Преступление и наказание - Достоевский Федор Михайлович (книга жизни txt, fb2) 📗
– И чего-чего в ефтом Питере нет! – с увлечением крикнул младший, – окромя отца-матери, все есть!
– Окромя ефтова, братец ты мой, все находится, – наставительно порешил старший.
Раскольников встал и пошел в другую комнату, где прежде стояли укладка, постель и комод; комната показалась ему ужасно маленькою без мебели. Обои были все те же; в углу на обоях резко обозначено было место, где стоял киот с образами. Он поглядел и воротился на свое окошко. Старший работник искоса приглядывался.
– Вам чего-с? – спросил он вдруг, обращаясь к нему.
Вместо ответа Раскольников встал, вышел в сени, взялся за колокольчик и дернул. Тот же колокольчик, тот же жестяной звук! Он дернул второй, третий раз; он вслушивался и припоминал. Прежнее, мучительно-страшное, безобразное ощущение начинало все ярче и живее припоминаться ему, он вздрагивал с каждым ударом, и ему все приятнее и приятнее становилось.
– Да что те надо? Кто таков? – крикнул работник, выходя к нему. Раскольников вошел опять в дверь.
– Квартиру хочу нанять, – сказал он, – осматриваю.
– Фатеру по ночам не нанимают; а к тому же вы должны с дворником прийти.
– Пол-то вымыли; красить будут? – продолжал Раскольников. – Крови-то нет?
– Какой крови?
– А старуху-то вот убили с сестрой. Тут целая лужа была.
– Да что ты за человек? – крикнул в беспокойстве работник.
– Я?
– Да.
– А тебе хочется знать?.. Пойдем в контору, там скажу.
Работники с недоумением посмотрели на него.
– Нам выходить пора-с, замешкали. Идем, Алешка. Запирать надо, – сказал старший работник.
– Ну пойдем! – отвечал Раскольников равнодушно и вышел вперед, медленно спускаясь с лестницы. – Эй, дворник! – крикнул он, выходя под ворота.
Несколько людей стояло при самом входе в дом с улицы, глазея на прохожих; оба дворника, баба, мещанин в халате и еще кое-кто. Раскольников пошел прямо к ним.
– Чего вам? – отозвался один из дворников.
– В контору ходил?
– Сейчас был. Вам чего?
– Там сидят?
– Сидят.
– И помощник там?
– Был время. Чего вам?
Раскольников не отвечал и стал с ним рядом задумавшись.
– Фатеру смотреть приходил, – сказал, подходя, старший работник.
– Какую фатеру?
– А где работаем. «Зачем, дескать, кровь отмыли? Тут, говорит, убивство случилось, а я пришел нанимать». И в колокольчик стал звонить, мало не оборвал. А пойдем, говорит, в контору, там все докажу. Навязался.
Дворник с недоумением и нахмурясь разглядывал Раскольникова.
– Да вы кто таков? – крикнул он погрознее.
– Я Родион Романыч Раскольников, бывший студент, а живу в доме Шиля, здесь в переулке, отсюда недалеко, в квартире нумер четырнадцать. У дворника спроси… меня знает. – Раскольников проговорил все это как-то лениво и задумчиво, не оборачиваясь и пристально смотря на потемневшую улицу.
– Да вы зачем в фатеру-то приходили?
– Смотреть.
– Чего там смотреть?
– А вот взять да свести в контору? – ввязался вдруг мещанин и замолчал.
Раскольников через плечо скосил на него глаза, посмотрел внимательно и сказал так же тихо и лениво:
– Пойдем!
– Да и свести! – подхватил ободрившийся мещанин. – Зачем он об том доходил, у него что на уме, а?
– Пьян не пьян, а бог их знает, – пробормотал работник.
– Да вам чего? – крикнул опять дворник, начинавший серьезно сердиться, – ты чего пристал?
– Струсил в контору-то? – с насмешкой проговорил ему Раскольников.
– Чего струсил? Ты чего пристал?
– Выжига! – крикнула баба.
– Да чего с ним толковать, – крикнул другой дворник, огромный мужик в армяке нараспашку и с ключами за поясом. – Пшол!.. И впрямь выжига… Пшол!
И, схватив за плечо Раскольникова, он бросил его на улицу. Тот кувыркнулся было, но не упал, выправился, молча посмотрел на всех зрителей и пошел далее.
– Чудён человек, – проговорил работник.
