До свидания, мальчики! - Балтер Борис Исаакович (мир книг TXT) 📗
У меня гулко билось сердце. Удары его отдавались в ушах. Наверное, поэтому я плохо слышал. Я до сих пор плохо слышу, когда волнуюсь. Я напрягал внимание, а в голове была одна мысль: ни во Владивостоке, ни в Севастополе я не буду встречать Инку с цветами. Ни о чем другом я не мог думать. Я видел в окно освещенный солнцем двор, посыпанный песком, и марширующих красноармейцев. Спиной к окну стоял лейтенант и командовал:
– Раз!.. Два!.. Три!.. Раз!.. Два!.. Три!..
Слово «раз» он произносил громко и отчетливо. Красноармейцы – их было восемь человек – ходили по кругу. Под команду «раз!» они опускали ногу, а под счет «два-три» – медленно ее поднимали. Я смотрел в окно и думал: ни в Севастополе, ни во Владивостоке я не буду встречать Инку с цветами.
– Нам осталось решить, кто из вас поедет в медицинскую академию, – сказал военком.
– Кригер, ты же хотел поступить в медицинский институт. Это место как будто специально для тебя придумано, – сказал Алеша.
Сашка молчал.
– Изменить ничего нельзя? – спросил я.
– Мотивировка? – спросил военком.
– Мы же выросли у моря, – сказал Витька.
– Мы уже сейчас умеем определять место в любую погоду днем и ночью. А по заливу ходим, как по собственной квартире, – сказал я.
– Существенно, – сказал военком. – Мы тоже об этом говорили. Но таких морских ребят много, а военно-морских училищ всего два: одно строевое, другое инженерное. Контингента для комплектования у них всегда хватало. Еще какие мотивы? Белоснежные кителя, фуражки с крабами, золотые якоря. Отгадал? – Под тяжелым лбом пытливо поблескивали глаза военкома. – Отгадал, Белов?
Какое-то мгновение я выдерживал взгляд военкома, а потом отвернулся.
– Я тоже хочу в пехотное училище. Мы же все трое с детства... – сказал Сашка.
– Всю жизнь втроем не проживете, – сказал военком. – Перестройка армии – дело серьезное, и относиться к ней надо серьезно. Могу сказать по своему опыту: не пойдет у вас служба, если на первый план ставить собственные желания.
Алеша убрал со лба волосы.
– Разнарядка давно получена, – сказал он. – Я уговорил военкома послать письмо, чтобы ее изменить. Колесников тоже письмо подписал. Ничего не вышло. Вчера облвоенкомат подтвердил телеграммой прежнюю разнарядку. Так что, профессора, дело конченое. Я сам собирался в военно-политическое училище. Не вышло.
– Завтра в одиннадцать ноль-ноль медкомиссия. Потом зайдете ко мне и приносите новые заявления. Приучайтесь не опаздывать.
После мрачноватой прохладной комнаты день показался особенно ярким и теплым. По существу, ничего неожиданного не произошло. Никто не обещал послать нас в военно-морское училище. Мы сами вообразили, что таких морских ребят, как мы, ни в какое другое училище послать не могут. И все равно мы чувствовали себя так, как будто нас в чем-то обманули. Красноармейцы больше не маршировали. Без гимнастерок, но в сапогах, они прыгали вразножку через козла. Они разбегались от крыльца, и от них пахло кисловатым потом и сапожной мазью. Лейтенант стоял сбоку козла и страховал прыжки. Я осмотрел его: сапоги с непомерно широкими голенищами, в которых ноги торчали как палки, мятая гимнастерка и потное немолодое лицо не произвели на меня впечатления. Лучше было на лейтенанта не смотреть. Чтобы тоже стать лейтенантом, мне еще предстояло три года учиться.
На улице Сашка сказал:
– Я же все время чувствовал – Алеша темнит.
– Он старался. Слышал, письмо посылал, – сказал Витька.
– Дело не в письме. Алеша боялся, что мы не согласимся пойти в пехотное училище, и ничего нам не говорил. Это политическое недоверие, – сказал я.
– Я хотел высказать ему все, что о нем думаю, – сказал Сашка.
– Очень хорошо, что не высказал. Незачем выяснять отношения при посторонних. Мы всё ему выскажем наедине, – ответил я.
