Минерва - Манн Генрих (читать книги без регистрации .txt) 📗
Мортейль нагло заметил:
— Так как вы уже и раньше были совершенно покрыты ими.
— Второй номер! — прокричал Зибелинд, поднимаясь. С воды донеслись звуки польки. Он спел несколько тактов, оборвал и сказал:
— Лели Олимпия не может больше заставлять нас ждать… видите, вот и она.
Он довел строфу до конца, не спуская с возлюбленной своего обольстительного взгляда кокотки.
— Миледи, найду ли я у вас одобрение? Бланш де Кокелико поет в честь вас, миледи… Твоя гондола здесь, дорогая? — тихо и взволнованно спросил он. Она сердито ответила:
— Что за наглость! Кто эта неприличная фигура?
— Я Готфрид, — шепнул он. — Но, однако, моя маска должна быть хороша!
— Я не знаю никакого Готфрида — или, если и знаю, то очень мало. И у меня нет никакого желания возобновлять это знакомство.
— Какая остроумная шутка, миледи!
Он подпрыгнул на одной ноге.
— Вы, по-видимому, в удивительно веселом настроении. Неужели я причиной этого? Мне очень жаль. Вы возбудили мое любопытство тем, что говорили так горько и так глубокомысленно. Можно было испугаться; не все даже было понятно. В вашем глупом счастье я нахожу вас просто unfair.
Он засмеялся и подмигнул.
— Ведь я Бланш де Кокелико, очень худая женщина, а вы — очень полная. Вы, конечно, слышали об искусстве, которым знаменита Бланш? Лишь теперь мы будем любить друг друга, миледи.
— Я сейчас потребую, чтобы вам указали дверь, — сказала она, смерив его взглядом через плечо и отходя. Он вдруг начал дрожать с головы до ног, но смеялся таким же порочным смехом, как прежде.
— Значит, сегодня вы не возьмете меня с собой? — спросил он, следуя за ней.
— Он разыгрывал из себя одинокого и страдающего, а был просто неприличным субъектом, — заметила она, возмущенная обманом.
— Время терпит, я понимаю шутки, — уверял он.
Он сделал пируэт и, заметно хромая, вернулся к обществу. Он тотчас же с хриплыми выкриками запел следующую строфу. Не успев кончить, он опять бросился к леди Олимпии.
— Но завтра наверно! — настойчиво просил он с такой судорожной улыбкой, что слой румян на его лице заметно двигался взад и вперед.
— Что это за человек, от которого никак нельзя отделаться? — спокойно и громко спросила она. Он вдруг вскинул кверху левую руку и упал навзничь с сильным треском, не сгибаясь, так что на шелковом платье не образовалось ни одной складки.
— Этим должно было кончиться, — спокойно сказала леди Олимпия.
— Конечно, это можно было предвидеть весь вечер, — объявил Мортейль, вставляя в глаз монокль. Якобус с бешенством перешагнул через тело Зибелинда.
— Это омерзительно, мы не должны были допускать этого.
— Это забавляло герцогиню, — сказал Сан-Бакко.
— И доставляло удовольствие всем нам…
Он пробормотал со стыдом, опустив голову.
— Как это вообще было возможно.
— Не правда ли, это было жутко — уже давно? — сказала Джина Беттине.
Обе женщины тихо последовали за лакеями, которые унесли Зибелинда. Один держал его за ноги, другой — за голову; они вынесли несчастного, точно длинную восковую куклу, — ловкое подражание пороку. Они положили его на кровать через три комнаты. Джина смотрела на него, содрогаясь перед женщиной, которая раздавила его. Беттина с наивным любопытством заглядывала через ее плечо.
— Жаль, — сказала она, — было так весело.
— В самом деле?
— Нет, — в сущности нет.
Она указала на лежащего и в горестном порыве прибавила:
— Бедный человек! С Якобусом дело обстоит точно так же.
— О! — произнесла Джина. Беттина безнадежно покачала головой.
— Он слишком любит ее.
— Вы видите это и страдаете, не правда ли?
Беттина жалобно шепнула:
— Да.
— Когда нибудь это прекратится.
— О, нет, он слишком несчастен. Больше, чем человек может себе представить. Он сам мне это сказал.
— Я знаю это: и он, и — герцогиня. Когда двое мучат друг друга, я это замечаю.
— Он открыл мне свое сердце… Вначале он рассердился на меня за мой приезд и не обращал на меня никакого внимания. Потом в один очень печальный час он сказал мне все. Окно было завешано, шел дождь, его голова лежала у меня на коленях. Это было прекрасно.
