Путешествие на край ночи - Селин Луи Фердинанд (читать книгу онлайн бесплатно без .txt) 📗
После этого мы совсем охладели друг к другу. Наконец машина замедлила ход. Лола пошла вперед, к дверям.
— Входите, — сказала она, — идите за мной!
Опять гостиная. Мне было интересно, сколько она мне даст, чтобы отделаться от меня. Она рылась в сумочке, оставленной на каком-то стуле. Я услышал оглушительный шорох бумажек. Какая минута! Во всем городе не было ничего, кроме этого шума. Я был так смущен, что спросил ее, сам не знаю почему и совсем некстати, как поживает ее мать, про которую я забыл.
— Моя мать больна, — заметила она и обернулась; чтобы посмотреть мне в лицо.
— Где она сейчас?
— В Чикаго.
— Чем больна ваша мать?
— У нее рак печени… Я позвала к ней лучших специалистов в городе… Ее лечение обходится мне очень дорого, но они ее спасут. Они мне обещали.
Она поспешно сообщила мне еще другие детали касательно состояния ее матери в Чикаго. Она стала вдруг нежной и близкой, она почувствовала потребность в моей поддержке. Она была в моих руках…
— А вы что по этому поводу думаете, Фердинанд? Они ее спасут?
— Нет, — ответил я отчетливо и категорически, — рак печени совершенно неизлечим.
— Но как же это, Фердинанд? Ведь специалисты уверяют, что они ее вылечат? Они мне положительно обещали… Они мне писали… Это великие ученые, знаете?..
— За деньги, Лола, к счастью, всегда найдутся великие ученые… Я бы сделал то же самое, если б я был на их месте… И вы, Лола, сделали бы то же самое.
То, что я говорил, показалось ей вдруг таким очевидным, что она не смогла больше протестовать.
На этот раз, может быть, первый раз в ее жизни, ее покинула самоуверенность.
— Послушайте, Фердинанд, вы меня страшно огорчаете. Вы отдаете себе в этом отчет?.. Я очень люблю свою мать. Вы ведь знаете, что я ее ужасно люблю?..
Вот так раз! Какое, к чертям собачьим, кому дело до того, что она любит свою мать?
Лола рыдала, одинокая Лола.
— Фердинанд, вы отвратительный ублюдок, вы просто мерзостная злюка, и больше ничего! Вы подло мстите мне за то, что вы на мели, и говорите мне всякие гадости… Я даже уверена, что это очень вредно для моей матери, что вы так о ней говорите…
Ее возбуждение пугало меня гораздо меньше, чем возбуждение офицеров с «Адмирала Брагетона», которые собирались меня уничтожить для развлечения праздных дам.
Я внимательно наблюдал за Лолой в то время, как она осыпала меня ругательствами, я чувствовал даже некоторую гордость, констатируя, что мое равнодушие растет, даже не равнодушие, а радость, по мере того как ее ярость увеличивалась.
Симпатичная порода — человек!
«Чтобы отделаться от меня, — рассчитывал я мысленно, — она даст мне теперь по крайней мере долларов двадцать… Может быть, даже больше…»
Я перешел в наступление.
— Лола, одолжите мне, пожалуйста, денег, или я останусь ночевать у вас и буду повторять вам все, что я знаю относительно рака, его осложнений, наследственности, так как рак наследственен, Лола. Не забывайте!
По мере того как я разрабатывал отдельные подробности болезни, я видел, как Лола бледнеет, обмякает. «Ага, стерва! — говорил я себе. — Держи крепче, Фердинанд! Когда-то еще удастся в другой раз так ее зацепить. Не отпускай!..»
— Нате! Берите! — крикнула она, доведенная до исступления. — Вот вам сто долларов, и убирайтесь и не смейте возвращаться никогда, слышите, никогда! Вон! Вон! Вон! Свинья паршивая!..
— Поцелуйте меня все-таки, Лола! Пожалуйста!.. Ведь мы не в ссоре, — предложил я ей. Мне интересно было знать, до чего может дойти ее отвращение ко мне.
Тогда она вынула из стола револьвер, и вовсе не в шутку. Я удовольствовался лестницей, даже не вызвал лифта.
Эта перепалка вернула мне энергию и желание работать. На следующий же день я сел в поезд и поехал в Детройт, где, я слышал, легко можно будет найти какую-нибудь работу, которая будет отнимать мало времени и хорошо оплачиваться.
Прохожие говорили со мной, как сержант в лесу.
