Атлант расправил плечи. Книга 1 - Рэнд Айн (книги полностью бесплатно .txt) 📗
По мере того как за окном светало, движение на линии оживлялось, и в тишине начал звонить телефон. Она вернулась к работе. Он сидел в углу, перекинув одну ногу через подлокотник кресла, и ждал.
Дэгни работала быстро, чувствуя необыкновенную ясность ума. Она находила удовольствие в быстрых, точных движениях своих рук. Она сосредоточилась на резком, звонком звуке телефона, на номерах поездов, вагонов и заказов. Больше она ничего не осознавала. Для нее больше ничего не существовало.
Но когда тонкий лист бумаги слетел на пол, она, наклонившись поднять его, вдруг с особой остротой ощутила свое тело и его движения. Заметила серую ткань своей льняной юбки, закатанные рукава серой блузки и тянувшуюся за листом бумаги обнаженную руку. Она почувствовала, что безо всяких на то причин ее сердце остановилось, – остановилось судорожно, как в момент предчувствия. Она подняла бумагу и вернулась к работе.
Почти рассвело; мимо станции, не останавливаясь, прошел поезд. В чистом утреннем свете длинная цепочка вагонных крыш слилась в непрерывную серебристую ленту; поезд, казалось, повис над землей и, не касаясь ее, несся по воздуху мимо здания станции. Пол дрожал, в окнах дребезжали стекла. Восторженно улыбаясь, Дэгни смотрела на проносившийся мимо поезд. Она взглянула на Франциско. Он смотрел на нее, улыбаясь точно так же.
Когда пришел ее сменщик, она сдала дела, и они с Франциско вышли на улицу. Солнце еще не взошло, но там, где оно поднималось, воздух блестел и переливался. Дэгни не чувствовала усталости. Она словно только что проснулась. Когда она направилась к машине, Франциско сказал:
– Давай пойдем пешком. Вернемся за машиной позже.
– Хорошо.
Она не удивилась и ничего не имела против того, чтобы пройти пять миль до дома пешком. Это казалось совершенно естественным; естественным для реальности этого мгновенья, реальности, которая была отчетливо явственна, но словно отрезана от остального мира, непосредственна, но ни с чем не связана, как яркий островок в густой пелене тумана, – такие обостренные ощущения бывают в состоянии легкого опьянения.
Дорога шла через лес. Они спустились с шоссе и пошли по старой тропинке, которая, извиваясь, тянулась между деревьями сквозь мили девственного леса. Вокруг не было и следа присутствия человека. При взгляде на старые выбоины, поросшие травой, существование других людей казалось еще более призрачным, словно к отдаленности пространства прибавлялась отдаленность во времени. Над землей еще клубилась легкая сумрачная дымка, но в просветах между стволами деревьев висели сияющие зеленью листья, словно освещавшие лес. Они шли вдвоем сквозь безмолвно-застывший мир. Она вдруг осознала, что за долгое время ни один из них не проронил ни слова.
Они вышли на опушку. Это была небольшая лощина на дне оврага, куда спускались крутые склоны холмов. По траве извивался ручеек, и деревья клонили свои ветви вниз, к земле, словно живой зеленый занавес. Журчание ручейка подчеркивало царившую вокруг тишину.
Маячившая далеко вверху прорезь неба делала это место еще более защищенным от посторонних глаз. Высоко на гребне холма первые лучи восходящего солнца осветили верхушки деревьев.
Они остановились и посмотрели друг на друга. Лишь когда он сделал это, она поняла, что знала: так и будет. Он схватил ее, она ощутила на губах его поцелуй, почувствовала, как ее руки неистово обнимают его в ответ, и впервые осознала, как сильно ей этого хотелось.
На мгновение она ощутила рвущийся изнутри протест и легкий страх. Франциско настойчиво прижимал ее к себе, гладил ее грудь, словно заново познавал близость ее тела, уже на правах собственника – для такой близости не нужно было ее согласия. Она попыталась отстраниться от него, но лишь откинулась назад, чтобы видеть его лицо и улыбку, – улыбку, которая говорила ей, что он давно уже получил ее согласие. Она понимала, что должна бежать, но вместо этого наклонила к себе его голову, и их губы слились в поцелуе.