Джина подумала про себя:
«Она благодарна, когда он ей жалуется, что другая женщина отвергает его… Я не знаю, была бы я тоже такой? Я понимаю ее».
— Если бы я могла снять с него часть его страданий! — вздохнула Беттина.
— Если бы я была герцогиней… — нерешительно напела Джина.
Беттина встрепенулась.
— Ну?
— Я думаю, я сделала бы это.
— Не правда ли, вы сделали бы его счастливым. О, я тоже сделала бы это, несомненно!
— Я сделала бы это из любви к искусству, — пояснила Джина, — чтобы возникло прекрасное творение.
— Я сделала бы это для него, — сказала Беттина, — чтобы он стал великим… но герцогиня не хочет сделать этого ни для него, ни для искусства. Разве она холодна?
Джина решительно заявила:
— Нет, я знаю ее. Она не холодна. Я люблю ее.
— Странно, что и я люблю ее. Но я и боюсь ее.
Джина опустила глаза.
— Я тоже.
— Она так сильна, — плаксиво пролепетала Беттина.
— Да, да, поэтому я боюсь и люблю ее, — потому что она так сильна.
И две слабые молча пошли назад.
В кабинете настроение было подавленное и стесненное. Все чувствовали искушение оглядеть себя, — не запачканы ли они. Сан-Бакко ходил из угла в угол. Он с досадой размышлял:
«Я поссорился с Мортейлем из-за пустяков, сравнительно с тем, что делал этот несчастный. Я не понимаю себя».
Он столкнулся с Якобусом. Сан-Бакко, хмурясь, поднял глаза, но тот был, очевидно, погружен в свои бурные мысли.
«Этого еще недоставало»! — думал он. Он называл выходки Зибелинда позором, и сам страдал под его тяжестью.
— Это было уж чересчур омерзительно для человека, настолько раздраженного, как я.
Он в отчаянии искал выхода для своего ожесточения. Он проходил мимо Клелии. Она насмешливо заметила:
— Вы напрасно так волнуетесь. У вас тоже будет припадок.
Но она сейчас же испугалась, увидя его глаза.
— Я ведь не могу ударить тебя, моя милая, — очень мягко, с униженным поклоном сказал он.
Она тихо потребовала:
— Ударь меня.
Он повернулся к ней спиной. Герцогиня беседовала с леди Олимпией. Он неутомимо шагал мимо них, но они не обращали на него внимания. Наконец, он остановился сзади, не сводя с них глаз, весь поглощенный своей страстью. Обе были высоки, пышно развиты, выхолены, очень женственны и в высшей степени привлекательны. Но одна, здоровая и довольная, была похожа на крупное животное равнин, на большой цветок из красного мяса. Другая была лихорадочно горящей статуей на одинокой горе, белой, белой… Под тихо трепетавшими кружевами корсажа он видел обнаженные мышцы. Перед его глазами одежда соскользнула до бедер. Тело, безупречное, неподвижное, поднималось, высилось в триумфе. Чистые очертания форм вырисовывались в воздухе. Он расступался перед ее грудями. Они были гладки и зрелы. Их не, размягчил ни один поцелуй. Но их горячий мрамор томился по отпечаткам губ.
Сан-Бакко о чем-то спросил его. Художник пояснил:
— Меня приковывает ослепительное зрелище обеих дам!
Он услышал ответ Сан-Бакко, сам сказал еще что-то и при этом удивлялся:
«Поразительно, что я настолько владею собой, чтобы не схватить ее в объятия!»
Со стороны камина доносился громкий и самодовольный голос господина де Мортейль. Он говорил за плечами Беттины и Джины, которые робко прятали головы в большие папки с гравюрами. Они тихо и мечтательно показывали друг другу Мадонну Фрари и другую, с двумя деревьями.
Тяжелое настроение других совершенно не трогало Мортейля, и он старался доказать это. Он произнес целую речь, ясную и ловко составленную.
— Джиан Беллини, — сказал он, — среди венецианцев — психолог. Я предпочитаю его другим, он очень близок к Парижу. Он был всецело погружен в женщину. Сколько погребенных страданий, сколько угасших радостей снова оживают в его Мадоннах! Какие судьбы можно прочесть на всех этих прекрасных, озабоченных, поблекших, счастливых, задумчивых лицах! Каждая из его картин бросает новый многозначительный свет на женские души: на души матерей, Христовых невест, пламенных святых, страдающих влюбленных и беспечных светских дам.
