Заблудившийся автобус - Стейнбек Джон Эрнст (читать полную версию книги .txt) 📗
Дождь начинался. Не порывами и потоками, как утром, а сильный, настойчивый, барабанящий, деловитый дождь, который изливает столько-то литров в час на данную площадь. Ветер стих совсем. Это был отвесный ливень, дождь как таковой. Автобус с шипением и плеском давил ровную дорогу, и Хуан, чуть поворачивая руль, чувствовал, как заносит машину.
– Цепи у вас есть? – окликнул его Ван Брант.
– Нет, – весело ответил Хуан. – Не могу достать цепи с довоенных времен.
– Не думаю, что вы проедете, – сказал Ван Брант. – На ровной местности – еще ничего, но довольно скоро вам придется ехать в гору. – Он показал на восток, на горы, к которым полз автобус. – Река ударяется прямо в обрыв, – крикнул он пассажирам. – Дорога идет над обрывом. Не думаю, что мы въедем.
У Прыща это утро прошло во внутренней борьбе и напряжении. И без того в его жизни было мало спокойных минут, но нынче выдался день особенно бурный. Тело у него горело от возбуждения. В Прыще бушевали похотливые юношеские соки. И сон его и явь были заполнены одним предметом. Но столь разнообразно было действие этого единого раздражителя, что сейчас он готов был лезть ко всем, как щенок, а через минуту барахтался в густой и чувствительной романтике, а еще через минуту покаянно бичевал себя. Тогда он чувствовал, что он одинок и что он, одинокий, – величайший грешник на свете. С раболепным обожанием смотрел он на владеющего собой Хуана и других знакомых мужчин.
С той минуты, когда он увидел Камиллу, он потянулся к ней душой и телом, и тяга эта порождала то сладострастные картины обладания, то грезы о женитьбе и совместной жизни. То он сближался с ней настолько, что готов был подойти и попросить напрямик, то от одного ее мельком брошенного взгляда его пробирала дрожь смущения.
Снова он попытался сесть там, откуда мог незаметно наблюдать за ней, и снова потерпел неудачу. Он видел только ее затылок, зато Норму – в профиль. Так что лишь сейчас, с опозданием, Прыщ заметил перемену в Норме – и, заметив, глубоко вздохнул. Она стала другая. Он понимал, что это всего-навсего косметика – он видел со своего места и подрисованную бровь, и губную помаду, – но не от этого быстро и горячо побежала по жилам кровь. Норма стала другой. У нее появилась осознанная женственность, которой не было раньше, и неукротимые соки опять зашептали ему. Если – о чем он знал в глубине души – Камиллы ему не видать, то можно добиться Нормы. Ее он не так боялся, как богиню Камиллу. Бессознательно он начал строить план, как подстеречь Норму и одолеть ее. Новый нарывчик образовался у него на левой щеке. Не удержавшись, он ковырнул его, и зацветшая плоть возмущенно побагровела. Прыщ украдкой взглянул на предприимчивый палец, спрятал его в карман и там обтер. Он раскровянил щеку. Он вынул носовой платок и приложил к лицу.
Мистер Причард беспокоился, смогут ли они проехать и успеет ли он к самолету. И еще его грызла мысль, мешавшая расслабиться и отдохнуть. Он попробовал отделаться от нее смехом. Он применил все привычные методы истребления неприятных мыслей, но они не помогли.
Эрнест Хортон заявил, что план мистера Причарда – шантаж, и Эрнест даже высказал опасение, что Элиот Причард украдет его идею накладных лацканов для темного костюма, если не принять мер. Сперва это возмутило мистера Причарда, – с его-то репутацией и положением? А потом он подумал: «Да, у меня есть репутация и положение в моем кругу, но здесь у меня нет ничего. Я одинок. Этот человек думает, что я вор. Я не могу отослать его к Чарли Джонсону, чтобы ему объяснили, насколько он заблуждается». Это очень сильно волновало мистера Причарда. Эрнест пошел еще дальше. Он высказал мысль, что мистер Причард – из тех людей, которые ходят на квартиры к блондинкам. Он никогда в жизни этого не делал. Необходимо доказать Эрнесту Хортону, что он судит превратно. Но как это сделать?
Рука мистера Причарда лежала на спинке сиденья, а Эрнест сидел позади него, один. Мотор автобуса, ехавшего на второй скорости, работал громко, и старый кузов дребезжал. Существовал только один способ – предложить что-то Эрнесту Хортону, что-то честное и открытое, тогда он поймет, что мистер Причард не вор.
Была одна смутная мысль. Он обернулся.
– Меня заинтересовал ваш рассказ о том, как у вас в компании относятся к свежим идеям.
