Я, бабушка, Илико и Илларион - Думбадзе Нодар Владимирович (первая книга txt) 📗

– Спасибо, Илларион!

Во двор воровато прокралась черная собака. Она несколько раз обошла могилку Мурады, потом уселась поодаль и жалобно завыла.

– Плакальщики пришли, – сказал Илларион.

– Это собака Симона-мельника, мать Мурады, – сказал я.

– Господи помилуй! Поди сюда, собака!

Собака приблизилась к Иллариону. Он бросил ей кусочек мяса. Собака отвернулась и легла на землю.

– Собака, а ведь тоже чувствует! – сказал я.

– За родителей Мурады! Будь здорова, собака!

– Это я, окаянный, взял грех на душу! – сказал Илларион и выпил. Выпил и я. Во двор по очереди, одна за другой, вошли еще четыре собаки.

– Гляди, вот собака Асало… Эта – Датико… Вон та – Деспинэ… Эта – Маки… А где же головастый пес Матрены? Почему он не пришел? – спросил Илларион.

– Он был в ссоре с Мурадой. В прошлом году я стравил их, и Мурада больно его искусал, – ответил я.

– И он решил сейчас свести счеты? Плевал я на такую собаку! Нет у нее ни чести, ни совести! Тьфу!

– Хозяин! – послышалось у калитки.

– Кто там?

– Можно к вам?

– Пожалуйста!

Во двор вошел семилетний мальчуган – сын Махаре Гогичайшвили.

– В чем дело, сынок? – спросил Илларион.

– Телеграмма на ваше имя!

– Покажи!

Мальчик протянул телеграмму. Илларион не спеша достал из кармана очки, тщательно протер их платком, водрузил на нос и начал читать.

– Без подписи! – сказал Илларион. – От кого бы это, а? Поди сюда, сынок, – обратился он к мальчику. – Иди, иди, не бойся!

Мальчик подошел. Илларион так схватил его за ухо, что мальчишка завопил, как гудок чайной фабрики.

– Говори, кто дал телеграмму?

– Не скажу, убьет!

– Не скажешь? Тогда я убью тебя! Выбирай! – сказал Илларион, и гудок завыл с новой силой.

– Илико Чигогидзе дал три рубля, велел отнести телеграмму и молчать, не то язык вырвет.

– Илико, говоришь?

– Илико.

Илларион отпустил мальчика и кулаком ударил себя в грудь:

– Ну, погоди же, кривой черт! Ты у меня еще попляшешь!..

Мне искренне стало жаль Илико.

Наступила ночь, обыкновенная сельская ночь. И все вокруг было мирно и спокойно, словно в тот день никто в нашей семье не умирал…

Кровь за кровь

Нынешний учебный год я опять закончил с переэкзаменовкой по русскому языку. Два раза в неделю я ходил заниматься на дом к преподавательнице. Вознаграждение за труды выплачивалось натурой: полпуда лобио, четыре головки сыра и пуд вина с нового урожая. По сравнению с прошлым годом дань выглядела ничтожной – в прошлом году у меня были две переэкзаменовки.

Мой учебный день начинался так:

– Вставай, вставай, бездельник! Хватит тебе валяться! Опоздаешь! – доносился со двора голос бабушки.

Я тотчас же вскакивал, несколько раз пробегал по комнате, громко стуча ботинками; с грохотом передвигал стулья, затем на цыпочках возвращался к кровати, забирался под простыню и продолжал прерванный сон. Окончательное пробуждение наступало в момент, когда вместе с ушатом холодной воды на мою грешную голову обрушивались громы и молнии, исторгаемые бабушкой:

– В кого только ты уродился этакий бездельник и непутевый?! Чтоб ты провалился сквозь землю, бессовестный ты человек!

– Ну что тебе от меня нужно?

– Смерти твоей, мерзавец! Похоронила бы тебя рядом с Мурадой и оплакивала бы по-русски. Да, по-русски, болван! Что, не научилась бы? Вся Россия по-русски говорит, а ты что за тупица такой? Ну, назови мне кого-нибудь в нашей семье, кроме тебя, чтоб русского не знал?! Эх, бедный твой дед! Семь лет прожил в России и выучил русский язык лучше самого начальника почты Ивана.

