Крестьяне - де Бальзак Оноре (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗

— Аббат, — заметил с улыбкой Блонде, — вы позволяете себе епископские ответы!.. «Ничего не украдешь, за все расплатишься!» — сказал Наполеон.

— Такое изречение, высказанное устами императора, вырастает до размеров народной мудрости, — ответил аббат.

— В чем дело, Олимпия, что с тобой, дружок? — спросила графиня, подходя к своей бывшей горничной. — Ты как будто задумчива и печальна... Уж не было ли у вас размолвки?..

Госпожа Мишо встала, и выражение ее лица сразу изменилось.

— Дитя мое, — отечески обратился к ней Эмиль Блонде, — хотел бы я знать, почему мы грустны, когда тут во флигеле нам почти так же хорошо, как графу д'Артуа в Тюильри? Ваше жилище точно соловьиное гнездышко в зеленой чаще! Ведь у вас муж первый храбрец во всей наполеоновской гвардии, красавец, влюблен в вас до безумия? Если бы я только знал, какие условия предложил вам Монкорне, я бы бросил свое ремесло писаки и поступил бы на место начальника охраны!

— Это не место для человека с вашим талантом, сударь, — ответила Олимпия, улыбаясь Блонде, как старому знакомому.

— Но что же с тобой, дружочек? — спросила графиня.

— Мне страшно, сударыня...

— Страшно! Чего же? — живо спросила графиня, вспомнив при этих словах о Муше и Фуршоне.

— Страшно волков? — сказал Эмиль, делая г-же Мишо знак, не понятый ею.

— Нет, сударь, здешних крестьян. Я родилась в Перше, у нас, конечно, встречаются дурные люди, но я не думаю, чтобы там их было так много и таких злых, как здесь. Я притворяюсь, будто дела Мишо меня не касаются, но я все вижу: он настолько не доверяет крестьянам, что носит при себе оружие даже среди бела дня, если ему приходится идти лесом. Он велит лесникам всегда быть начеку. Здесь иногда бродят люди, от которых нельзя ждать ничего доброго. Как-то на днях я прошла вдоль ограды к истоку ручейка, что вытекает из лесу и шагах в пятистах отсюда проходит в парк сквозь железную решетку; его зовут Серебряным ручьем, потому что, как говорят, Буре приказал рассыпать по его песчаному дну серебряные блестки... Вам, сударыня, об этом рассказывали? Так вот, я подслушала разговор двух старых женщин, полоскавших белье в том месте, где ручей пересекает Кушскую аллею; они не знали, что я рядом. Оттуда виден наш флигель. Старухи показывали на него. «И уйму же денег потратили на этого молодчика, что сменил старика Курткюиса!» — сказала одна. «А как же не платить человеку, который подрядился тиранить бедный народ!» — ответила другая. «Недолго ему тиранить, — возразила первая, — скоро придет конец. Что там ни говори, а запасаться дровами — наше право. Покойница барыня позволяла нам собирать хворост. Тридцать лет собирали, значит, так уж заведено». — «Посмотрим, что зимой будет, — сказала вторая старуха. — Муж мой всеми святыми клянется, что хоть сюда с целого света жандармов сгонят, мы все-таки будем ходить в лес, муж и сам пойдет, а там как хотят, им же хуже будет». — «А то как же! Помирать нам, что ли, от холода, да и хлеб печь тоже надо! — сказала первая. — У них-то во всем достаток! О молоденькой женушке подлеца Мишо позаботятся!..» Ну, а потом, сударыня, они наговорили всяких мерзостей про меня, про вас, про графа... И под конец сказали, что сначала сожгут фермы, а потом замок...

— Э! — воскликнул Эмиль. — Бабья болтовня! Генерала обворовывали, а теперь воровству будет положен конец. Народ озлился, вот и все! Поверьте, что сила всегда на стороне правительства, даже и в Бургундии. В случае беспорядков пришлют, если потребуется, целый кавалерийский полк.

Кюре за спиной графини делал знаки г-же Мишо, давая ей понять, чтобы она молчала о своих страхах, без сомнения порожденных предвидением, всегдашним спутником истинной любви. Человек, все помыслы которого заняты одним существом, в конце концов начинает проникать в духовный мир окружающих и замечать в нем признаки будущего. Любящая жена полна предчувствий, позднее озаряющих ее материнство. В этом причина грустного настроения, необъяснимой печали, часто непонятной мужчинам, которых жизненные заботы и непрерывная деятельность отвлекают от подобной сосредоточенности чувств. Всякая истинная любовь связана у женщин с ясновидением, у одних более, у других менее проникновенным, у одних более, у других менее глубоким, — в зависимости от характера.

