Маски - Белый Андрей (читать книги полностью TXT) 📗
Он не слушал: в нем выступили: перебрюзглая пухлость, просер перезрелый; да дряблая смятость – не бледность щеки, перечмоканной, видно, кадетскими дамами.
Вместо теорий – только теории от Милюковера и от Винаверова: вот так «лев»!
Просто: —
– Лева Леойцев, – каким он учился в гимназии у Поливанова!
Куклу глупую, пусто надутую, фронт политический выбухнул в воздух.
Трюх– брюх
И профессор ему:
– Сударь мой, – надо помнить фигуры комплексов. Не выдержал князь:
– Для чего?
– Для того-с! Дело ясное: яритмология есть социология чисел; в ней принцип комплекса есть такт социальный, безграмотно так нарушаемый.
Чуть не прибавил он:
– Вами-с!
Ногой и локтем кидался, как вьолончелист, исполняющий трудный пассаж, – Куланской; виолончель, стуло – пело; и шар, яр и рдян, – там упал: за окном; и медовый косяк стал багровый.
Тогда Николай Николаич – с наскоком, с отбросом, со скрипом стола, – Синепапичу что-то доказывать стал; Синепапич безмолвствовал, ручкой укрывши зевок.
Николай Николаич, увидел зевок, точно руки омыл; он рукою бросался за мухой: его интересы – что? Муха-с, а не Синепапич.
Да, да: обнаружилось, что Синепапич, – не муха: подмуха!
Профессора ж, – если бы даже оставили здесь, Николай Николаич теперь из лечебницы выбросит: выеденное яйцо, – не больной!
И – не выдержал:
– Можно подумать, – коллега Коробкин читает нам курсы по психиатрии.
Профессор как дернется, как побежит на него:
– Да-с, – без Абеля психиатрия, как всякое звание, – бита-с… А мы – лупим мимо; мы вилами пишем по, ясное дело, воде!
И затрясся под носом он:
– Трюхи да брюхи-с! Присел: рукой – в нос:
– Получается – «в общем и целом». И – шиш показал он:
– Без масла-с!
И тотчас к окну отошел; и – задумался; и – стал суровый; и – мучился, что неответственно он безответно внимавшим ему неответственным, бисер метал; и себе самому он внимал, в окно глядя, где строились —
– в карем пожаре окраины, где – стеклянистая даль, где смертельное небо, в которое вломлены гордого города грубыми кубами абрисы черных огромин, —
– домов! Серафиме Сергевне казалось, что мраморною бородою и рогами на кафедру входит, чтоб истина блошьему миру читать, – Моисей Микель-Анджело. Встала с ним рядом.
Как в увеличительных стеклах, слагающих блеск нестерпимый, – до вспыха, из глаз ее вспыхнуло то, чем светилась душа: они стали – две молнии!
Наденька, Киерко, Томочка!
– Как? – Куланской, наклонялся к князю. И князь, показавши рукой на профессора:
– Как-нибудь, что-нибудь там.
И – грудь выпятив, горло прочитавши, – встал; и к профессору: «все-таки» рад он —
– без всякого «все-таки» он поздоровался.
– Все-таки: случай приятный… Так, все… К Николай Николаичу:
– Павел, увы, Николаевич – ждет… Николай Николаевич, мне чрезвычайно приятно… вас к делу «Союза» привлечь, – кстати уж… И – замин.
– Кстати.
Задержать пожатия; и – с плеч долой: он – исчез.
И за ним: Николай Николаич и Тер-Препопанц: коридором зашаркали.
А Синепапич пищал Никанору Ивановичу из угла: затяжная болезнь; но здоровообразием станет она; обитатели шара земного – здоровообразы; земной шар – лечебница; буйств никаких, – значит: что же держать его!
– Что вам, профессор, здесь делать-то? Дома, поди, – лучше будет?
Сердечно пожал ему руку; и – ринулся к этой руке Куланской.
Был услышан, когда две спины в сюртуках проходили сквозь дверь коридора, восторженный вскрик —
– «голова за троих!» —
Куланского. Профессор же с бледной, как мел, головою, поставленный наискось, вдруг просутулясь, осел, стал расплеким, губа отвалилась; и шрам прочсрнился; казалось: дорогою ровною шел; и наткнувшись на мрачную пропасть, – отдернулся; странно глазную повязку рукою сорвал и кровавою ямой глазницы показывал – ужас.
