Дочь Иеффая - фон Лефорт Гертруд (электронная книга .txt) 📗
Стояла зловещая тишина, как будто вымер весь мир. Лишь время от времени раввин слышал где-то в отдалении шаги – или это были отзвуки его собственных шагов? Или все же кто-то еще шагал сквозь чудовищную осиротелость ночного умирающего города? Может быть, какой-нибудь бесстрашный священник, несущий умирающим последнее утешение? Или это и в самом деле всего лишь отзвук его собственных шагов? Но нет, слух не обманул его: кто-то шел впереди. Кто-то, кто еще не был болен, – звук его быстрых упругих шагов отчетливо раздавался в ночной тишине – так мог ходить только здоровый человек.
У него больше не было сомнений: впереди кто-то шел сквозь густой мрак ночи. Но кто-то шагал и рядом с ним.
Чем больше раввин углублялся в смертельно больной город, тем труднее ему было наслаждаться долгожданным триумфом: великий час, который должен был даровать ему Бог его отцов, показал ему иной лик – и зрелище это оказалось ему не по плечу. Все меньше радовалась жаждущая возмездия душа раввина разворачивающимся перед его глазами картинам. Он говорил себе: «Вспомни, что ты – еврей, вспомни жестокости, причиненные твоим братьям и сестрам!» Но он уже забыл об этом. У него было такое чувство, будто рядом с ним идет его возлюбленная дочь и он слышит ее беззвучный, но внятный, ясный голос: «Отец, это люди, как ты и я. И враги – тоже наши братья…» С каждым шагом ему все больше казалось, что его любимая дочь сопровождала его на всем пути от самого дома, что она вовсе не умерла; а затем он вновь услышал ее последнюю просьбу: «Я вижу поцеловавшего меня – он смертельно болен… Помоги ему и его близким, чтобы смерть моя не была напрасной!..» И вдруг он увидел ее наяву, своими собственными глазами! Она стояла посреди гробовой тишины умирающего города, нежное, милое лицо ее с незрячими глазами было мягко освещено луной… Она стояла прямо перед ним, выделяясь из мрака, – так, будто, пройдя с ним вместе весь путь, она опередила отца и теперь поджидала его здесь. Стало вдруг тихо-тихо: шаги впереди тоже замерли.
Раввин остановился как вкопанный: он стоял перед открытой мастерской, заваленной грудами всевозможных камней, которые, словно застывшая морская пена, окружали нежно освещенную лунным светом фигуру Мелхолы. Да, это была она. У ног ее лежал, тяжело дыша, мужчина; и тут раввину показалось, будто он совершенно отчетливо услышал: «Отец, я вижу поцеловавшего меня – он смертельно болен… Помоги ему и его близким, чтобы смерть моя не была напрасной!..» Он невольно склонился над лежавшим. Вот, стало быть, кто поцеловал его дочь!
В это мгновение он почувствовал, как кто-то взял его за руку, и он наконец увидел того, кто всю дорогу шел впереди: Харон бен Израэль увидел перед собой архиепископа, которому только что собирался отказать в помощи. Но тот не нуждался в его помощи – он не был болен. Он смотрел на него ясным, спокойным взглядом, который, однако, неузнаваемо изменился.
– Харон бен Израэль, – сказал архиепископ, – я посылал за вами, но вы не пришли, и тогда я сам отправился разыскивать вас, ибо я не ответил на ваш вопрос. Вы спросили меня, любят ли христиане тех, кого считают своими врагами? Нет, они не любят их, но отныне они будут любить их. Ибо в Тортосе были сказаны удивительно мудрые слова: милость Божья способна обратить во благо даже наши заблуждения… Я искал Синагогу, а нашел Марию… На Страшном Суде воздастся нам не за правоверность, а за любовь и милосердие.
Он склонился над лежащим, раввин последовал его примеру, и вдвоем они отнесли бесчувственного ваятеля на постель в глубине мастерской. При этом они не сказали друг другу ни слова…
Спустя несколько месяцев чума в городе Санта-Розита постепенно угасла. Уцелевшие горожане обязаны были своим спасением общим усилиям архиепископа и Харона бен Израэля, не щадивших себя в уходе за больными.
Нам осталось поведать лишь самый конец того зыбкого предания, которое пробилось к нам сквозь столетия и звучит словно чей-то далекий голос, то усиливаемый, то заглушаемый немолчной песней моря. Оно повествует о тех, кто после победы над чумой устремился в собор на торжественный благодарственный молебен и впервые увидел над порталом вырезанные скульптором Педро делла Барка прекрасные каменные статуи. У Синагоги по-прежнему не было на глазах традиционной повязки, символизирующей ее слепоту и упрямство, но когда кто-то из прихожан смущенно воскликнул: «Да ведь это же Мария!» – один из капелланов архиепископа по его просьбе объяснил:
– Синагога – тоже Мария, ибо она есть врата, через которые пришло в этот мир Спасение.
Прекрасная статуя Синагоги без повязки на глазах и поныне стоит над порталом знаменитого собора. И в наше время, столь жадное до путешествий, среди бесчисленных гостей города, разглядывающих это славное творение и, по обыкновению, принимающих его за Богоматерь, находятся лишь немногие, которые пытаются разобрать полустершиеся слова из Песни Песней, вырезанные будто бы самим Педро делла Барка у подножия статуи: «Любовь крепка, как смерть, и стрелы ее – стрелы огненные».
1964
