И был вечер, и было утро - Васильев Борис Львович (лучшие книги онлайн txt) 📗
Господи, сколько же все-таки причин у следствий? Когда над этим начинаешь задумываться, руки опускаются, поскольку никогда и никто не в силах собрать в единый узел все нити, обусловившие то или иное событие. И возникает прямолинейность построения, элементарность сюжета, обедненность творческой фантазии автора, а на самом-то деле весь вопрос в том, сколько же причин у следствий. Ведь даже то, что Коля по характеру был застенчив и никому никогда не рассказывал о своей любви, — тоже одна из причин того, что случилось впоследствии.
Но пока рана его никак не желала затягиваться, хотя Курт Иванович извлек пулю и хорошо обработал дырку. Ночами цыган метался в жару, днем, обессиленный, приходил в себя, и старый фельдшер все настоятельнее требовал консультации самого Оглоблина.
— Никита Антонович — три средних медицинских головы, — сердито внушал он. — Ты умеешь считать? Тогда зови Оглоблина, потому что у меня только одна половина медицинской головы.
А Роза все не решалась, все колебалась; она не была знакома со знаменитым хирургом, а просить еще раз Петра Петровича считала неудобным. Малгожатка сердилась, настаивала, даже плакала. Роза все соображала, кто в Крепости может уговорить доктора осмотреть Колю при условии нарушения им служебного долга: недонесении в полицию о пулевом ранении. Циркуляр, обязывающий всех медицинских служителей от профессора до сиделки непременнейшим образом доносить в ближайший участок о раненых, подписанный генерал-адъютантом Опричниксом, был известен всего городу.
— Если ты не пригласишь Оглоблина, я сама пойду к нему! — Малгожатка уже стучала ножками.
— И возьмешь с него слово нарушить служебный долг? Нет, так не годится. Я должна найти способ, должна!
Помощь прибыла сама на пятирублевом лихаче, которого, правда, оставили за углом, поскольку подъезда к домику не было. Состояла эта помощь из синеглазой девушки и почтенной матроны чрезвычайно строгого вида.
— Меня зовут Ольгой Федоровной Олексиной, — волнуясь, отрекомендовалась синеглазая. — Это моя няня Евдокия Кирилловна.
— Прошу, — настороженно сказала Роза.
Малпочка тоже смотрела недружелюбно, и возникла очень напряженная пауза, которую нарушила суровая Евдокия Кирилловна:
— В доме нет мужчин?
— Нет! — одновременно, поспешно и так испуганно воскликнули обе хозяйки, что всем стало ясно: где-то мужчина прячется.
— Прекрасно, — сказала нянечка, не желая ни о чем догадываться. — Пусть меня напоят чаем, а барышня все объяснит.
Малпочка, помирая от любопытства, увела Евдокию Кирилловну, а Оленька, покраснев, достала девять мелко исписанных листочков.
— Это письмо передал мне Петр Петрович. Когда вы ознакомитесь с ним — а мне необходимо, чтобы вы ознакомились! — вы поймете, почему я снова бросилась к господину Белобрыкову. Я хотела знать все о Сергее Петровиче, я была настойчива, и тогда он назвал ваше имя. Он сказал, что вы были вместе с Сергеем Петровичем на баррикаде…
Оля растерянно замолчала, потому что молчала хозяйка. Молчала враждебно, недоверчиво, и в малахитовых ее глазах появился змеиный блеск.
— Прочтите, — поспешно сказала Оля, протягивая письмо. — Я умоляю вас.
Роза внимательно и неспешно прочитала письмо. Аккуратно сложила, подошла к Оле и крепко поцеловала ее.
— Ты любишь Сергея?
— Да! — выпалила Оля, покраснев.
— А я люблю Бориса, — грустно улыбнулась Роза. — Мы с тобой любим братьев, и, значит, мы — сестры.
Теперь понятно, каким образом и по чьей просьбе появился у постели Коли Третьяка знаменитый прославльский хирург? Но ведь Оля тоже не могла сей секунд бежать к нему, брать слово, что он пренебрежет Циркуляром, тормошить и требовать. Это все достоинства современные, завоеванные дамами в тяжкой борьбе за эмансипацию, а в те времена барышню прежде всего украшала скромность. Сначала необходимо было, дабы кто-то представил Олю Никите Антоновичу, отрекомендовал, кто она, откуда и является ли человеком, достойным всяческого доверия; лишь после этой процедуры можно было обращаться со столь деликатной просьбой. Оля взялась за дело со всем свойственным ей вдохновенным пылом, но требовалось время. И пока идет это время, я потяну еще за одну ниточку.
