Весна - Лутс Оскар (книга жизни .TXT) 📗
– Хорошо так сидеть, – говорит Тоотс.
– Да, а вдруг увидят, что… – с сомнением произносит Кийр.
– Ничего! – утешает его приятель. – Я ведь сказал, что это кошка…
IX
Но оставим на время наших друзей за их занятием, заглянем в дом и посмотрим, что там происходит.
Хотя приготовления к крестинам продолжаются в прежнем лихорадочном темпе, им все еще не видать ни конца ни края; ясно одно – если бы крещение можно было откладывать с одного часа на другой, то ребенок так и остался бы некрещенным до самого светопреставления, ведь женщины могут до бесконечности возиться со своей стряпней и всякими другими делами. Известное замешательство вносит происшествие в чулане, явно замедляя быстроту проворных рук и ног. То там, то тут раздаются вопросы: кто же мог это сделать, когда, каким образом? Но вопросы эти повисают в воздухе – никто не в состоянии дать на них точный ответ, а для более подробного расследования ни у кого нет времени.
Кийр успел уже переиграть гостям все граммофонные пластинки, а некоторые даже по два, по три раза, благодаря чему стал, конечно, центром всеобщего внимания. Он стоит, точно король, среди гостей, время от времени вертит ручку чудесного аппарата и меняет иголки и пластинки, сопровождая каждое свое движение каким-либо замечанием, относящимся к музыке. Гости роем облепили его и молча слушают, причем некоторые из них считают, что звуки эти издает какой-то маленький человечек, сидящий в граммофоне; ведь машина, что бы она там другое ни делала, петь никак уж не может… Кто-то имеет неосторожность высказать это суждение вслух, после чего несколько малышей испуганно шарахаются в сторону от музыкального инструмента и, уткнувшись лицом в грудь своим мамашам, начинают реветь.
Наконец наступает назначенный час и на торжество прибывает кистер. Общество разделяется на три части; каждая состоит из тех лиц, которых юный Кийр упоминал, говоря о сортах вин. Одному только чесальщику с шерстобитни удается, беседуя на ходу с арендатором, пробраться в соседнюю комнату, куда портной с вежливыми поклонами приглашает только гостей «первого сорта». В этой комнате, самой просторной во всем доме, и должен совершиться обряд крещения. В первой комнате у одного окна остаются подмастерье Кийра, его ученик, пекарь, волостной посыльный и какой-то приехавший на побывку солдат, а у другого окна хуторяне, толкуя между собой, жалуются на плохие времена и на то, что приходится так много платить батракам. Женщины разошлись – кто на кухню, кто в детскую – и стараются всячески помочь хозяйке дома. Какая-то старушка снует с пеленками в руках взад и вперед, видимо, что-то разыскивая. А другая толстая бабушка, держа в руке две свечи, ищет коробок со спичками и с озабоченным видом ходит из комнаты в комнату, бормоча себе под нос: «И куда, к бесу, я могла его засунуть?» К счастью, по дороге она сталкивается со средним сыном портного – он, ковыряя в зубах, как раз выходит из кухни – и велит ему принести спички. Фридрих тут же направляется с этим поручением к папаше, но тот увлечен беседой с гостями и даже не замечает его. Наконец, узнав, в чем дело, папаша Кийр торопливо бормочет: «Да, да!», машинально шарит по карманам и подает сыну коробку с папиросами. Откуда-то доносится плач новорожденного и чей-то ласковый голос: «Ох, ты, бедненький! Ох ты, маленький! Ну не плачь, не плачь!»
Но присутствие духовного лица оказывает свое действие: женщины заканчивают наконец свои приготовления и можно приступать к священному обряду. Голоса сразу затихают, все начинают ходить на цыпочках; в обеих дверях показываются торжественные физиономии гостей, и Кийр встает, заканчивая беседу словечками «да-да», приглаживает усы и, отвесив кистеру поклон, с чуть принужденной улыбкой произносит:
– Начнем… пожалуй.
Кистер тоже быстро встает —он готов приступить к исполнению своих обязанностей.
Но сперва он берет хозяина под руку, отводит его в сторону и спрашивает, какое имя решили дать ребенку.
– Да, да! – отвечает папаша Кийр, вытаскивает из кармана сложенный вдвое листочек бумаги и растерянно улыбается, словно чувствуя себя в чем-то виноватым.
– Колумбус Хризостомус.
