Те, кто внизу - Асуэла Мариано (читать книги без регистрации полные TXT) 📗

– Это подлость, командир! Вы только посмотрите! – пожаловался Луис Сервантес, показывая на свои покрытые пятнами крови штаны, на распухшие нос и губы.

– Раз дали, значит, поделом. Впрочем… Ах, сучьи дети! Да кто вы такой? – спросил Деметрио.

– Меня зовут Луис Сервантес, я студент-медик и журналист. Я выступил в защиту революционеров, и за это меня схватили, загнали в казармы…

Его высокопарное и обстоятельное повествование о своих злоключениях лишь развеселило Панкрасио и Сало.

– Я просил ваших людей выслушать меня, втолковывал им, что я ваш искренний единомышленник…

– Едино… чего? – переспросил Деметрио, приложив ладонь к уху.

– Единомышленник, командир. Иными словами, исповедую те же идеалы и защищаю то же дело, что вы.

Деметрио улыбнулся:

– Это какое такое дело мы защищаем?

Озадаченный Луне Сервантес не нашелся, что ответить.

– Смотри, какую рожу скорчил! И охота тебе, Деметрио, с ним канителиться? Не пора ли его прикончить? – нетерпеливо спросил Панкрасио.

Деметрио поднял руку, ухватил прядь волос, сбившуюся на ухо, и долго задумчиво теребил ее; наконец, так и не придя ник какому решению, приказал:

– Убирайтесь, сейчас мне не до вас – опять боль донимает. Анастасио, погаси коптилку. Заприте этого субчика в коррале, и пусть Панкрасио и Сало глядят за ним в оба. Завтра решим.

VI

Луис Сервантес еще не научился распознавать предметы в мерцающем свете звездных ночей и потому, отыскивая для отдыха место поудобней, плюхнулся всем телом прямо на кучу влажного навоза под уисаче, неясно выступавшим из темноты. В изнеможении, доведенный до полного безразличия к окружающему, он растянулся во весь рост и закрыл глаза, намереваясь спать до тех пор, пока грозные стражи не разбудят его или пока не припечет утреннее солнце. Вдруг он почувствовал рядом с собой что-то теплое, затем услышал глубокое тяжелое дыхание. Сервантес пошарил вокруг дрожащими руками и нащупал жесткую щетину борова, который захрюкал, очевидно обеспокоенный неожиданным соседством.

Все попытки пленника заснуть оказались бесплодными, но не из-за боли в простреленной ноге и разбитом теле, а потому, что он вдруг отчетливо осознал крах всех своих надежд.

Да, он не смог вовремя понять, что одно дело орудовать скальпелем или со страниц провинциальных газет метать громы и молнии в мятежников, а другое – с оружием в руках гоняться за ними по горам. Он уразумел свою ошибку после первого же марша, уже в чине младшего лейтенанта кавалерии. Переход был совершенно немыслимый – четырнадцать лиг [13] за день. Сервантес не мог ни встать, ни сесть, ноги у него словно одеревенели. А еще через неделю, во время первой стычки с повстанцами, он окончательно убедился в своем промахе.

Он готов был поклясться на святом распятии, что в тот момент, когда солдаты подняли винтовки и прицелились, кто-то позади него оглушительно заорал: «Спасайся, кто может!» Слова эти прозвучали так отчетливо, что горячий, благородных кровей, конь Сервантеса, не раз побывавший в бою, повернул назад и понесся во весь опор. Он остановился, лишь когда оказался на таком расстоянии от поля сражения, что уже не было слышно даже свиста пуль. Случилось это, как нарочно, на закате солнца, когда блуждающие тревожные тени населяют горы и из ущелий быстро поднимается мрак. Разве не логично, что Луису Сервантесу пришло в голову поискать себе прибежище среди скал, чтобы отдохнуть душой и телом и попытаться вздремнуть? Но, увы, солдатская логика – вещь весьма обманчивая, и незадачливый младший лейтенант убедился в этом на следующее же утро, когда полковник пинками поднял его и выволок из убежища на свет божий. Лицо у Луиса распухло от побоев. И это еще не все: происшедшее вызвало у офицеров такой приступ веселости, что они, нахохотавшись до слез, дружно вымолили беглецу прощение. Полковник не расстрелял Луиса, но хорошенько пнул его в зад и послал в обоз помощником повара.

