Отец Горио (др. перевод) - де Бальзак Оноре (лучшие книги .txt) 📗

— Чего же вы хотите еще, мадемуазель? — завопила госпожа Воке. — Я разорена. Вам нельзя оставаться, они силой выпроводят вас.

Мишоно поднялась с места.

— Уйдет!

— Не уйдет!

— Уйдет!

— Не уйдет!

Эти чередовавшиеся восклицания и прорывавшаяся в речах пансионеров враждебность принудили Мишоно уйти, после того как она тихо переговорила с хозяйкой об условиях.

— Я переезжаю к госпоже Бюно, — объявила она угрожающе.

— Куда вам будет угодно, мадемуазель, — ответила госпожа Воке, жестоко оскорбленная тем, что Мишоно выбрала пансион, ненавистный вдове потому, что был ей конкурентом. — Переезжайте к Бюно, она будет поить вас кислым вином и кормить отбросами.

Пансионеры в глубочайшем молчании выстроились в две шеренги.

Пуаре так нежно поглядывал на Мишоно, проявлял такую наивную нерешительность, не зная, последовать ли за нею или остаться, что пансионеры, обрадованные предстоящим уходом Мишоно, переглянувшись, расхохотались.

— Кис, кис, кис, Пуаре! — крикнул художник. — Шагом марш! Гоп-ля! Гоп-ля!

Музейный служащий запел со смешными интонациями начало, известного романса:

— Идите же, идите, — ведь вам до смерти хочется: trahit sua quemque voluptas [15], — сказал Бьяншон.

— Каждый следует за своей любезной — вольный перевод из Вергилия, — вставил репетитор.

Мишоно взглянула на Пуаре и сделала движение, как бы желая взять его под руку. Он не смог устоять против этого призыва и предложил руку старой деве. Раздались аплодисменты, все смеялись до упаду.

— Браво, Пуаре!

— Старикашка Пуаре!

— Аполлон Пуаре!

— Марс Пуаре!

— Храбрец Пуаре!

В это мгновение вошел посыльный и подал госпоже Воке письмо. Прочтя его, она в изнеможении упала на стул.

— Мне остается только сжечь свой дом, гром его порази! В три часа сын Тайфера умер! Я наказана поделом за то, что пожелала этим дамам счастья в ущерб бедному человеку. Они требуют свои вещи и остаются жить у отца Викторины. Господин Тайфер разрешил дочери оставить у себя вдову Кутюр в качестве компаньонки. Четыре пустых комнаты, пятью пансионерами меньше!

Госпожа Воке чуть не плакала.

— Горе постигло меня! — воскликнула она.

На улице вдруг загремел экипаж и остановился у подъезда.

— Еще какая-нибудь напасть! — сказала Сильвия.

Внезапно появился Горио с преображенной, сиявшей счастьем физиономией; можно было подумать, что он переродился.

— Горио в фиакре? — говорили пансионеры. — Не иначе как светопреставление начинается!

Старик направился прямо к Эжену, который задумчиво стоял в углу, и взял его под руку.

— Едем! — сказал он радостно.

— Разве вы не знаете, что случилось? — спросил Эжен. — Вотрен оказался каторжником; его сейчас арестовали, а сын Тайфера умер.

— А нам что до этого? — ответил папаша Горио. — Я обедаю с дочерью, понимаете? Она вас ждет, едем! Горио потащил Растиньяка под руку с такой силой, что тот волей-неволей пошел вслед за ним; старик похищал его, словно возлюбленную.

— Обедать! — крикнул художник.

Тут все придвинули стулья и сели за стол.

— Этого еще недоставало, — возгласила толстуха Сильвия. — Сегодня такой уже несчастный день: сделала к баранине гарнир из бобов, а они подгорели. Ну что ж! Кушайте подгорелые, ничего не поделаешь!

Госпожа Воке молчала, как убитая, видя за столом лишь десять человек вместо восемнадцати; но каждый старался утешить и развеселить ее. Столовники сначала беседовали о Вотрене и событиях дня, а вскоре, следуя прихотливому течению разговора, перешли на дуэли, каторгу, суды, плохие законы, тюрьмы. Потом они очутились за тысячу лье от Жака Колена, Викторины и ее брата. Хотя их было только десять человек, они кричали за двадцать, и общество казалось многолюднее обычного; к этому сводилась вся разница между сегодняшним обедом и вчерашним. Обычная беззаботность эгоистического мирка, который завтра, несомненно, обретет в повседневной парижской жизни новую жертву, взяла верх, и даже госпожа Воке несколько успокоилась, ободренная толстухой Сильвией.

