Кингсблад, потомок королей - Льюис Синклер (книги онлайн полные .txt) 📗
Она поцеловала его. Никогда его так не целовали — так крепко, так нежно, так красноречиво. Но она быстро отодвинулась:
— Простите, я не целуюсь с белыми мужчинами, а у вас хоть сердце доброе и черное, мозги еще белые, как у младенца. Спокойной ночи!
Он смотрел вслед тарахтящей машине:
«Не могу я обрушить это на Вестл — она так носится со своей газовой плитой. Надо выбираться из этого африканского мира. Слишком он сложен для простых людей, вроде нас с Вестл. Пратт, я возвращаюсь домой!»
28
Все уже вернулись с войны, все его друзья: Род Олдвик, здоровяк Джад Браулер, щеголь Элиот Хансен. Все они вернулись и шумно уверяли, что даже в этом свихнувшемся мире старина Нийл не мог измениться и не изменился.
Дни проходили, а он не встречался ни с Ашем, ни с Софи. К обеду бывали гости, то Джад с женой, то Элиот с женой, и незаметно Нийл вновь становился по всем статьям Чистопородным Молодым Банкиром. Его расовый казус просто привиделся ему во сне или в бредовом кошмаре. Перед здравомыслием друзей недавние фантазии показались сентиментальной чепухой, и он даже готов был поверить, что Родней Олдвик, бывший для него неизменным образцом в танцах, в хоккее, в искусстве завязывать галстук, никогда не говорил тех злых и несправедливых слов о солдатах-неграх, которые запали ему в память.
Он слышал, как в Федеральном клубе Род обсуждал поведение этих солдат с другим демобилизованным офицером, полковником Леви Тарром. Род был только майор, но в гораздо большей степени майор, чем Тарр — полковник; так по крайней мере казалось Нийлу.
Леви Тарр до войны работал помощником управляющего в «Эмпориуме», универсальном магазине своего отца. Он был худой, долговязый, носил очки, и хотя, по слухам, отличился, руководя большой контратакой в Арденнах, было как-то трудно себе представить этого типичного приказчика из галантерейной лавки размахивающим саблей или вообще с оружием в руках, тогда как Род Олдвик, казалось, должен был есть кашу кортиком, почесываться штыком и писать любовные письма шпагой.
Когда полковник Тарр стал с волнением расхваливать мужество черных солдат, Род захохотал, и Нийл вторил ему, хотя и не очень уверенно. Но потом на него опять нашли сомнения, когда он встретил пылкую защитницу негров в лице собственной двоюродной сестры Патриции, дочери его дяди, Эмери Саксинара, энергичного торговца насосами и клапанами. Плат всегда была хорошенькая девушка, но немножко дикарка и недотрога. После военной службы (она была младшим лейтенантом в женских добровольных частях Военно-Морского Флота) она вернулась другим человеком и теперь живо интересовалась всем, что происходит вокруг. Она горячо расхваливала черных моряков, а однажды озадачила Нийла таким замечанием:
— Я решительно опровергаю слух, будто Дочери Американской Революции — это женское отделение Ку-клукс-клана, — ведь в Клане нет ни одного негра, а в ДАР их должно быть сколько угодно, раз первый человек, убитый во время Американской Революции, был негр.
Вестл возмутилась:
— Как не стыдно, Пат, вот и пускай после этого женщин на фронт!
Нийлу стало не по себе.
К обеду был приглашен Род Олдвик со своей красивой, румяной женой Дженет. Бидди разрешили попозже лечь в этот вечер, и когда «дядя Род» пришел, она так и повисла на нем. Она даже выдвинула предложение, что, если ей дадут посидеть еще полчасика, поговорить с ним о своих делах, она обещает два с половиной дня хорошо себя вести.
— Вы замечательно ладите с детьми, наверное, и с солдатами тоже, — сказала Вестл Роду.
