Темное дело - де Бальзак Оноре (книги хорошего качества .txt) 📗
После этих ошеломляющих доводов в зале наступило зловещее молчание.
— Признайтесь же, что вы закапывали не столб, — настаивал обвинитель.
— Что же, вы думаете, я закопал сенатора? — возразил Мишю с язвительной иронией.
Господин де Гранвиль тут же потребовал от обвинителя объяснения, что именно он имеет в виду. Ведь Мишю обвиняется в похищении и задержании сенатора, а не в его убийстве. Это требование защитника имело чрезвычайное значение. Брюмерский кодекс IV года запрещал общественному обвинителю вводить в прения какие бы то ни было новые пункты обвинения; он обязан был точно придерживаться обвинительного акта, в противном случае приговор мог быть кассирован.
Общественный обвинитель ответил, что Мишю, главный виновник покушения, принявший в интересах своих хозяев всю ответственность на себя, мог замуровать вход в тайник, до сих пор еще не обнаруженный, где томится сенатор.
Затравленный обвинителем, измученный перекрестным допросом с Готаром, уличенный в противоречии с собственными показаниями, Мишю стукнул кулаком по перилам барьера, отделявшего подсудимых от публики, и заявил:
— Я ни в какой мере не причастен к похищению сенатора; я надеюсь, что враги Малена просто-напросто держат его где-то взаперти, и, если он появится, вы убедитесь, что известь была тут совершенно ни при чем.
— Видите, — воскликнул адвокат, обращаясь к общественному обвинителю, — вы больше сделали для защиты моего клиента, чем я, — вы сказали все, что я мог бы сказать в его пользу.
На этом смелом утверждении, поразившем присяжных и давшем преимущество защите, первое заседание было прервано. И местные адвокаты, и Борден горячо приветствовали молодого защитника. Общественный обвинитель, встревоженный последним заявлением адвоката, испугался, не допустил ли он промаха. А он и в самом деле попался в ловушку, очень ловко расставленную ему защитниками, — причем Готар великолепно сыграл свою роль. Городские остряки шутили, что теперь все дело подштукатурено, прокурор сам попал в известь, а Симезы совсем обелены. Во Франции шутят надо всем; шутка царит здесь как королева: шутят на плахе, на Березине, на баррикадах, и, вероятно, найдется француз, который будет шутить и во время Страшного суда.
На другой день были допрошены свидетели обвинения: г-жа Марион, г-жа Гревен, сам Гревен, камердинер сенатора и Виолет, — о том, какие он давал показания, можно легко себе представить на основе предшествующих событий. Все эти свидетели с большими или меньшими оговорками опознали четырех дворян и с полной уверенностью — Мишю. Бовизаж повторил слова, вырвавшиеся у Робера д'Отсэра. Крестьянин, покупавший теленка, привел фразу мадмуазель де Сен-Синь. Эксперты подтвердили свое заключение относительно полного сходства между оттисками, снятыми с копыт лошадей, принадлежавших четырем дворянам, и следами на песке; обвинение считало их совершенно тождественными. Этот вопрос, конечно, явился предметом ожесточенной схватки между г-ном де Гранвилем и общественным обвинителем. Защитник потребовал вызова сен-синьского кузнеца и в ходе прений установил, что точно такие же подковы были им проданы за несколько дней до похищения каким-то неизвестным людям. К тому же кузнец заявил, что такими подковами он ковал не только сен-синьских, но и многих других лошадей в округе. Наконец, лошадь, на которой обычно ездил Мишю, была подкована в Труа и оттиска ее подков не нашлось среди тех, которые были обнаружены в парке.
— Двойник подсудимого Мишю не знал этого обстоятельства, — сказал г-н де Гранвиль, глядя на присяжных, — а обвинению не удалось установить, что мой подзащитный воспользовался одною из сен-синьских лошадей.