Эрнеста это позабавило. Мужику чего-то надо. Он заподозрил, что приятелю захотелось попасть на вечеринку. Такой же был начальник у Эрнеста. Обожал ночные совещания, и всегда они кончались в публичном доме, и всегда он удивлялся, как сюда попал.
– У нас чудесно относятся, – сказал Эрнест.
– В этой моей идее нет ничего особенного, – сказал мистер Причард. – Просто как-то пришло в голову. Можете ею воспользоваться, если хотите и если вам от нее будет польза.
Эрнест молча ждал.
– Возьмем запонки, – сказал мистер Причард. – Я, скажем, всегда ношу отложные манжеты: запонки, а когда вы вставили запонки – чтобы снять рубашку, их надо вынуть. И если вы хотите поддернуть рукава, когда моете руки, тоже надо вынуть запонки. Их легко вставить, пока не надел рубашку, но тогда не просунешь руки. А когда ты в рубашке, запонки вставить трудно. Понимаете мою мысль?
– Есть такие, которые сцепляются, – сказал Эрнест.
– Да, но на них нет спроса. Половинки всегда куда-то заваливаются и теряются.
Автобус остановился. Потом Хуан включил первую скорость и осторожно двинулся дальше. Автобус тряхнуло, когда он проехал яму, тряхнуло еще раз, когда проехали задние колеса, и он медленно пополз дальше. Дождь громко барабанил по крыше. Дворник повизгивал на ветровом стекле.
Мистер Причард еще больше откинулся на сиденье и сдвинул рукав так, что показалась золотая запонка.
– Теперь предположим, – сказал он, – что вместо цепочки или перекладины здесь пружина. Когда стаскиваешь манжету через руку, пружина растягивается; можно поддернуть манжеты, чтобы вымыть руки, а потом все встанет на место. – Он внимательно следил за лицом Эрнеста.
Эрнест, прищурившись, думал.
– Но как это будет выглядеть? Пружина-то нужна стальная, иначе это на раз.
Мистер Причард с готовностью ответил:
– Я это продумал. В дешевых можно золотить пружину или серебрить. А в дорогих, скажем, чисто золотых или платиновых – в качественных – тут вместо перекладины – трубка, и, когда манжета на запястье, пружина целиком прячется в трубку.
Эрнест задумчиво кивнул.
– Да, – сказал он, – да. Очень неплохая мысль.
– Она ваша, – сказал мистер Причард. – Ваша – пользуйтесь ею как вам угодно.
Эрнест сказал:
– Наша компания выпускает другие товары, но может быть… может быть, я смогу их уговорить. Самый ходкий товар на свете – из мужских, конечно, – это бритвы и бритвенные принадлежности, ручки, карандаши и ювелирные изделия. Человек, который за год пяти строк не напишет, запросто покупает шикарную авторучку за пятнадцать долларов. А ювелирные? Это может выгореть. Какие ваши условия, если им подойдет эта идея?
– Никаких, – ответил мистер Причард. – Никаких условий. Я вам дарю ее. Хочу помочь молодому, подающему надежды человеку. – Настроение у него опять исправилось. Но что, если выгорит это дело, которое он придумал? Что если оно принесет миллион? Что если… Но он сказал, и он своему слову хозяин. Его слово – закон. А уж захочет ли Эрнест выразить свою благодарность – это ему решать. – Мне совершенно ничего не надо, – повторил он.
– Ну, это очень мило с вашей стороны. – Эрнест достал из кармана блокнот, что-то написал и вырвал листок. – Конечно, для начала надо будет оформить права, – сказал он. – Если у вас найдется в Голливуде свободное время, может быть, позвоните мне и поговорим по-деловому? У нас с вами может получиться дело. – При этих словах его левое веко чуть опустилось, а потом он скосил глаза на миссис Причард. Он передал листок мистеру Причарду и сказал:
– Хемпстед три тысячи двести пятьдесят пять, «Герб Алоха», квартира двенадцать Б.
Мистер Причард слегка покраснел, достал бумажник и сунул в него записку, спрятал записку поглубже, на самое дно. Вообще-то она была ни к чему. Он мог выбросить ее при первом удобном случае, потому что память имел отличную. Годы пройдут, прежде чем он забудет этот номер телефона. Машинка в голове щелкнула, испытанная его машинка. Три да два – пять, и еще раз. И Хемпстед. Хемп – конопля. Конопля – лен, лен – белый. У него были сотни таких приемов запоминания. Волосы как лен, блондинка. Руки чесались выкинуть бумажку. Бернис иногда лазила к нему в бумажник за мелочью. Он сам ей разрешал. А сейчас он нутром чувствовал опасность… Однако унизительное чувство, когда тебя обозвали вором.