Жестокое оскорбление, разумеется, принесло ядовитые плоды. Хотя Луис Сервантес переменил мундир лишь «in mente» [14], но он стал замечать горе и нищету обездоленных, он проникся сочувствием к великому делу порабощенного народа, алчущего справедливости, и только справедливости. Oн сблизился с простыми солдатами, и – чего уж больше! – даже мул, павший от усталости во время изнурительного перехода, вызывал теперь у него слезы сострадания.

Луис Сервантес приобрел доверие рядовых. Нашлись солдаты, которые даже открыли ему опасные тайны. Один из них, человек на редкость серьезный, замкнутый и нелюдимый, как-то раз признался Луису: «Я плотник. Была у меня старушка мать, лет десять прикованная к стулу ревматизмом. Однажды в полночь трое жандармов выволокли меня из дому, утро я встретил в казарме, а к вечеру оказался в двенадцати лигах от родной деревни. Месяц назад наш отряд проходил там. Матери моей больше нет, а она была единственным моим утешением в жизни. Теперь я на свете один, как перст. Но видит бог, отец наш небесный, вот эти самые патроны не для врагов предназначены. И если – да поможет мне пресвятая богоматерь Гваделупская – перебегу к Вилье [15], то, клянусь праведной душой моей матери, федералисты заплатят мне за все».

Другой солдат, молодой, смышленый, но болтун, каких свет не видывал, пьяница и курильщик марихуаны [16], отозвал однажды Луиса в сторону и, уставившись на него осовелыми, словно остекленевшими глазами, прошептал: «Знаешь, кум, те, что по ту сторону… Понятно? Они-то гарцуют на отличных конях из самых лучших конюшен Севера и Центра, сбруя у них из чистого серебра. А мы трясемся на старых клячах, которым только колесо у нории [17] вертеть. Кумекаешь, друг? Им платят блестящими тяжеленькими песо, а для нас убийца [18] штампует бумажки. Вот оно как…»

И так – все. Даже старший сержант по наивности признавался: «Я – доброволец, а это и вовсе глупость. Конечно, сейчас, шастая по горам с винтовкой, можно за несколько месяцев получить столько, сколько в мирное время не скопишь за всю жизнь, даже если работать как мул. Но только не с этой братией, друг, только не с ней».

И Луис Сервантес, который уже разделял скрытую, но непримиримую и смертельную ненависть солдат к сержантам, офицерам и прочему начальству, почувствовал, как с глаз у него спала пелена, и он ясно увидел конечную цель борьбы.

И вот сегодня, когда он с таким трудом добрался до единомышленников, они не только не приняли его с распростертыми объятиями, но бросили в этот свинарник!

Наступал день: под навесами пропели петухи; куры, дремавшие на ветвях уисаче, зашевелились, расправили крылья, распушили перья и слетели на землю.

Луис посмотрел на своих стражей: они лежали на навозе и храпели. В памяти его возникли лица этих двух мужчин, увиденных им накануне. У одного из них, блондина Панкрасио, оно было веснушчатое, безбородое, лоб низкий и выпуклый, челюсти выдались вперед, уши прижаты к черепу, во всем облике что-то звериное. Другой, Сало, казался не человеком, а форменным выродком: запавшие глаза, злобный взгляд; прямые, совсем гладкие волосы, спадающие на затылок, лоб и уши; вечно разинутый золотушный рот.

И, съежившись, Луис снова почувствовал, как невыносимо поет все тело.

VII

Еще в полусне Деметрио провел рукою но вьющимся волосам, отбросил прядь, спадавшую на влажный лоб, и открыл глаза. Потом явственно услышал мелодичный женский голос, который уже различал сквозь сон, и повернулся к двери.

Наступил день, и через соломенные стены хижины пробивались солнечные лучи. Та самая девушка, что накануне предложила ему кувшин с восхитительно холодной водой (он всю ночь мечтал об этой воде), стояла теперь в дверях с горшком пенящегося молока, все такая же милая и приветливая.