Этот день до самого вечера был какой-то сплошной фантасмагорией. Несмотря на силу характера и ясность ума, очутившись в фиакре подле папаши Горио, Эжен чувствовал, что мысли его путаются; речи старика выдавали необычайную радость и после стольких волнений звучали в ушах студента, словно сквозь сон.

— С сегодняшнего утра — конец мучениям! Мы обедаем втроем, все вместе, вместе! Понимаете? Вот уже четыре года, как я не обедал с Дельфиной, с моей Дельфиночкой! Весь вечер она будет моей. Нынче мы с самого утра в вашей квартире. Я работал, как поденщик, засучив рукава. Помогал таскать мебель. О! Вы не знаете, как мила она за столом; она будет ухаживать за мной: «Скушайте вот этот кусочек, папочка; очень вкусно!» Когда она говорит так, я не в состоянии есть. О; Как мне с ней спокойно сейчас!

— Сегодня весь свет перевернулся! — сказал Эжен.

— Перевернулся? — спросил папаша Горио. — По-моему, никогда еще не было так хорошо на свете. На улицах я вижу только веселые лица, людей, которые пожимают друг другу руки и обнимаются, счастливых людей, как будто все они идут обедать к моей дочери, отведать у нее недурненький обед, который она при мне заказала метрдотелю Английского кафе. Впрочем, когда находишься около нее, и полынь покажется слаще меда.

«Я словно возвращаюсь к жизни», — подумал Эжен.

— Ну, пошевеливайтесь же, извозчик! — крикнул папаша Горио, приоткрывая переднее оконце. — Поезжайте скорее! Я дам вам пять франков на чай, если вы доставите нас на место в десять минут.

После такого посула извозчик понесся с быстротой молнии.

— Этот извозчик еле тащится, — повторял папаша Горио.

— Но куда же вы меня везете? — спросил Эжен.

— К вам, — ответил папаша Горио.

Экипаж остановился на улице д'Артуа. Горио соскочил первый и бросил извозчику десять франков с расточительностью вдовца, в порыве увлечения не жалеющего ничего.

— Идемте наверх, — сказал он Растиньяку, проведя его через двор к дверям квартиры, расположенной в четвертом этаже, с заднего фасада прекрасного нового дома.

Папаше Горио не пришлось звонить; Тереза, горничная госпожи де Нусинген, отворила им дверь. Эжен очутился в прелестной холостяцкой квартире, состоявшей из передней, маленькой гостиной, спальни и кабинета, выходившего окнами в сад, В гостиной, обстановка и убранство которой выдержали бы сравнение со всем самым красивым и изящным, Растиньяк увидел при свете свечей Дельфину; она поднялась с диванчика, стоявшего у камина, поставила на камин экран и сказала голосом, выражавшим глубокую нежность:

— Значит, за вами пришлось послать, недогадливый!

Тереза вышла. Эжен горячо сжал Дельфину в объятиях и заплакал от радости. Контраст между тем, что он только что видел, и тем, что видит теперь, завершил длинный ряд переживаний этого дня, измучивших его сердце и ум, и, в конце концов, Растиньяк разнервничался.

— Я знал, что он тебя любит! — шепнул дочери папаша Горио, в то время как Эжен в полном изнеможении неподвижно лежал на диванчике, не будучи в состоянии произнести ни слова и не ощущая этого последнего удара волшебного жезла.

— Но пойдемте посмотрим, — сказала госпожа де Нусинген, беря студента за руку и вводя его в комнату, где ковры, мебель, мельчайшие детали обстановки напомнили ему комнату Дельфины уменьшенных размеров.

— Недостает кровати, — сказал Растиньяк.

— Да, сударь, — промолвила она, краснея и пожимая ему руку.

Эжен посмотрел на нее и понял, сколько неподдельной стыдливости таится в душе любящей женщины.

— Вы одно из тех созданий, которых нельзя не обожать всю жизнь, — шепнул он ей. — Да, я решаюсь сказать вам это, так как мы прекрасно понимаем друг друга: чем горячее и искреннее любовь, тем дальше от посторонних взоров, тем сокровеннее должна быть она. Мы никому не откроем нашей тайны.