деньги ругались.
— Видишь?! — оживился Новик, пригнувшись перед Левоном. — Было?
— Так мало ли… Строил тристен! Оно, если так…
— Не так, все правильно. Наемная рабочая сила — первый признак эксплуататора. Это неважно, что мало земли.
— И это… Жать помогали, — обрадовавшись своей сообразительности, продолжал Недосека. — Нанимал или за так, не знаю. Но помогали. Портнова дочка Маруся жала.
— Тем более! — Новик сел на прежнее место у стола. — Все ясно. Давай ставь на голосование.
Степанида так заволновалась, что не замечала, как уже который раз расстегнула полушубок и снова начала застегивать его. Понимала, Новик говорил правильно: этот Гуж уперся, не сдвинуть, а на него оглядываются другие, может, и была наемная сила — на стройке или в жатву, но все же… Нет, не могла она переступить через свою жалость даже ради громадных классовых интересов. И не знала, что делать.
— Что ж, — понурившись, пробурчал за столом Левой. — Если так, проголосуем. Кто, значит, чтобы не раскулачивать, оставить…
— Не так! — спохватился Новик. — Неправильно! Кто за то, чтобы Гужова Ивана раскулачить, поднять руки, — объявил он и высоко поднял свою руку.
Возле печки охотно поднял руку Антось. (Потап Колонденок, стоя на коленях у топки, оглянулся с раскрытым ртом, как на что-то очень любопытное, смотрел на голосование.) Степанида, пряча глаза, скосила взгляд в сторону стола, чтобы увидеть, как поступит Левон. Тот, однако, еще больше навалился грудью на стол, а руки не поднял.
— Два всего, — недовольно сказал Новик и опустил руку. — Кто против раскулачивания?
Не поднимая головы от стола, двинул в воздухе кистью Левон, и Степанида также немного приподняла руку.
— Два на два, значит! — разочарованно объявил Новик. — Дела! А ты, Гончарик? — вдруг уставился он в Василя, и Степанида сообразила, что парень не голосовал ни в первый, ни во второй раз.
— Я воздержался, — просто сказал Василь.
— Как это воздержался? — встрепенулся Новик и вскочил со скамьи. — Как это воздержался? Ты комсомолец, демобилизованный красноармеец? Собираешься служить в красной милиции и воздерживаешься от острой классовой борьбы? Так что же ты, сознательно играешь на руку классовому врагу? — гневно кричал он, все ближе подступая к Василю. Тот беспомощно заморгал красивыми, словно у девушки, глазами.
— А если я не разобрался!
— Разбирайся! Дело коллективизации под угрозой срыва. А он не разобрался! Три минуты тебе на размышление, и чтобы определился: кто? За колхозную политику или против колхозной политики? Определи свое политическое лицо.
Степанида поняла: сейчас что-то решится. От Василева голоса будет зависеть судьба Гужовых, а может, и всего их колхоза.
Действительно, Василь думал не более трех минут, что-то прикидывал, нагнув лицо к полу, и его пальцы на колене в синем галифе легонько подрагивали. Новик, стоя напротив, ждал.
— Ну?
— Так, хорошо. Я — за, — решил Гончарик и выпрямился.
Новик круто повернулся к Левону.
— Все! Принято! Большинством голосов. Оформить в протокол. Гужов Иван подлежит раскулачиванию.