За обедом Род развивал подробные планы относительно будущего своего девятилетнего сына Грэма, чей жизненный путь был уже полностью предначертан. Грэму предстояло, следуя по стопам отца, ехать в Лоренсвилл, два-три лета провести в Кулверской Военной Академии, успешно закончить курс в Принстоне, а затем в Гарварде, по юридическому факультету, вступить компаньоном в фирму отца, надеть мундир Национальной Гвардии, быть истинным джентльменом, жениться на истинной леди и, когда час пробьет, стать на защиту Англо-Американской Цивилизации, а также Ассоциации Адвокатов против португальцев, итальянцев, евреев, китайцев, пораженцев и панисламистского союза. И если повезет, дослужиться не просто до майора, но до генерал-майора.
У чувств есть своя логика, мгновенная и непостижимая, и, следуя этой логике, Нийл обратился мыслью к Уинтропу Брустеру, сыну преподобного Ивена. Счастливый Уинтроп! Его не отправят в глазетовом гробу плыть по волнам Принстона и офицерского клуба; он может с честью оставаться независимым и бедным.
И, следуя той же логике, вопреки данному себе слову соблюдать осторожность, Нийл назавтра поехал в маленький домик доктора Брустера близ Майо-стрит.
Зачем он это сделал, он сам хорошенько не знал, и потому не находил, что сказать, представ перед удивленным взором Ивена, его жены Коринны, не такой черной, как он, и далеко не такой сердечной, и их детей, Уинтропа и Тэнкфул, этих чистейших янки, чьи предки жили в Массачусетсе с тех давних пор, как некий очень черный пращур-пилигрим бежал в этот благословенный край, если не на «Мэйфлауэре», то подпольной дорогой, а это почти одно и то же.
На этот раз Нийл не лгал Вестл; он позвонил по телефону и сказал Шерли, что, может быть, не вернется домой к обеду.
Дела.
29
Не то чтобы у Тэнкфул и Уинтропа кожа была много светлей, чем у их отца, или волосы не так курчавились, или нос больше выдавался вперед, но чувствовалось, что они еще в большей степени сознают себя американцами. Манера смотреть не опуская глаз, ходить не сгибая спины — все это делало их похожими не на порождение невольничьего барака и хлопкового поля, а на то, чем они и были, — на американских подростков-школьников, в которых необычной была, пожалуй, только их необычная душевная мягкость.
Когда тебе постоянно твердят в школе, что американцы — самый храбрый, самый богатый и самый великодушный народ, какой когда-либо знала история, поневоле проникаешься гордостью, что, кстати, не так уж плохо, если эта гордость умеряется более глубокой и разносторонней культурой, прививаемой дома.
Нийл стал неуклюже объяснять причину своего визита: проповедь доктора Брустера произвела на него неизгладимое впечатление — он как раз ехал мимо, — «думаю — зайду, поздороваюсь». Уинтроп сразу загорелся к нему любовью младшего брата к старшему, а Тэнкфул решила, что именно за такого мужчину она мечтала выйти замуж, только до сих пор ей такой не попадался.
Увидев доктора Брустера без пасторского облачения, в коричневой куртке, белой рубашке и простеньком синем галстуке бабочкой, легче было поверить, что он не только священник, но и почтовый служащий; и хотя речь его была правильнее, а словарь — богаче, чем у Нийла (или Рода Олдвика), но собеседником он оказался куда более веселым. Смех вольно лился из его могучей груди, широкого рта, большого всепрощающего сердца. Жена его отнеслась к незваному белому гостю более настороженно, более подозрительно, с меньшей готовностью рисковать благополучием семьи. Черты лица у нее были тоньше, чем у доктора Брустера, особенно нос, словно выточенный из коричневого агата.
Нийл догадывался, что им обоим не терпится узнать, зачем он пришел, и он их хорошо понимал: ему и самому хотелось бы знать это. Поговорили о погоде, о городских делах, сидя кружком в маленькой комнате, которая казалась еще теснее от солидной пишущей машинки, водруженной на некрашеный стол, от книг по истории, богословию, антропологии, валявшихся на древних креслах, наделенных чувствительностью сейсмографа.
Уинтроп был в восторге, что пришел гость — мужчина, который, может быть, разбирается в электричестве. Он спросил:
— Вы когда-нибудь были радиолюбителем?
— Нет, но у меня был приятель, который увлекался этим делом.