— Ну, дружок, покажи свой домик господину Блонде, — промолвила графиня, очнувшись от задумчивости, когда она даже позабыла о Пешине, ради которой, собственно, и пришла сюда.

Внутреннее убранство реставрированного флигеля вполне соответствовало его великолепному наружному виду. Парижский архитектор, приезжавший со своими рабочими (обида, которую жители Виль-о-Фэ никак не могли простить эгскому помещику), восстанавливая первоначальное расположение дома, устроил в нижнем этаже четыре комнаты. Во-первых, переднюю, откуда шла старинная винтовая деревянная лестница с перилами, а за нею — кухню; затем по обе стороны от передней — столовую и гостиную с гербами, вырезанными на потолке мореного дуба. Художник, приглашенный г-жой Монкорне для реставрации Эгов, позаботился, чтобы обстановка гостиной вполне соответствовала старинной отделке этой комнаты.

В то время мода еще не придавала преувеличенной ценности осколкам ушедших столетий. Резные ореховые кресла, вышитые стулья с высокими спинками, консоли, часы, гобелены, столы и люстры, лежавшие на складах оссэрских и виль-о-фэйских перекупщиков, стоили вдвое дешевле, чем рыночная мебель из Сент-Антуанского предместья. Архитектор купил два-три воза разного умело подобранного старья, добавил кое-какие вещи, оказавшиеся ненужными в замке, и создал из гостиной авонского флигеля своего рода художественное произведение. Столовую он окрасил под дерево и оклеил так называемыми шотландскими обоями, а г-жа Мишо повесила на окна белые перкалевые занавески с зеленой каймой, поставила стулья красного дерева с зеленой суконной обивкой, два громадных буфета и стол красного дерева. Эта комната, украшенная гравюрами, изображавшими сцены из военной жизни, отапливалась изразцовой печью, по обе ее стороны на стене красовались охотничьи ружья. Все это дешево обошедшееся великолепие почиталось в Эгской долине последним словом азиатской роскоши. Странное дело! Оно вызвало зависть Гобертена, который, не отказываясь от мысли распродать Эги по участкам, решил in petto [37] сохранить для себя этот роскошный флигель.

В трех комнатах второго этажа помещалась супружеская чета. На окнах висели кисейные занавески, наводившие парижанина на мысль о мещанских вкусах и склонностях хозяйки. Предоставленная самой себе, г-жа Мишо выбрала глянцевые обои. В спальне стояла рыночная мебель красного дерева с плюшевой обивкой, кровать «ладьей» с колонками и венцом, откуда спускался вышитый кисейный полог. Камин украшали алебастровые часы, а по обе их стороны стояли два канделябра в кисейных чехлах и две вазы с искусственными цветами под стеклянным колпаком — свадебный подарок Мишо. Под крышей находились, также отделанные заново, комнаты кухарки, слуги и Пешины.

— Олимпия, дружочек, ты ведь сказала мне не все? — спросила графиня, входя в спальню г-жи Мишо без Эмиля Блонде и кюре, которые остались на лестнице и, услышав стук закрываемой двери, спустились вниз.

Госпожа Мишо, смущенная красноречивой мимикой аббата Бросета, решила избежать разговора о своих опасениях, тревоживших ее более, чем она это высказывала, и поделилась с графиней секретом, напомнившим последней о цели ее прихода.

— Вы знаете, сударыня, что я люблю мужа. Ну так, скажите, было бы вам приятно видеть возле себя, у себя же в доме соперницу?

— Соперницу?!

— Да, сударыня. Та смуглянка, которую вы отдали мне на попечение, влюблена в Мишо, сама того, бедняжка, не зная. Поведение этой девочки, долгое время остававшееся для меня загадкой, разъяснилось в самые последние дни.

— Влюблена? В тринадцать лет!..

— Да, сударыня... И согласитесь, что это может встревожить женщину, уже четвертый месяц носящую под сердцем ребенка, которого ей самой предстоит кормить. Но чтобы не выказывать своей тревоги при ваших гостях, я наговорила вам разных глупостей, — хитро добавила великодушная жена начальника охраны.