– Чудён нынче стал народ, – сказала баба.
– А все бы свести в контору, – прибавил мещанин.
– Нечего связываться, – решил большой дворник. – Как есть выжига! Сам на то лезет, известно, а свяжись, не развяжешься… Знаем!
«Так идти, что ли, или нет», – думал Раскольников, остановясь посреди мостовой на перекрестке и осматриваясь кругом, как будто ожидая от кого-то последнего слова. Но ничто не отозвалось ниоткуда; все было глухо и мертво, как камни, по которым он ступал, для него мертво, для него одного… Вдруг, далеко, шагов за двести от него, в конце улицы, в сгущавшейся темноте, различил он толпу, говор, крики… Среди толпы стоял какой-то экипаж… Замелькал среди улицы огонек. «Что такое?» Раскольников поворотил вправо и пошел на толпу. Он точно цеплялся за все и холодно усмехнулся, подумав это, потому что уж наверно решил про контору и твердо знал, что сейчас все кончится.
VII
Посреди улицы стояла коляска, щегольская и барская, запряженная парой горячих серых лошадей; седоков не было, и сам кучер, слезши с козел, стоял подле; лошадей держали под уздцы. Кругом теснилось множество народу, впереди всех полицейские. У одного из них был в руках зажженный фонарик, которым он, нагибаясь, освещал что-то на мостовой, у самых колес. Все говорили, кричали, ахали; кучер казался в недоумении и изредка повторял:
– Экой грех! Господи, грех-то какой!
Раскольников протеснился, по возможности, и увидал, наконец, предмет всей этой суеты и любопытства. На земле лежал только что раздавленный лошадьми человек, без чувств, по-видимому, очень худо одетый, но в «благородном» платье, весь в крови. С лица, с головы текла кровь; лицо было все избито, ободрано, исковеркано. Видно было, что раздавили не на шутку.
– Батюшки! – причитал кучер, – как тут усмотреть! Коли б я гнал али б не кричал ему, а то ехал не поспешно, равномерно. Все видели: люди ложь, и я то ж. Пьяный свечки не поставит – известно!.. Вижу его, улицу переходит, шатается, чуть не валится, – крикнул одноважды, да в другой, да в третий, да и придержал лошадей; а он прямехонько им под ноги так и пал! Уж нарочно, что ль, он аль уж очень был нетверез… Лошади-то молодые, пужливые, – дернули, а он вскричал – они пуще… вот и беда.
– Это так как есть! – раздался чей-то свидетельский отзыв в толпе.
– Кричал-то он, это правда, три раза ему прокричал, – отозвался другой голос.
– В аккурат три раза, все слышали! – крикнул третий.
Впрочем, кучер был не очень уныл и испуган. Видно было, что экипаж принадлежал богатому и значительному владельцу, ожидавшему где-нибудь его прибытия; полицейские уж, конечно, немало заботились, как уладить это последнее обстоятельство. Раздавленного предстояло прибрать в часть и в больницу. Никто не знал его имени.
Между тем Раскольников протеснился и нагнулся еще ближе. Вдруг фонарик ярко осветил лицо несчастного; он узнал его.
– Я его знаю, знаю! – закричал он, протискиваясь совсем вперед, – это чиновник, отставной, титулярный советник, Мармеладов! Он здесь живет, подле, в доме Козеля… Доктора поскорее! Я заплачу, вот! – Он вытащил из кармана деньги и показывал полицейскому. Он был в удивительном волнении.
Полицейские были довольны, что узнали, кто раздавленный. Раскольников назвал и себя, дал свой адрес и всеми силами, как будто дело шло о родном отце, уговаривал перенести поскорее бесчувственного Мармеладова в его квартиру.
– Вот тут, через три дома, – хлопотал он, – дом Козеля, немца, богатого… Он теперь, верно, пьяный, домой пробирался. Я его знаю… Он пьяница… Там у него семейство, жена, дети, дочь одна есть. Пока еще в больницу тащить, а тут, верно, в доме же доктор есть! Я заплачу, заплачу!.. Все-таки уход будет свой, помогут сейчас, а то он умрет до больницы-то…
Он даже успел сунуть неприметно в руку; дело, впрочем, было ясное и законное, и, во всяком случае, тут помощь ближе была. Раздавленного подняли и понесли; нашлись помощники. Дом Козеля был шагах в тридцати. Раскольников шел сзади, осторожно поддерживал голову и показывал дорогу.