Мы ушли в порт. Девочки должны были подойти к военкомату, чтобы вместе идти на пляж. Но мы не хотели с ними встречаться: мы боялись сказать им о том, что едем в пехотное училище. Нам надо было сначала как-то самим к этому привыкнуть.
Яхта стояла на козлах. Мы сняли с нее брезент, достали из люка набор инструментов, потом перевернули яхту вверх килем. Мы приготовились работать, чтобы девочки видели, зачем мы сюда пришли.
– Военком, оказывается, умный дядька, – сказал я.
– Тебе от этого легче? – спросил Сашка.
– Конечно, легче. Он тоже пехотный майор.
Мы счищали с бортов циклями старую краску. Сначала мы счищали просто так: надо же было что-то делать, а потом увлеклись.
– Военком правда умный. Все понимает, – сказал Витька.
– Например? – спросил Сашка.
– Женя представляла, как я в белом кителе буду встречать ее после концерта. Это все равно неправильно. Я не только из-за кителя...
Я зачищал левый борт и помалкивал: никогда не думал, что у Жени такое богатое воображение.
– Что скажем девочкам? – спросил я.
– Пока надо сказать, что едем в Ленинград. Алеша действовал правильно, – сказал Сашка.
Витька посмотрел на меня: Сашке он не доверял.
– Так и скажем, – сказал я. – А если спросят, в какое училище? Скажем: в училище имени Склянского. По-моему, они не станут допытываться, что это за училище.
– Сурик крепко держит. Прошпаклюем борта, и можно красить, – сказал Витька.
– И прошпаклюем и покрасим. А вот кто на ней будет ходить? – спросил Сашка. Он хлопнул ладонью, и двойной борт отозвался гулким звоном хорошо выдержанного елового дерева.
– Приготовиться, – сказал я.
По песку, между поваленных набок баркасов, шли Катя и Женя.
– Почему не подождали? – спросила Женя.
– Яхту надо привести в порядок. Она может каждый день понадобиться, – сказал Витька.
– Узнали, куда едете?
Прокурорский тон Жени начинал меня злить.
– Все в порядке, – ответил Витька. – Все трое едем в Ленинград.
– Я так и знала, – сказала Женя. – Надо всегда твердо стоять на своем.
Витька посмотрел на Женю и глупо ухмыльнулся. Я мог поручиться, что наша тайна дольше одного дня не продержится.
– Как здорово! – сказала Катя. – Мы снова будем вместе. Это надо отметить.
– Завтра отметим, – сказал Сашка. – Завтра мы едем в «Поплавок» и спокойненько все отметим.
– Где Инка? – спросил я.
– Она с мамой уехала в Симферополь. Ее отца срочно куда-то вызвали, и они поехали его провожать. Я и Женя были на вокзале, – сказала Катя. – Инка велела передать, чтобы ты не скучал.
Я не только не собирался скучать, у меня просто на душе легче стало. Первый раз я ничего не имел против того, что не увижу вечером Инку. Я сказал, что никуда вечером не пойду. Поработаю еще часа два, а потом пойду домой. Я действительно никуда не пошел и рано лег спать. Если крепко проспать всю ночь, то к утру любая неприятность теряет остроту. Впервые в жизни я почувствовал тяжесть долга, и, чтобы его выполнить, мне приходилось пересиливать себя.
Утром я проснулся с тревожным ощущением перемены в своей судьбе. Все устраивалось, но не так, как мне хотелось. Потом, в армии, мне часто приходилось приносить личные желания в жертву требованиям службы. Это постепенно вошло в привычку. Мне со временем стало нравиться подчинять свою жизнь присяге и долгу: каждый раз при этом я острее чувствовал свою нужность и значительность. Когда через много лет я был уволен из армии и спросил полковника, в чье распоряжение меня отправляют, полковник ответил: «В ваше собственное». Ничего страшнее этих слов я не слышал.
Ровно в одиннадцать ноль-ноль мы были на медкомиссии. Чтобы прийти ровно в назначенное время, мы минут пятнадцать стояли за углом военкомата. Вместе с нами комиссию проходили призывники, но мы обошли врачей первыми. Потом мы сидели в кабинете у военкома. Он просматривал медицинские заключения. Самым крупным изъяном, если это можно назвать изъяном, было несоответствие между нашим весом и ростом. Даже Витьке не хватало до нормы шесть килограммов.
– Были бы кости, мясо будет, – сказал военком.
