Столетний старец, или Два Беренгельда - де Бальзак Оноре (серии книг читать бесплатно .TXT) 📗
Слова, сорвавшиеся с непомерно больших губ странного создания, долетели до ушей Туллиуса, пригвожденного к земле неведомыми магическими чарами. Когда чары рассеялись, молодой Беренгельд принялся искать высокого старика, но тот исчез. Туллиус усиленно тер глаза, словно он только что проснулся: пылающий взор Столетнего Старца ослепил его. Он вернулся к себе в палатку, но перед его глазами по-прежнему стояла величественная человеческая пирамида, согбенная под бременем веков. Сухое и слепящее пламя ее адского взора, ее неторопливые движения были совершенно бесплотны; эта бесплотность настолько поразила воображение Туллиуса, что он никак не мог унять нервную дрожь, охватившую все его тело. Изнуренный, молодой полковник лег спать; и, засыпая, он видел перед собой призрак своего предка.
Беренгельд навсегда запомнил диковинные черты лица, изображенные на портрете Скулданса-Столетнего Старца, и не имел оснований сомневаться в своем сходстве со Столетним Старцем.
Сознавая полнейшую невозможность огромного физиономического сходства двух совершенно разных людей, один из которых давным-давно обладал седыми волосами и старческой внешностью, Беренгельд преисполнился желанием разгадать тайну этого сходства, ибо отныне он был уверен, что взор не обманул его.
Странная встреча целиком завладела его помыслами. Однако он находился только в начале своей карьеры, а потому честолюбивые стремления и жажда славы и власти еще продолжали прельщать его.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Военные действия стремительно развивались, а потому жаждущему величия и славы Беренгельду пришлось прекратить ломать голову над загадкой Столетнего Старца; бедствия, претерпеваемые нашей армией, вынуждали его постоянно пребывать в ратных трудах. Никогда не забывая о странном старце, он меж тем редко размышлял о нем.
Генерал-аншеф перенес военные действия в Сирию, где нашу армию настигла карающая длань чумы.
Неподалеку от Яффы, на возвышенности, располагался бывший монастырь, некогда принадлежавший греческим монахам; теперь он превратился в огромный лазарет, и охрана его была поручена полковнику Беренгельду. Опасное и не сулящее славы поручение он исполнял с истинно стоическим мужеством.
Большое монастырское здание было в основном разрушено, в целости сохранилась только церковь. В нее свозили неизлечимых больных.
Поведение людей, скопившихся в нефе, проявляло все свойства человеческой натуры; горя и страданий тех, кто заразился чумой, с лихвой хватило бы для возведения Храма Страданий. Каменные плиты были устланы телами заболевших воинов. Французские солдаты лежали, завернувшись в плащи или подстелив под себя охапку гнилой соломы; они не надеялись вновь увидеть родину и предавались самому мрачному отчаянию.
Побледневшие лица воинов, трепетавших от одной лишь мысли об ожидающей их бесславной кончине, представляли самую ужасную картину, которую только может представить человеческое воображение. Под сводами собора, где некогда звучали молитвы греческих монахов, сейчас разносились стоны умирающих. Впрочем, и тогда, и сейчас молитвы были напрасны, а свод по-прежнему невозмутим.
Дневной свет с трудом проникает сквозь стрельчатые окна; его бледные, словно свечение самой смерти, лучи освещают огромное кладбище живых мертвецов, где крики птиц, гнездящихся на верхних балках строения, которому сравнялось уже три века, смешиваются со стонами сынов Франции.
В углу один из них прижимается иссохшим языком к влажной стене, стремясь утолить страдания ощущением холодной свежести камня.
Другой, поджав ноги, сидит, неподвижно уставившись в одну точку. Скрестив руки на груди, он молча смотрит на землю, и во взоре его читается полнейшая покорность судьбе. Его римский, вернее, французский стоицизм, с которым он переносит свои мучения, заставляет содрогнуться от ужаса; этот человек не молод и умеет страдать.