– Зачем это вы, – Серафима его оправляла: глазную повязку надела; а он, отдавая себя в ее руки, прощален с «малюткой» своей, от которой его отрывали:
– Куда я пойду, – дело ясное?
– Дом?
– Дома – нет: никого.
– Дома – нет!
Уронил меж ладонями голову. А Никанор – по плечу его:
– Ты, брат, Иван, – не волнуйся… Так чч-то: образуется… Есть помещенье, возможности… Ты, я – так: ум хорошо, а два – лучше… Три – лучше всего: Серафима Сергевна, – так-эдак. Втроем проживем!
Серафима, взяв за руку:
– Милый, – обидели вас; нет, не вас, а – себя лишь: слепые, достойные жалости.
Он, представляя непомерно раздутое пузо Пэпэша, в которое этот Пэпэш, как в мешок, надуваемый газом, зашит – ужаснулся; усесться в мешок, за собою мешок волочить!
Пережил это тело; Пэпэш, как Хампауэр, Иван: а Хампауэр, Иван, —
– брат, Иван!
Сострадание – вспыхнуло: «да» – как удар по затылку (слом черепа) – молотом; выжженный глаз, издевательства, тряпка, которой закрепано горло; «со» – наковальня: вспых из сердца, – любовь; «стра» – сестра; и тут вспыхнула многолучевая лучами звезда, со звездой сочетавшись.
Созвездье двух звезд: близнецы!
____________________
Никанор, чтоб отвлечь от раздумий, к нему приставал:
– Ты, Иван, прочитал бы записку, которую я передал; а то…
– Как же-с.
Достал, развернул: прочитал; и – присел, густо вспыхнув, руками схватившись за бедра; и радостно взлаял:
– Да это же – Киерко, чорт побери!
И хватил кулаком по воздуху, шаркнув и перевернувшись, как перед мазуркой; и тут же, зажавши свой жест, как в кулак, его выжал в лицо заигравшее: пальцем – в записочку, ею – им в лица.
Увидели, что ремингтон настукано: —
– Старому другу привет. Николай Николаевич Киерко. Снизу: «Прошу разорвать».
– Ты – того; – Никанор, подмигнувши, рвал пальцами воздух, – ведь он – нелегальный.
Профессор любовно записочку рвал, точно розу ощипывал, – носом на брата и носом в малюточку:
– Наденька,
– Томочка– песинька,
– Киерко!
– Время приходит, друзья мои: тени родные вернулись!
Мадам Кубоа
Меж двух оглазуренных и белоблещущих круглых колонн, – над тремя ступенями, пятью ассистентами в белых халатах, стоявших под пляшущим пузом Пэпэша, – Пэпэш, пузо выпятив и разлетаясь полами пальто, шляпу сжав, ей махая, – отдался, как водный кентавр, кувырканью среди волн разыгравшихся:
– Слаб Синепапич!
И чмокнул губами пред ручкой, к губам поднесенной, как бы для лобзания, пузом взыграв, точно в пузе Иона, им съеденный, тешился перекувырками:
– Слаб, слаб: до баб!
И присел, перепрыгнувши глазками; —
– слева направо —
– справа налево —
– меж жадно просунутых пяти голов: ассистенты с натугой пустой вожделели дождаться конца каламбура: присели и ели глазами Пэпэша: как, как?
– Весом – хе-хе – у краббика этого с берковец – бабища-с!
Тут, привскочив, разорвался – очками, – руками, ногами – меж двух колонн блещущих; и – передрагивал пузом. И —
– xo-xo-xo-xо —
– го-го-го —
– расплескалось, пять белых халатов пяти ухватившихся за животы ассистентов, присевших от хохота между колонн.
Николай Николаевич, – шар, – выпускающий газ (свою шуточку), – с ожесточением в голову шапку всадил и меж них прочесал, перепрыгнувши через ступеньки, – в подъезд, где седой Пятифыфрев стоял оголтело.
И треск оглушительный: аплодисментов.
– Каков.
– О!
– Го-го.
– Николай Николаевич!
– Глуп Синепапич!
Тогда Николай Николаевич перевернулся в подъезде, как клоун, притянутый аплодисментами; шапку сорвал, помахал; да и – бахнул:
– Как пуп!
В глуби кубовочерные кубовочерного выреза двери пропал, – под подъезд; над подъездом же – черная рожа; спешил в «Бар-Пэар»: в кубы кубовые; ждали – Мирра Миррицкая, Тертий Мертетев и Гурий Гурон.
И ждала – юбка кубовая под боа: в кубы кубовые; иль – мадам Кубоа, – из Баку.
