Синьор президент - Астуриас Мигель Анхель (лучшие книги онлайн .txt) 📗
– Мигель, – он остановился, не преуспев в своей охоте, и сказал, задыхаясь: – Мигель, игра «ловля мух» – самая забавная и простая вещь; нужно только иметь терпение. Я еще в деревне, мальчишкой, выигрывал монеты в этой игре.
Заговорив о родной деревне, он нахмурил брови, на лоб упала тень, и он обернулся к карте Республики, оказавшейся в этот момент у него за спиной, ударил кулаком в то место, где чернело название его деревни.
В памяти всплыли улицы, по которым он бегал ребенком, бедно одетым, до несправедливости бедно одетым; улицы, где он ходил юношей, зарабатывая себе на хлеб, тогда как парни из богатых семей проводили жизнь в безделье и кутежах. Он видел себя в этом болоте, среди земляков, – маленького человечка, который уединялся в комнатушке и при свете сальной свечи учился ночь напролет в то время, как мать спала на койке, а ветер, пахнувший бараном, с рогами урагана, носился по пустынным улицам. И он видел себя уже в кабинете адвоката третьей категории, среди продажных женщин, игроков, торговок, конокрадов, презираемого коллегами, которые вели солидные, громкие дела.
Единым махом он выпил несколько рюмок. На багровом, одутловатом лице блестели остановившиеся глаза, а на маленьких руках – ногти, окаймленные черными полумесяцами.
– Подлецы!
Фаворит поддержал его под руку. Сеньор Президент обвел комнату блуждающим взором, – перед ним громоздились трупы, – и повторил:
– Подлецы! – Потом вполголоса прибавил: – Я любил и всегда буду любить Парралеса Сонриенте, и я бы сделал его генералом, потому что он приструнил моих землячков, зажал их в кулак, прошелся плетью по их шкурам и, если б не моя мать, со всеми бы покончил, чтобы отомстить за меня, за то, что я вытерпел, за то, что только один я знаю… Подлецы!… И я не прощу, не могу простить, что его убили теперь, когда со всех сторон покушаются на мою жизнь, когда меня покидают друзья, растет число врагов и… нет, нет, от этого Портала камня на камне не останется…
Слова вихляли на его губах, как экипажи на скользкой от дождя дороге. Он прислонился к плечу фаворита, держась рукой за живот, – виски пульсировали, воспаленные глаза блестели, дыхание почти остановилось, – и тут же изрыгнул струю жижи апельсинового цвета. Помощник министра подбежал, держа в руках таз (на эмалированном дне его был изображен государственный герб Республики), и оба, схватив Президента под руки, – после того как прекратилось извержение, которое почти не оставило на фаворите сухого места, – дотащили его до постели.
Он плакал, повторял:
– Подлецы!… Подлецы!…
– Поздравляю, дон Мигелито, поздравляю, – прошептал помощник министра, когда они выходили. – Сеньор Президент приказал напечатать в газетах сообщение о вашем бракосочетании и о том, что он возглавляет список шаферов.
Они вышли в коридор. Помощник министра повысил голос:
– А ведь вначале он был не очень вами доволен. Друг Парралеса Сонриенте, сказал он мне, не должен был делать того, что сделал этот Мигель; во всяком случае, он должен был посоветоваться со мной перед тем, как жениться на дочери одного из моих врагов. Вас стараются очернить в его глазах, дон Мигелито, стараются очернить. Впрочем, я попытался убедит:, его в том, что любовь захватывает, засасывает, одурачивает и опутывает.
– Благодарю вас, генерал.
– Ишь ведь сорванец! – продолжал игривым тоном помощник министра, похохатывая и подталкивая его дружескими шлепками по плечу к своему кабинету. – Идите-ка, идите, полюбуйтесь на газетку! Портрет сеньоры мы взяли у ее дяди Хуана. Очень хороню, дружище, очень хорошо!
Фаворит пригвоздил ногтями к столу газетный листок, Кроме высокого шафера, в списке фигурировали также инженер дон Хуан Каналес и его брат дон Хосе Антонно.