– Што ви гаварице! – удивлялся я.

– Да, да, не таращь, пожалуйста, глаза! Два часа покойный говорил с Иваном, два часа слушал его Иван с разинутым ртом, а потом повернулся к народу и сказал, что подобной русской речи он в жизни своей не слышал. Вот как оно было!

– Нэ может биц! – опять удивлялся я, после чего следовали знакомый свист хворостинки и мое поспешное бегство по направлению к дому учительницы.

– Здравствуйте, учительница! – представал я пред очи учительницы Заблоны.

– Здравствуй! Что мы сегодня будем делать? – вопрошала она.

– Сегодня? Закончу прополку кукурузы, потом – корову на выпас, потом – сбегаю на мельницу, потом – наколю дров, а потом – уроки, – говорил я, мешая русские и грузинские слова.

– Ну, валяй! – благословляла учительница, и я приступал к занятиям. После полудня начиналось выспрашивание пройденного материала.

– Как с кукурузой?

– Все в порядке, учительница!

– На мельницу сходил?

– Сходил, учительница!

– Корову напоил?

– Напоил, учительница!

– Дрова?

– Хватит на неделю!

– Что такое грамматика?

– Грамматика греческое слово!

– Правильно, молодец, ты хороший мальчик! Ну беги домой!

Однажды утром я совсем уже было подготовился к очередным занятиям, как к нам во двор пожаловал Илико.

– Ольга, дорогая моя, одолжи-ка сегодня мне своего Зурикелу!

– Да? А русскому языку ты его будешь обучать, что ли?

– Такому русскому, какому учит его Заблона, я тоже могу научить. Поставлю его на прополку огорода, и так он у меня намахается мотыгой, что его язык тебе китайским покажется! И ни лобио, ни вина за это не возьму!

– Чтоб у тебя язык отсох, кривой черт! А все-таки зачем он тебе понадобился?

– Это уж не твоя забота, дорогая! Ты только отпусти его.

– Ладно. Прохвост, ступай с кривым, чтоб ему и второй глаз выклевали! Посмотрим, чему он тебя научится.

– Впериот! – скомандовал Илико и бодро зашагал к воротам.

– В чем дело, Илико? – спросил я.

– Просьба у меня к тебе, Зурикела: хочу послать тебя к Иллариону…

– Это еще зачем?

– Нужно выпросить у него пуда три вина, – знаешь ведь, вино у Иллариона лучшее в селе.

– Лучше выпроси у бабушки, она не откажет.

– Благодарю покорно! Мне вино нужно, а не уксус. Я не огурцы мариновать собираюсь.

– Так и передам бабушке.

– Передашь, зашью тогда тебе этот рот, что растянул до самых ушей, – и делу конец! Лучше делай, что говорю. Иди к Иллариону и попроси – пусть продаст или одолжит вино. Он уважает тебя, не откажет…

– Кому нужно вино? Тебе? Вот ты сам и проси…

– Зурико, дорогой мой, милый, без ножа меня зарезать хочешь? Сделай одолжение, выполни мою просьбу, ведь он после той телеграммы меня на выстрел к себе не подпускает… А если он откажет, тогда…

– Что тогда?

– Тогда… Тогда ты должен пометить кувшин, в котором он хранит цоликаури [3]. И я выкину с ним такой фокус, что вся деревня говорить будет.

– Какой фокус?

– А вот какой: вино из помеченного кувшина Иллариона в полночь перекочует в мой кувшин. Понял?

– Да ты с ума спятил, Илико!

– Не ори, болван! Забыл, чей табак куришь?

– Подумаешь! От твоего табака того и гляди чахотку наживешь!

– Ну, ладно, лучше поговорим о деле. Десять пригоршней табака, и ты – могила. Идет?

– Сейчас же дашь?

– Ну, конечно.

– Ладно, иди домой, я сам приду к тебе с ответом.

– Ну, смотри!

– До свидания!

Илико поцеловал меня в лоб, потрепал по щеке и, просверлив меня единственным глазом, проникновенно сказал:

– Слышь, Зурикела: изменить Илико Чигогидзе – все равно что изменить родине. Не забывай об этом…