Защитник опорочил и показание Виолета относительно сходства лошадей, ибо тот видел их издали, и притом сзади! Несмотря на героические усилия защитника, обилие улик подтверждало виновность Мишю. Обвинитель, публика, суд, присяжные — все понимали, что, как и предвидела защита, виновность слуги повлечет за собою и признание виновности господ. Дальновидный Борден предугадал, в чем именно будет заключаться узел процесса, а потому и предоставил г-ну де Гранвилю защиту Мишю; но тем самым защита выдавала свои тайны. Поэтому все, что касалось бывшего гондревильского управляющего, приобретало животрепещущий интерес. Впрочем, Мишю держался превосходно. В развернувшихся прениях он показал весь тот ум, каким его наделила природа; и, наблюдая его, публика не могла не признать в нем человека незаурядного; но — странное дело! — это еще укрепило ее уверенность в том, что именно он совершил преступление. Свидетели защиты, которым и присяжные и закон придают меньше значения, чем свидетелям обвинения, казалось, выполняли лишь свой долг и были выслушаны только для очистки совести. Прежде всего — ни Марту, ни супругов д'Отсэров не привели к присяге; Катрина и чета Дюрие в качестве слуг обвиняемых также давали показания без присяги. Г-н д'Отсэр подтвердил, что он действительно велел Мишю укрепить повалившийся столб. После этого было оглашено заключение экспертов, подтверждавшее показание старого дворянина. Однако эксперты сыграли на руку и председателю совета присяжных обвинения, заявив, что не представляется возможности установить, когда именно была выполнена эта работа: с тех пор могло пройти и несколько месяцев, и недели две. Появление мадмуазель де Сен-Синь вызвало живейший интерес, однако следует сказать, что, увидев кузенов на скамье подсудимых после двадцатитрехдневной разлуки, она пришла в такое смятение, что сама казалась виновной. Она почувствовала неодолимое желание быть рядом с близнецами, и ей пришлось, как она позже призналась, собрать все свои силы, чтобы сдержать обуревавший ее гнев; она, кажется, готова была убить общественного обвинителя, только чтобы сделаться в глазах людей такой же преступницей, как и они. Она с простодушным видом рассказала, что, возвращаясь домой, заметила в парке дым и подумала, не пожар ли это? Долгое время она предполагала, что дым идет оттого, что где-то жгут сорняки.
— Однако, — сказала она, — мне вспомнилось потом одно обстоятельство, которое я и предлагаю вниманию суда. Я нашла между шнурками моей амазонки и в складках воротничка кусочки, похожие на остатки сожженной бумаги, развеянной ветром.
— А дым был густой? — спросил Борден.
— Да, я думала, это пожар, — ответила мадмуазель де Сен-Синь.
— Это может совершенно изменить ход дела, — сказал Борден. — Я прошу суд немедленно обследовать место, где произошел пожар.
Председатель распорядился произвести соответствующее обследование.
По требованию защиты Гревен был снова вызван и допрошен относительно этого факта; он заявил, что ему ничего не известно. Но тут Борден и Гревен обменялись взглядами, и каждый из них понял противника.
— Вот в этом-то вся и соль, — сказал себе старый прокурор.
«Пронюхали!» — подумал нотариус.
Однако оба хитреца решили, что обследование бесполезно. Борден не сомневался, что нотариус будет нем как рыба, а нотариус в душе радовался, что уничтожил малейшие следы пожара. Чтобы выяснить этот вопрос, — второстепенный в прениях и казавшийся ребяческим, но решающий в глазах истории, которая должна оправдать этих молодых людей, — были назначены эксперты, и среди них находился Пигу; они осмотрели парк и сообщили, что нигде не обнаружили никаких следов пожара. Борден потребовал вызова еще двух рабочих, и те показали, что по распоряжению сторожа перепахали часть луга, где выгорела трава; но по золе трудно сказать, что именно горело. Сторож, снова вызванный по настоянию защитников, показал, что, когда он проходил мимо замка по пути в Арси, куда отправился поглядеть ряженых, сенатор велел ему вспахать участок луга, на который обратил внимание еще утром, во время прогулки.
— А что там жгли — траву или бумагу?
— Насчет этого ничего не могу сказать, никаких остатков бумаги не было, — ответил сторож.
— Однако, — возражали защитники, — если бы жгли траву, так кто-то должен был собрать ее в одно место и поджечь.