Как ни легко лишилась Роза имущества, а хлопот это лишение требовало немалых. Следовало уплатить девочкам, устроить их судьбы, договориться, чтобы их не выбросили на улицу. Роза металась по нотариусам, учреждениям, конторам, адвокатам, старым знакомым; уходила с утра, появлялась под вечер, и все это время с Колей оставалась одна малпочка. И вот то ли на раненого повлияло постоянное отсутствие разумной Розы и постоянное присутствие влюбленной Малгожатки, то ли он понял, что дело его плохо, а только он рассказал влюбленному чертенку все. И про Шурочку, и про клумбу, и про свою тоску. Представляю, что стоило малпочке выслушать все это, но она и вправду уже любила, а это значит, что, как бы ей ни было больно, думала она о его боли. И так как он хотел, чтобы она привела Шурочку, бедная влюбленная обезьянка помчалась в дом мельничного владыки, отчаянно всхлипывая и шумно глотая слезы. А за нею устремилась и бабка Палашка.
Шурочка сидела под тремя замками, и добраться до нее Малгожатке не удалось. А вот пристенковской дурочке все удалось: проследив путь малпочки, она сделала совершенно правильный вывод и, не дожидаясь, чем там закончатся попытки польской девчонки, помчалась. Думаете, в полицию? Полиция никуда не денется, а сладость мщения присвоить может, и поэтому бабка заспешила в полутемный во всех отношениях трактир Афони Пуганова.
— Изот? — громко переспросил недолюбливающий шуструю старуху Афанасий. — Чего шепчешь? Нету его, покуда не приходил.
Великое дело — случай. Не в литературе — в самой что ни на есть суровой действительности. Настолько великое, что мне хочется с трепетом упоминать о нем, как о Его Величестве. И по воле Его Величества Случая в трактире тихо гулял Сеня Живоглот, запивая удачно провернутое дельце. И еще не настолько отяжелел, чтобы не заинтересоваться таинственным шепотком Палашки.
— Что крыса напищала?
Вопрос был отнюдь не праздным, если учесть специфику Сениной профессии. Афанасий это и учел, а поскольку был не только целовальником, но и по дешевке кое-что приобретал у лихого налетчика, то и весьма ценил его расположение.
— Не за тобой. Изота ищет, к нему и зашустрила. Велела, если разойдется по дороге, сказать, что в доме покойной Маруси Прибытковой он может кое с кем посчитаться, если поспешит.
— Ну что ж, скажи, коли велела, — зевнул Сеня. — Только не сразу. Пусть сперва выпьет человек, закусит…
Неизвестно, кто уведомил Изота о Коле, но достоверно известно, что, когда Изот с дружками вывалились из извозчичьей пролетки, их встретил знаменитый налетчик.
— Не советую, — сказал он, лихо сплюнув сквозь зубы.
— Да ты! Да мы! Да…— заорали воодушевленные молодцы.
— Не советую, — почти ласково повторил Сеня и изящно откинул полу пиджака: за ремень был засунут добрый шпалер. — Ты же умный племянник, Изот, ты же все можешь понять, когда тебе что-то не советуют.
Изот вместе с матерщиной погрузил свою компанию на извозчика и отбыл. А Сеня без стука вошел в дом.
— В Борискиной комнате есть второй выход, — сказал он перепуганной Малгожатке. — Забирай цыгана и сквози отсюда.
— Но Роза поехала за самим Оглоблиным…
— А Изот — за полицией, почему я должен смыться. Дура, спасай парня, пока есть полчаса в загашнике.
И тут подкатили Роза и сам Никита Антонович. Сеня смылся, Роза не отходила от доктора и только отмахивалась, когда малпочка пыталась что-то сказать. Пока Оглоблин мыл руки, пока в присутствии Розы осматривал Колю, Малгожатка с неистовым жаром молила Бога, чтобы полиция переломала ноги. От ужаса она даже не плакала, а только тряслась. А потом опустилась на колени.
— Малгожатка, горячей воды, — сказала Роза, выглянув из комнаты, где лежал Коля. — Что с тобой?
— Полиция…— лязгая зубами, прошептала малпочка. — Изот пошел за полицией.