«Свадьба в высшем обществе. Вчера вечером состоялось бракосочетание очаровательной сеньориты Камилы Каналес и сеньора дона Мигеля Кара де Анхеля. Обе сочетающиеся стороны… – Его глаза скользнули вниз, к списку приглашенных. – …на свадьбе в качестве шафера присутствовали его превосходительство Сеньор Конституционный Президент Республики, в резиденции которого происходила церемония, сеньоры государственные министры, генералы (он пропустил перечень имен) и уважаемые родственники невесты, инженер дон Хуан Каналес а дон Хосе Антонно той же фамилии. „Эль Насьональ“ помещает в сегодняшнем номере портрет сеньориты Каналес и, поздравляя молодоженов, желает им всяческого счастья». Он не знал, куда глаза девать. «Сражение под Верденом продолжается. Сегодня вечером немецкие войска, вероятно, предпримут отчаянную попытку…» Он отвел взор от страницы с телеграфными сообщениями и перечитал заметку, увенчанную портретом Камилы. Единственное существо на свете, которое он любил, уже плясало в фарсе, где прыгали все остальные.
Помощник министра выхватил у него газету.
– Смотрите и глазам не верите, не так ли, счастливчик?
Кара де Анхель улыбнулся.
– Однако, приятель, вам надо переодеться: возьмите мою карсту…
– Премного благодарен, генерал…
– Скажите кучеру, чтобы он быстренько отвез вас и потом вернулся за мной. Примите мои поздравления, доброй ночи. Да, постойте! Возьмите-ка газету, пусть сеньора посмотрит, и поздравьте вашу супругу от имени одного из ее скромных слуг.
– Большое спасибо за все, доброй ночи.
Карета, в которую сел фаворит, бесшумно покатилась, словно тень, уносимая двумя конями-призраками. Пение сверчков разливалось в тиши незасеянных полей, пахнувших резедой, в теплой тиши первых маисовых всходов, лугов, окропленных росой, и садовых оград, заросших жасмином.
– …Да; если он будет еще издеваться надо мной, я его повеш… – Он оборвал мысль, уткнувшись лицом в спинку сиденья, в страхе, что кучер угадает, какое видение встает перед его глазами: холодная туша с президентской лентой на груди; плоское, застывшее лицо; руки, болтающиеся в белых манжетах, из которых видны лишь кончики пальцев; окровавленные лакированные ботинки.
Толчки экипажа прервали его мятежные мысли. Ему хотелось бы замереть, застыть в неподвижности убийцы, который сидит в тюрьме, мысленно восстанавливая картину преступления, в неподвижности видимой, внешней, – необходимый противовес буре, бушевавшей в голове. Кровь гудела в жилах. Подставив лицо свежему дыханию ночи, он счищал с себя следы хозяйской рвоты платком, влажным от пота и слез. «Ах! – Он слал проклятия и плакал от ярости. – Если бы я мог очиститься от хохота, который он изрыгнул мне в душу!»
Мимо, чуть не задев их, проехал экипаж с офицером. Небо мигало в раздумье над своей вечной партией в шахматы. Лошади ураганом летели к городу, поднимая облака пыли. «Шах королеве!» – сказал про себя Кара де Анхель, видя, как упала звезда там, куда ехал офицер с поручением привезти одну из любовниц Сеньора Президента. Казалось, он был посланцем богов.
С центрального вокзала долетал грохот: падали ящики, выгружаемые из вагонов, слышалось чиханье раскаленных локомотивов. Улицу оживляли нетвердые шаги пьяных, фигура негра на зеленой балюстраде дома с мансардой и поскрипывание кареты, которая везла человека с лицом, застывшим и холодным, как артиллерийское орудие после поражения.
ХХХIII. Точки над «I»
Вдова Карвахаля бродила от одного дома к другому, но везде ее встречали холодно, не рискуя даже в двух словах выразить соболезнование по поводу смерти мужа; боялись нажить неприятности, принимая у себя врага правительства, и нередко, бывало, служанка, высовываясь в окно, грубо кричала: «Вам кого? А! Господа ушли…»
Лед, который сковывал ее во время этих хождений, таял у нее дома. Возвращаясь, она плакала навзрыд, разложив перед собой портреты мужа; с ней были только маленький сын, глухая служанка, которая громко, ежеминутно повторяла ребенку: «Главное – любовь отца, остальное не стоит и выеденного яйца!» – и попугай, трещавший без умолку: «Хороший попка, из Португалии, в зеленом наряде, без всякой регалин! Дай-ка лапку! Здрасте, лиценциат! Попка, дай-ка лапку! Стервятники близко. Пахнет горелым. Да чтятся превыше всего святое таинство алтаря, пречистая королева ангелов, дева, непорочно зачавшая!… Ай-ай!…» Она отправилась было собирать подписи под петицией Президенту, чтобы ей выдали труп мужа, но не отважилась нигде заговорить об этом; везде ее встречали недружелюбным покашливанием и многозначительным молчанием… И она, не проронив ни слова, уходила, пряча под черной накидкой прошение, на котором к ее собственной подписи так ни одной и не прибавилось.