– Как, как? Колумбус… Хри?.. – переспрашивает кистер и под носит ладонь к уху, стараясь не пропустить ни одного звука.
– Да, Колумбус Хризостомус, – повторяет портной уже непринужденнее и вопросительно смотрит на кистера.
– Ах, так, Колумбус Хризостомус… А-а! Так-так. Гм… гм… Да да, теперь понятно… Но… видите ли… Подходят ли эти имена, ведь… Колумбус, например, – это же фамилия, а не имя. Да и Хризостомус – тоже… очень старинное иностранное имя, давно уже нигде не употребляемое. Не подобрать ли вам другое… те все-таки не пойдут. Может быть, вы скажете об этом вашей супруге, возможно, она выбрала и еще какие-нибудь имена.
Господин Кийр бледнеет, силится что-то ответить, но не может, губы его, правда, шевелятся, но, как видно, он не в состоянии произнести ни слова. Когда к нему возвращается наконец дар речи, он, заикаясь, торопливо бормочет.
– Ах, так, ах, так? Не подойдет, значит? Совсем не подойдет? Так, так, так!
И с этими словами, отвешивая кистеру низкие поклоны, он пятится к дверям, в которых как раз в эту минуту показывается торжественная процессия: мать ребенка, крестные и избранные гости. У дверей Кийр поворачивается лицом к шествующим и делает им знак, чтобы они вернулись в детскую.
Все возвращаются в детскую, и здесь господин Кийр, запинаясь, рассказывает супруге историю с именем, делая отчаянные жесты, точно все уже погибло. Супруга в ужасе всплескивает руками: где же сейчас, в последнюю минуту, раздобыть другие, имена!
Это невозможно!
Но неизбежности надо покориться, говорит философ; новые имена все равно необходимо найти, как бы мало времени для этого ни оставалось. Всех, кроме двух теток, приехавших из города, и сестры госпожи Кийр, просят на минутку покинуть детскую, так как с выбором имен случилась маленькая ошибка, которую нужно обязательно исправить. Дверь запирают на ключ, и начинается лихорадочное обсуждение имен, причем вкусы тетушек, прибывших из города, оказываются до того противоположными, что дело доходит до ожесточенного спора; припоминаются старые обиды, сыплются взаимные упреки, и обе заявляют, что тотчас же уезжают домой. После долгих споров согласие наконец достигнуто и священный обряд может начаться.
X
За домом царит глубокий покой. Друзья выпили бутылку почти до дна и теперь спят невинным сном, как два ангелочка. Тоотс склонил голону Кийру на плечо, обняв его левой рукой за шею, а в правой держит на коленях бутылку. Это два усталых путника, возвращаясь из дальних стран, безмятежно уснули в прохладной тени деревьев и видят сны о своей прекрасной родине.
И Тоотс действительно видит сон.
Он пасет свиней на паровом поле. Солнце так печет, что даже голове больно и глаза щиплет. С земли поднимается прозрачный пар, он тянется вверх нескончаемой зыбкой пеленой и тает в синеве неба. Словно состязаясь между собой, звонкой трелью заливаются жаворонки, и чуть волнуется ржаное поле. Все тихо вокруг, только с дальних лугов долетает порой разноголосое пастушье «ау, ау», мычание коров и лай собак. Тоотс только что сплел себе новенький кнут и выбирает, на какой бы из свиней лучше всего его испробовать. Выбор падает на огромного борова Пыпу, который, несмотря на свою страшную толщину и лень, умудряется с непостижимой быстротой забраться в рожь. Пыпу должен первым почувствовать на своих толстых окороках, как хорошо Йоозеп умеет плести кнуты. Тоотс уже взмахивает рукой, кнут уже свистит в воздухе, но Пыпу вдруг смотрит на Тоотса такими странными глазами, будто хочет спросить: «Ну, ну, а дальше что?»
Черт побери, как этот Пыпу глядит! Откуда взялись у этой глупейшей скотины такие умные глаза! Рука Тоотса невольно опускается; сегодня он не в состоянии ударить Пыпу.
«Ну, тогда вместо него достанется Ыссу», – твердо решает Тоотс и подбирается к старой свинье с отвислым брюхом, разгуливающей по полю в поисках осота и лебеды. Ыссу, наверное, много старше Тоотса: когда он еще под стол пешком ходил и боялся пауков, Ыссу уже была точно такой, как сейчас.