— Вот! — сказали они мне. — Идите все прямо, ошибки быть не может.
И я действительно увидел застекленные приземистые здания вроде бесконечных лестничных клеток для мух; в них двигались люди, еле-еле двигались, как будто они из последних сил отбиваются от чего-то невозможного. Это и есть Форд? А вокруг и до самого неба — тяжелый, многообразный, глухой шум целого потока всяческих аппаратов, упрямой механики, которая хочет вертеться, катиться, стонать, всегда готовая сломаться, никогда не ломаясь.
«Значит, это здесь, — сказал я себе. — Хорошего мало…» Это даже было значительно хуже всего остального. Я подошел ближе к самой двери, где на грифельной доске было написано, что требуются служащие.
Кроме меня, ждали и другие. Один из них сообщил мне, что ждет на этом самом месте уже два дня. Овца эта приплелась из Югославии специально для того, чтобы наняться к Форду. Другой оборванец уверял меня, что стоит в хвосте ради удовольствия, маньяк!..
Почти никто в этой толпе не говорил по-английски. Они следили друг за другом, как недоверчивые животные, которых часто бьют. От всей этой массы пахло мочой, как в госпитале. Когда они заговаривали, приходилось отворачиваться, оттого что нутро бедняков заранее пахнет смертью.
Дождь поливал нас. Хвосты жались к стенам, под карнизы. Люди, ищущие работу, очень легко спрессовываются. Старик русский откровенно объяснил мне, что у Форда хорошо то, что там принимают на работу всех без разбора.
— Только берегись, — прибавил он в виде совета, — характер у них показывать нельзя: выкинут в два счета и в два счета заменят машиной — они у них всегда наготове, а тебе скажут: до свиданьица!..
Русский говорил совсем по-парижски — он был много лет шофером такси в Париже. После какого-то дела с кокаином он потерял место, а в конце концов и машину свою проиграл в кости одному клиенту в Биаррице.
У Форда действительно принимали всех без разбора. Это он мне верно сказал. Я немножко сомневался, оттого что у бедняков всегда богатое воображение. Иногда нищета доводит до такого состояния, что дух временами начинает покидать тело. Уж очень ему там плохо. С вами говорит уж почти что только одна душа. А душа ни за что не отвечает.
Сначала нас раздели догола. Осмотр медленно происходил в чем-то вроде лаборатории. Мы медленно дефилировали.
— Неважное сложение, — констатировал фельдшер, осмотрев меня, — но это ничего не значит.
А я-то боялся, что меня не возьмут на работу, если, пощупав мою печень, выяснят, что у меня африканская малярия. Оказалось, наоборот, они даже будто бы были довольны, что в нашей партии так много уродцев и инвалидов.
— Для работы здесь сложение совершенно неважно, — сейчас же успокоил меня осматривающий врач.
— Тем лучше, — ответил я, — но знаете, мосье, я человек с образованием, я даже изучал медицину…
Доктор сейчас же окинул меня подозрительным взглядом. Я почувствовал, что опять сел в калошу. — Образование вам здесь не пригодится, братец мой! Вы пришли сюда не для того, чтобы думать, а для того, чтобы проделывать те движения, которым вас научат… Нам не нужны на заводе люди с воображением. Нам нужны шимпанзе. Еще один совет. Никогда не говорите здесь о своих способностях. Думать на заводе будут за вас другие, мой друг! Советую вам это запомнить.
Он хорошо сделал, что предупредил меня. Гораздо лучше было заранее познакомиться со здешними порядками. Глупостей я и так наделал на десять лет вперед. Мне хотелось бы теперь производить впечатление труженика. Когда мы оделись, нас снова выстроили рядами и медленными, неуверенными группами повели туда, откуда шел механический грохот. Все дрожало в огромном здании, дрожали и мы, с ног до ушей охваченные тряской, которая шла отовсюду: от стекол, от пола, от металла; отовсюду — сверху донизу — толчки и вибрации. От этого и сам превращаешься в машину всем своим трясущимся мясом, в этом неизъяснимом бешеном грохоте, который хватает вас изнутри, зажимает голову, вытряхивает кишки и поднимается к глазам маленькими, поспешными, безостановочными, неустанными толчками. По дороге мы постепенно теряли своих спутников. Расставаясь с ними, мы улыбались, как будто все это было очень мило. Говорить друг с другом было невозможно: ничего не было слышно. Мы оставляли по четыре, по пять человек около каждой машины.