Еще дальше ослабевший юноша бессильно клонит голову к земле: сейчас он испустит последний вздох. Рука его тянется к сабле, он пытается улыбнуться, но улыбка эта так же надрывает душу, как и стоическая покорность судьбе старого солдата.
Кто-то ищет руку товарища по оружию, чтобы сказать ему последнее прости; он находит ее, касается — но рука давно закоченела, друг его умер, и он сейчас последует за ним.
Старый солдат горестно восклицает:
— Я больше не увижу Франции!..
Молодой барабанщик вторит ему:
— Я больше никогда не увижу матери!..
— Воды! Воды! — несется вопль, рвущийся из глоток нескольких страждущих, которые пытаются встать и, не сумев достичь желаемого, злобно и яростно требуют хотя бы на время облегчить их страдания.
Неподалеку от этих разъяренных созданий, более напоминающих выходцев из могилы, нежели людей, слышны веселые голоса: несколько воинов рассказывают друг другу скабрезные истории и обмениваются двусмысленными шуточками. Гений нации напоминает о себе даже на краю могилы.
Над всей этой жуткой сценой звучит непрерывный хор жалоб: кажется, что стенает каждый камень, которому вторит каждая колонна. Глядя на это множество страждущих и умирающих людей, начинаешь думать, что пред тобой отверзлись врата ада и распахнулись двери дворца Сатаны.
Кто-то умирает, сжав руку друга, кто-то обнимает своего товарища по оружию. Бывшие враги помирились, они самым трогательным образом заботятся друг о друге, а потом умирают с криком: «Да здравствует Франция!» С другой стороны несется: «Да здравствует республика!» Эти восторженные возгласы нарушают тишину смерти, царящую в других отсеках собора. Тот, кто желает дополнить палитру человеческих чувств, может отыскать солдат, считающих свои деньги; вскоре монеты, выпав из их безжизненных рук, со звоном катятся по полу. Можно видеть умирающих, оспаривающих друг у друга солому и воду или торопящихся унаследовать жалкий скарб погибшего соседа; но вскоре умирают и они, и кисловатая вода — самое ценное наследство — переходит к следующему, и так до тех пор, пока не найдется наиболее крепкий, который успеет выпить ее прежде, чем умрет сам.
Все вдыхают раскаленный воздух, вокруг слышны стоны, повсюду витает бледная и жестокая смерть, одаряющая каждого своим ядовитым поцелуем. Храм превратился в Чертог Страданий: те, кто еще не умер, обессилев, лежат на трупах товарищей.
Беренгельд ходит среди этих людей, проливая бальзам утешения на их истерзанные души; все, кто видят его, шлют ему свое благословение, он кажется настоящим божеством, ибо слова его облегчают страдания и вселяют смирение. Посреди этой картины воистину нечеловеческих мучений мы видим женщину, исполненную чувствительности и сострадания; ее появление можно сравнить только с явлением богини: те, на кого она распространяет свои заботы, не устают возносить ей хвалы в столь трогательных словах, что, если их слышат ангелы, они наверняка проливают слезы вместе с ней.
Восточная ночь несет с собой прохладу, кою все встречают возгласами облегчения. В такие минуты отдельный человек исчезает, остается единая людская масса, и эта измученная масса на разные голоса благодарит природу!.. Выйдя на воздух, Беренгельд смотрит в небо. Душе его, истерзанной зрелищем человеческих страданий, необходим отдых; он садится на упавшую колонну, и взор его невольно устремляется на мертвые тела, которые выносят из лазарета и сжигают.
Неожиданно стоящий у входа в монастырь караульный громко вскрикнул; Туллиус быстро обернулся и увидел, как подобно восставшему из могилы призраку в пристанище страданий проскользнул Столетний Старец.
Вернувшись под своды собора, Беренгельд стал свидетелем всеобщего изумления, вызванного видом этого странного существа; все чувства умолкли, объединившись в одно-единое, извечно присущее человеку чувство, а именно любопытство.