Она знала, что легкий страх, который она испытывала, не имеет значения: Франциско сделает то, что хочет, все решал он один, он не оставил ей выбора, ничего, кроме одного, и именно этого она больше всего хотела – покориться. Всякое сознательное представление о его намерениях у Дэгни исчезло. Она была не в состоянии поверить, что это происходит с ней. Знала лишь, что ей страшно, но то, что она чувствовала, было похоже на крик: «Только не проси… не проси моего согласия… сделай это!»
На мгновение она напряглась, как бы сопротивляясь, но его губы были прижаты к ее губам, и, не прерывая поцелуя, они медленно опустились на землю. Она лежала неподвижно. Он сделал это очень просто, не колеблясь ни секунды, словно по праву, – по праву того невыносимого наслаждения, которое они получили.
Потом он объяснил, что это означало для них обоих. Это были его первые слова после того, что произошло. Он сказал: «Мы должны были узнать это друг от друга». Она посмотрела на его стройное тело, растянувшееся на траве рядом с ней; он был в легких черных брюках и черной рубашке. Ее взгляд остановился на ремне, стягивавшем его стройную талию, и она вдруг ощутила чувство переполнявшей ее гордости от того, что обладала этим телом, что оно принадлежало ей. Она лежала на спине, глядя в небо, не чувствуя никакого желания шевелиться, думать или осознавать, что за этим мгновением существует время.
Вернувшись домой, она легла в постель обнаженной, потому что ее тело стало каким-то незнакомым и слишком драгоценным для прикосновения ночной рубашки, ей было приятно чувствовать свою наготу и представлять тело Франциско на белой простыне своей постели. Она решила, что не будет спать, потому что ей не хотелось утратить самое прекрасное утомление, которое она когда-либо испытывала. Засыпая, она думала о том, сколько раз не находила способа выразить мгновенное осознание чувства, которое было куда больше счастья, – это было словно благословение всему миру, влюбленность в собственное существование, и существование именно в этом мире. Дэгни подумала, что пережитое ею сегодня и есть способ выразить это чувство. Возможно, это и была серьезная и важная мысль, она этого не знала. Ничто не могло быть серьезным в мире, где не было места самому понятию боли. Она не могла оценить важности своих выводов. Она спала в тихой, залитой солнцем комнате, и на ее лице застыла слабая, едва уловимая улыбка.
Этим летом они встречались в лесу, в укромных уголках у реки, в заброшенном шалаше и в подвале дома – в эти мгновения она училась ощущать прекрасное. Она носила легкие брюки и летние платья из хлопка и все-таки никогда не выглядела так женственно, как в минуты, когда стояла рядом с ним, замирая в его объятиях, отдаваясь всему, чего он хотел, признавая его власть сделать ее беспомощной перед тем райским блаженством, которое он способен был ей подарить.
Он научил ее всем способам чувственности, которые только мог придумать. «Разве не прекрасно, что наши тела могут давать такое наслаждение?» – просто сказал он. Они были счастливы и ослепительно невинны. Они даже не допускали мысли, что радость может быть греховной.
Они хранили свои отношения в тайне, но не потому, что считали их постыдными, а потому, что это касалось только их и никто не имел права это обсуждать или оценивать. Ей были хорошо известны взгляды на секс, которых в той или иной форме придерживалось общество: секс – это уродливая, низменная человеческая слабость, с которой, к сожалению, приходится мириться. Целомудрие заставляло ее воздерживаться – но не от желаний своего тела, а от контактов с людьми, разделявшими такие взгляды.
Этой зимой Франциско приезжал в Нью-Йорк с непредсказуемыми перерывами. Он мог исчезнуть на месяцы, а иногда прилетал из Кливленда без предупреждения два раза в неделю. Бывало, сидя на полу своей комнаты, окруженная со всех сторон чертежами, таблицами и схемами, она слышала стук в дверь и, крикнув: «Я занята», слышала за дверью насмешливый голос: «В самом деле?» Она вскакивала с пола и, открыв дверь, видела Франциско; они уходили в небольшую квартирку, которую он снял в тихом районе города.
