Любовь и мистер Люишем - Уэллс Герберт Джордж (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
Люишема дома не было, дверь отворила Этель, и таким образом это письменное пожелание оказалось излишним.
— Он совсем еще мальчик, — заметила Этель, пересказывая свой разговор с поэтом Люишему.
У них обоих было такое чувство, что юный возраст Эдвина Пика Бэйнса лишает надежности даже этот заработок.
Со дня женитьбы и до последнего экзамена в июне жизнь Люишема таила в себе какую-то двойственность. Дома была Этель, дома были мучительные поиски заработков и постоянное раздражение на мадам Гэдоу, всякими ухищрениями пытавшуюся побольше «содрать» с них по счету, и среди всего этого он чувствовал себя совершенно взрослым; но на занятиях в Кенсингтоне он превращался в зеленого юнца, недисциплинированного и обманувшего надежды студента со склонностью к зубоскальству. В колледже он, как и полагается студенту, носился с теориями и идеалами; в маленьких комнатах в Челси, где с наступлением лета стало особенно душно и повсюду валялись грошовые романы, которые накупала Этель, жизнь приобретала строгую конкретность, и идеалы уступали место реальности.
Он смутно сознавал, как узок был мир его зрелости. Единственными их гостями были супруги Чеффери. Сам Чеффери имел обыкновение являться к ужину и, несмотря на свою беспринципность, завоевывал симпатии Люишема остроумными разглагольствованиями, а также почтительным, даже завистливым отношением к его научным занятиям. Более того, со временем Люишем заметил, что начал разделять ожесточение Чеффери против тех, кто правит миром. Приятно было слушать, как он расправляется с епископами и прочими власть имущими. Он говорил именно то, что хотел бы высказать сам Люишем. Миссис же Чеффери — существо невзрачное, нервное, неопрятное — частенько забегала к ним, но, как только Люишем возвращался домой, тотчас исчезала. Она являлась, потому что Этель, несмотря на святую свою убежденность в том, что любовь — «это все», находила свою замужнюю жизнь в отсутствие Люишема скучной и однообразной. Когда же Люишем появлялся, миссис Чеффери спешила уйти, дабы не усугублять той раздражительности, какую вызывала в нем борьба с окружающим миром. В Кенсингтоне он никому не рассказывал о своей женитьбе, сначала потому что это был такси восхитительный секрет, а потом по другим причинам. Поэтому те два мира, в которых он существовал, не соприкасались. Границей их служили железные решетчатые ворота колледжа. Но наступил день, когда Люишем прошел через эти ворота в последний раз, и на этом его юность закончилась навсегда.
Заключительный экзамен по курсу биологии, экзамен, который означал прекращение еженедельного дохода в одну гинею, он сдал плохо — он это понимал. Вечером в последний день лабораторных занятий он провозился допоздна, разгоряченный, измученный, со спутанными волосами и горящими ушами. Он сидел до конца, упрямо стараясь овладеть собой и препарировать для исследования под микроскопом реснитчатое волокно выделительного организма земляного червя. Но реснитчатые волокна не поддаются тем, кто в течение семестра пренебрегал лабораторными занятиями. Наконец Люишем встал, сдал свою письменную работу почтенного вида угрюмому молодому ассистенту профессора, который когда-то — восемь месяцев назад — так радушно приветствовал его появление, и направился к двери, возле которой толпились остальные студенты.
Смизерс громко разглагольствовал о том, как «зверски трудно отличить проклятое волокно», а его внимательно слушал лопоухий юноша.
— А вот и Люишем! Как у вас дела? — спросил Смизерс, не скрывая довольства собой.
— Плохо, — не останавливаясь, коротко бросил Люишем.
— Препарировали? — крикнул вдогонку Смизерс.
Люишем сделал вид, будто не слышит.
Мисс Хейдингер стояла со шляпой в руках и смотрела на разгоряченного Люишема. Он прошел было мимо, но что-то в ее лице заставило его, несмотря на собственное волнение, остановиться.
— Вам удалось отделить волокно? — спросил он со всей любезностью, на какую был способен.
Она отрицательно покачала головой и, в свою очередь, спросила:
— Вы идете вниз?
— Пожалуй, — ответил Люишем все еще обиженным голосом.
Он отворил стеклянную дверь, что вела из коридора на лестничную площадку. Один пролет крутой винтовой лестницы они миновали в полном молчании.
— Придете снова на будущий год? — спросила мисс Хейдингер.
— Нет, — ответил Люишем. — Больше я сюда не приду. Никогда.
Молчание.
— А чем вы будете заниматься? — спросила она.
— Не знаю. Мне нужно как-то зарабатывать на жизнь. Это и беспокоило меня всю сессию.
— Я думала… — начала было она, но остановилась. — Опять поедете к своему дяде? — спросила она.
— Нет. Я останусь в Лондоне. Поездка в деревню отвлекает от дела. И, кроме того… Я, можно сказать, поссорился с дядей.
— Чем же вы намерены заняться? Преподавать?
— Хотелось бы преподавать. Не знаю, найду ли уроки. Я готов взяться за все что угодно.
— Понятно, — сказала она.
Некоторое время они шли молча.
— А вы, наверное, продолжите занятия? — спросил он.
— Попытаюсь поступить на курс ботаники, если найдется для меня место. Я вот о чем думаю: иногда, бывает, кое-что случайно узнаешь… Дайте мне ваш адрес. Вдруг я услышу о чем-нибудь подходящем.
Люишем остановился на середине лестницы и задумался.
— Разумеется, — согласился он.
Но адреса ей так и не дал. Поэтому у подножия лестницы она спросила его об этом вторично.
— Проклятое волокно!.. — сказал он. — У меня все из головы повылетало.
Они обменялись адресами, записав их на листочках, вырванных из блокнота мисс Хейдингер.
Она подождала, пока он расписался в книге. У железных ворот она сказала:
— Я иду через Кенсингтон-гарденс.
Но он уже злился на то, что дал ей свой адрес, и потому не заметил косвенно выраженного ею приглашения.
— А я в Челси.
Минуту она помедлила в нерешительности, озадаченно глядя на него.
— В таком случае прощайте, — сказала она.
— Прощайте, — ответил он, приподымая шляпу.
Медленно пересек он Эгсибишн-роуд, держа в руках свой битком набитый блестящий портфель, теперь уже во многих местах потрескавшийся, задумчиво дошел до угла Кромвель-роуд и свернул по ней направо. За парком Музея естественной истории величаво высилось кирпичное здание Школы естественных наук. Он с горечью оглянулся на него.
Он был совершенно уверен, что провалился на последнем экзамене. Теперь карьера ученого навсегда стала ему недоступна, подумал он и вспомнил, как по этой самой дороге шел к зданию школы впервые в жизни, вспомнил надежды и стремления, рождавшиеся в нем тогда с каждым шагом. Мечта о непрестанном, целеустремленном труде! Чего бы мог он достичь, если бы умел быть сосредоточенным в своих стремлениях!
Именно в этом парке он вместе со Смизерсом и Парксоном, усевшись на скамью под сенью многовекового дерева, обсуждал проблемы социализма еще до того, как был прочитан его доклад…
— Да, — сказал он вслух, — да, с этим покончено. Покончено навсегда.
Наконец его Alma Mater начала скрываться за углом Музея естественной истории. Он вздохнул и обратил свои думы к душным комнаткам в Челси и ко все еще не покоренному миру.
