Двадцатые годы - Овалов Лев Сергеевич (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Возвращается Перькова с самогонкой и салом.
— Еле достала…
— Я желаю сейчас только одного, — отвечает Быстров. — Стакан самогона.
Он строго смотрит на хозяйку.
— Хлеб-то у вас есть?
Хозяйка обижается:
— У меня и обед есть.
— Вот и соберите. — Он неодобрительно созерцает маленькую пятилинейную лампу. — Разве у вас нет «молнии»?
— "Молния" для занятий.
— Вам передали керосин?
Славушка видит, как Быстровым овладевает злость.
— Как же, как же, — подтверждает Перькова. — Два бидона. Позавчера.
Быстров успокаивается.
— То-то. Не то бы Филимонову головы не сносить…
Филимонов — председатель Критовского общества потребителей. Еще несколько дней назад Быстров приказал передать весь запас керосина в школу.
— Мужички с коптилками посидят, а детей обучать.
Волость под властью белых, Быстров скрывается, а приказы отдает по-прежнему.
Расспрашивает Перькову о дровах, об учебниках, интересуется, все ли дети будут ходить в школу.
— Но ведь белые…
— Как пришли, так и уйдут, а нам здесь вековать.
Анна Ивановна собрала мужчинам на стол.
— Мы ужинали.
Быстров наполнил стакан себе, немного Славушке.
Вера Васильевна прикрыла стакан ладонью.
— Нет, нет!
Славушке хочется выпить, он уже мужчина, но нельзя огорчать маму.
Быстров ест много, быстро, охотно. Славушка не поспевает за ним. Если бы еще научиться пить, как Быстров.
Вера Васильевна задумалась.
— Степан Кузьмич, можно Славе не ехать в Орел?
Быстров откинулся на стуле, развел руками.
— Это как он сам, его не принуждают.
— Слава?
— Не отговаривай…
Сердце Веры Васильевны полно нежности, боязни, предчувствий, но лучше всего чувства запрятать поглубже. Никому не дано остановить ход жизни.
Быстров наелся, теперь нужно поспать.
— Я сейчас постелю.
— Вы спите у себя в комнате, а мы со Славой по-походному, в классе.
Быстров не забывает подвязать Маруське торбу с овсом, а заодно прислушаться — опасности неоткуда бы взяться, да ведь береженого…
Ложатся в классе на полу, на тюфячок, снятый Анной Ивановной со своей койки, накрываются ее старой шубейкой.
Мужчины спят, а женщины не спят. Вера Васильевна в тревоге за сына. Анна Ивановна сама не знает, почему ей не спится, — столько беспокойства в последние дни. Филимонов отдал керосин, сам привез на телеге бидоны в школу, но предупредил — не расходовать, воздержаться, вернется Советская власть — пользуйтесь, не вернется — придется возвернуть.
Слышат женщины или не слышат, как встает Быстров, как будит мальчика, как выходят они из школы?…
Еще ночь, теплятся предутренние звезды. Предрассветный холодок волнами набегает на бедарку.
Быстров придерживает Маруську. Последние наставления, последние минуты. Еще тридцать, двадцать, десять минут, и мальчик самостоятельно двинется дальше.
— Пакет начальнику политотдела. Не отклоняйся от железной дороги. Политотдел или в Оптухе, или в Мценске.
В низинах стелется туман. Впереди ничего не видно, но по каким-то признакам Быстров угадывает Каменку.
— Хорошо, туман…
В Каменке стоит какая-то тыловая белогвардейская часть, красных войск поблизости нет, остерегаться как будто нечего, но предусмотрительный командир всегда выставляет охранение.
— Постарайся проскочить Каменку в тумане. Не задерживайся в деревне, сразу на большак, верстах в пяти хутор, — не запомнил, когда ехал со станции? Спросишь Антипа Петровича, скажешь, от меня, он нам не раз помогал. Пережди до вечера и дуй прямиком к железке.
Быстров сворачивает в поле, ставит Маруську за стог соломы. Вдвоем спускаются к ручью. Туман так плотен, что белеет даже ночью. Ноги тонут в росе. Быстров знает в волости все дорожки. Славушка обязательно забрел бы в ручей. Ручей узенький, но в темноте можно и в луже вымокнуть.
— По роялю и вверх по тропке, пересекай деревню по прямой…
Каменские мужики ничего лучше не придумали, как вывезти из помещичьего дома концертный рояль и поставить вместо мостика через ручей.
Быстров протягивает Славушке руку и решительно говорит:
— Бывай!
30
Славушка перебирается по роялю через ручей, отыскивает в траве тропку.
Повыше туман пожиже, темнеют овины и сараи, деревня еще спит, мальчик ныряет в проулок и быстро пересекает улицу.
Вот он и на пути к цели. Предстоит перейти демаркационную линию. По словам Быстрова, это не так-то просто. Как ни беспечен противник, все-таки не настолько беспечен, чтобы не застраховаться от всяких случайностей.
Славушка прошел три или четыре версты, белые не попадались.
Утешался он этим недолго, понимал: добраться до политотдела все равно нелегко.
Как долго будет тянуться эта серая, унылая, пыльная дорога?
Он добрел до изгороди из жердей, за которой ободранные приземистые ветлы, а подальше такие же унылые строения.
По всем признакам это и есть усадьба Антипа Петровича, где Славушке надлежит провести день.
Подошел к воротам. Приперты изнутри кольями. Покричал. Никто не показывался. Посмотрел, не видно ли собак, перепрыгнул через плетень, и сразу из-за сарая показался какой-то дядюх в длинном брезентовом балахоне.
На мальчика уставилось безбородое бабье лицо.
— Тебе чего?
— Антипа Петровича.
— Сдались вы мне…
— Я от Быстрова. Степана Кузьмича.
— Какого Быстрова?
— Председателя Успенского исполкома.
Точно проблеск мысли мелькнул на бесформенном мягком лице, он неожиданно хихикнул и так же неожиданно спросил:
— А он что, жив еще?
Славушка подумал, что это не тот человек, к которому его направил Быстров.
— Вы Антип Петрович?
— Ну я…
— Меня направил к вам Быстров, я иду в Змиевку, день мне надо пробыть у вас, вечером я уйду…
Человек о чем-то думал, как-то очень неприятно думал. Славушке почему-то стало страшно, он решил: если этот человек позовет его в дом, он не пойдет, не знал почему, но не пойдет.
— Куда ж мне тебя деть? — сказал человек. — В дом не пущу, мне бы самому продержаться, ложись где-нибудь у забора, жди…
Он стоял и все смотрел на мальчика, и Славушка почувствовал себя в ловушке, он знал, сейчас нельзя идти к Змиевке, Степан Кузьмич имел какие-то основания запрещать идти этой дорогой днем, и оставаться у Антипа Петровича не хотелось, почему-то неприятно и даже страшно находиться возле него. Сухие жесткие желваки выпирали по обеим сторонам его подбородка, какое-то осминожье лицо… Славушка с опасением огляделся — серый дощатый дом под ржавой железной крышей, серые сараи, вокруг частый плетень, несколько старых яблонь с шершавыми побуревшими листьями… Ему не хотелось здесь оставаться, и некуда больше деться. Славушка вернулся к изгороди, сел у ветлы, прислонился спиной к широкому корявому стволу, положил возле себя на траву сверточек с яйцами и салом. Можно бы пообедать, но есть не хотелось. Антип Петрович постоял, постоял и пошел в дом. Было тихо, какие-то звуки нарушали тишину, но Славушка их не улавливал, они существовали где-то вне его, он только ощущал окружающую его опасность. Пустая дорога где-то тут за плетнем, отжившие деревья и странное это существо в доме. Славушка сидел и не двигался, не спал и не мог встать. Сколько сейчас времени, гадал он. Стоял серый осенний день, хорошо еще, что не было дождя. Когда ожидание стало совсем несносным, из дома выскочила девчонка лет двенадцати в ситцевом розовом платьице, постояла, посмотрела издали и ушла. Спустя еще сколько-то времени появился Антип Петрович, посмотрел и тоже ушел. Надо было думать о предстоящем пути, о Змиевке, о том, как добраться до Орла и дальше Орла, но ни о чем другом в этом загоне, как об этой девочке и Антипе Петровиче, Славушка не мог думать. Кто эта девочка и кто этот человек? Славушка находился в тоскливой осенней пустоте, страх все сильнее охватывал его. Ждал вечера, как избавления, ничего так не хотел, как вечера. По дороге, где-то за его спиной, кто-то проехал, он не посмел встать, оглянуться, посмотреть, он ждал опасности, которая вот-вот появится из дома. Антип Петрович вышел опять, опять ничего не сказал и ушел. Происходило что-то таинственное. В сознании Славушки, в воздухе, который его окружал, вообще в мире существовало лишь одно слово, которого он боялся, оно безмолвно кружило возле него, и оттого становилось еще страшнее. Ему показалось, что осьминожье лицо появилось опять и исчезло. Он не знал, сколько времени он сидел, окруженный серой тишиной, и ждал вечера. Ему показалось, что наступают сумерки, хотя до вечера было еще далеко. Потом он почувствовал, еще немного, и все будет кончено, еще немного, и он утратит всякую волю, ужас подползал к нему со всех сторон. Надо бежать, бежать во что бы то ни стало. Ему казалось, что за ним следят, вот-вот на него накинутся. Он выждал с минуту, взял сверточек в руку и, не отрываясь от земли и не сводя глаз с дома, стал отползать к плетню. Почувствовал, как прижался спиной к плетню, рывком перемахнул через него, упал в траву, вскочил и что было сил побежал к дороге.
