Перелетный кабак - Честертон Гилберт Кийт (прочитать книгу TXT) 📗
— А ты уже кончил, Хэмп? — спросил Дэлрой кабатчика, который старательно писал при свете фонаря.
— Да, — отвечал тот. — Но мне хуже, чем вам. Понимаешь, я знаю, почему дорога вьется. — И он стал читать на одной ноте:
— Нет! Нет! Нет! Хэмп! Хэмп! Хэмп! — в ужасе заорал Дэлрой. — Остановись! Не будь ученым, Хэмп, оставь место сказке. Сколько там еще, много?
— Да, — сурово отвечал Пэмп. — Немало.
— И все правда? с интересом спросил Дориан Уимпол.
— Да, — улыбнулся Пэмп, — все правда.
— Как жаль, — сказал капитан. — Нам нужны легенды. Нам нужна ложь, особенно в этот час, когда мы пьем такой ром на нашем первом и последнем пиру. Вы любите ром? — спросил он Дориана.
— Этот ром, на этом дереве, в этот час, отвечал Уимпол, просто нектар, который пьют вечно юные боги. А вообще… вообще не очень люблю.
— Наверное, он для вас сладок, — печально сказал Дэлрой. — Сибарит!
Кстати, — прибавил он, — какое глупое слово «сладострастие»! Распутные люди любят острое, а не сладкое, икру, соуса и прочее. Сладкое любят святые. Во всяком случае, я знаю пять совершенно святых женщин, и они пьют сладкое шампанское. Хотите, Уимпол, я расскажу вам легенду о происхождении рома?
Запомните ее и расскажите детям, потому что мои родители, как на беду, забыли рассказать ее мне. После слов: «у крестьянина было три сына» предание, собственно, кончается. Когда эти сыновья прощались на рыночной площади, они сосали леденцы. Один остался у отца, дожидаясь наследства.
Другой отправился в Лондон за счастьем, как ездят за счастьем и теперь в этот Богом забытый город. Третий уплыл в море. Двое первых стыдились леденцов и больше их не сосали. пил все худшее пиво, он жалел денег. Второй пил все лучшие вина, чтобы похвастаться богатством. Но тот, кто уплыл в море, не выплюнул леденца. И апостол Петр или апостол Андрей, или кто там покровитель моряков, коснулся леденца и превратил его в напиток, ободряющий человека на корабле. Так считают матросы. Если вы обратитесь к капитану, грузящему корабль, он это подтвердит.
— Ваш ром, — благодушно сказал Дориан, — может родить сказку. Но здесь-как в сказке и без него.
Патрик встал с древесного трона и прислонился к ветви. Глядел он так, словно ему бросили вызов.
— Ваши стихи хорошие, — с показной небрежностью сказал он, — а мои плохие. Они плохие, потому что я не поэт, но еще и потому, что я сочинял тогда другие стихи, другим размером.
Но голос зовет сквозь годы: «Кто еще хочет свободы? Кто еще хочет победы? Идите домой!»
Как ни мягко и ни лениво он говорил, поза его и движения удивили бы того, кто его мало знал.
— Разрешите спросить, — сказал, смеясь, Дориан, — почему вы сейчас вынули из ножен шпагу?
— Потому что мы долго кружили, — отвечал Патрик, — а теперь пришло время сделать крутой поворот.
Он указал шпагой на Лондон, и серый отблеск рассвета сверкнул на узком лезвии.
Глава 22
Снадобья мистера Крука
Когда небезызвестный Гиббс посетил в следующий раз мистера Крука, столь сведущего в мистике и криминологии, он увидел, что аптека его удивительно разрослась и расцветилась восточным орнаментом. Мы не преувеличим, если скажем, что она занимала теперь все дома по одной стороне фешенебельной улицы в Вест-Энде; на другой стороне стояли глухие общественные здания.
По-видимому, мистер Крук был единственным торговцем довольно большого квартала. Однако он сам обслуживал клиентов и проворно отпустил журналисту его любимое снадобье. К несчастью, в этой аптеке история повторилась. После туманного, хотя и облегчающего душу разговора о купоросе и его воздействии на человеческое благоденствие, Гиббс с неудовольствием заметил, что в двери входит его ближайший друг, Джозеф Ливсон. Неудовольствие самого Ливсона помешало ему это заметить.
— Да, — сказал он, останавливаясь посреди аптеки. — Хорошенькие дела!
Одна из бед дипломата в том, что он не может выказать ни знания, ни неведения. Гиббс сделал мудрое и мрачное лицо, поджал губы и сказал: