Нищий, вор - Шоу Ирвин (книги полностью txt) 📗
— А я тем временем наведу справки, — сказал Рудольф, — и напишу тебе, о чем узнаю. Только не забудь: теперь я буду писать до востребования.
В ожидании Гретхен Рудольф выпил мартини и решил, что теперь самое время поговорить с Уэсли о наследстве.
— После уплаты всех налогов и гонорара адвокатам, — сказал Рудольф, — должно остаться немногим более ста тысяч долларов, которые подлежат дележу. — Уэсли и Кейт незачем знать, что это те деньги, которые он заплатил за «Клотильду». — Одна треть причитается самой Кейт, вторая треть — ей же как опекунше собственного ребенка… — Он умолчал о том, сколько времени спорили между собой адвокаты, прежде чем удалось достичь компромисса. Крейлеры упорно боролись за то, чтобы Тереза, как мать Уэсли, была назначена администратором наследства. Их притязания имели некоторую юридическую силу, поскольку Кейт — британская подданная, постоянно проживающая в Англии. Пришлось напомнить Терезе, что она дважды была осуждена за проституцию и на этом основании Хит может возбудить против нее дело и не позволит ей — из соображений морали — стать опекуншей Уэсли, пусть даже она его родная мать. Конечно, Рудольф никогда не допустил бы ничего подобного, чтобы не травмировать Уэсли, но все же угроза подействовала. Крейлеры сдались и согласились, чтобы администратором наследства назначили Рудольфа; теперь ему ежемесячно предстояло отвечать на длинный перечень язвительных вопросов о каждом истраченном центе. Кроме того, Крейлеры то и дело грозили подать на него в суд за неумышленно или умышленно допущенные нарушения закона при защите интересов Уэсли. Какой черт дернул Тома сделать предложение этой бабе?!
— Остается примерно одна треть… — Он умолк. — Уэсли, ты меня слушаешь?
— Конечно, — отозвался Уэсли. Прошел официант с блюдом, на котором еще шипел огромный кусок жареного мяса, и Уэсли проводил его голодным взглядом. Что бы про него ни говорили, подумал Рудольф, избалованным его не назовешь.
— Я сказал, — продолжал Рудольф, — что тебе остается приблизительно тридцать три тысячи долларов, которые следует положить в банк. Проценты с этой суммы составят около тысячи девятисот долларов в год, которые твоя мать должна тратить на твое содержание. Когда тебе исполнится восемнадцать лет, ты вступишь во владение основным капиталом и сможешь им распорядиться по своему усмотрению. Я советую тебе его не трогать. Проценты будут по-прежнему небольшими, но они помогут тебе заплатить за обучение в колледже, если ты захочешь учиться дальше. Это понятно?
Мальчишка опять не слушал его. Он с нескрываемым восхищением смотрел на яркую блондинку в норковом манто, появившуюся в сопровождении двух пузатых седых мужчин во фраках. Рудольф знал, что это любимый ресторан наиболее преуспевающих мафиози, а их спутницы вполне могут составить конкуренцию ресторанной кухне.
— Уэсли, — в отчаянии воскликнул Рудольф, — я веду разговор о деньгах!
— Знаю, — виновато отозвался Уэсли. — Но ведь тут есть на что посмотреть, а?
— Для этого и нужны деньги, Уэсли, — сказал Рудольф. Племянник должен уяснить истинную ценность денег. — Тысяча девятьсот долларов в год для тебя, возможно, не такая уж значительная сумма, но мне в твоем возрасте… — Он понял, что если закончит фразу, то напыщенно-назидательного тона не избежать. — Ладно, черт с ними, я напишу тебе обо всем в письме.
В эту минуту в зал вошла Гретхен. Он помахал ей, и, когда она подошла к их столику, оба встали. Рудольфа она клюнула в щеку, а Уэсли обняла и крепко поцеловала.
— Очень рада тебя видеть, — сказала она, и голос ее, к удивлению Рудольфа, дрогнул. Когда он увидел ее рядом с мальчиком и заметил, как она всматривается в его лицо, борясь с непонятным волнением, ему вдруг стало ее жаль. Наверное, вспоминает собственного сына, потерянного ею, отвергающего ее и под всякими предлогами не позволяющего навестить его в Брюсселе. — Ты чудно выглядишь, — добавила Гретхен, не выпуская мальчика из объятий. — Хотя новый костюмчик тебе не помешал бы.
И оба засмеялись.
— Если ты пробудешь в Нью-Йорке до понедельника, — продолжала Гретхен, разжав наконец объятия и усаживаясь, — мы сходим с тобой в «Сакс», посмотрим, нет ли там чего-нибудь подходящего.
— К сожалению, я завтра уезжаю, — ответил Уэсли.
— Неужели ты приехал всего на один день? — не поверила Гретхен.
— У него дела, — вмешался Рудольф. Ему не хотелось выслушивать гневные тирады Гретхен, которыми она, несомненно, разразится, если узнает о том, какое условие выдвинули Крейлеры относительно денег, принадлежащих Уэсли. — Ну, давайте заказывать, я ужасно проголодался.
За едой Уэсли приступил к расспросам об отце.
— Я сказал дяде Руди, — начал он, управившись с огромным куском мяса, — почему я хочу знать… должен знать, каким на самом деле был мой отец. Он сам много рассказал мне, а Кролик добавил… Но общего представления у меня пока нет. Отец рассказывал, как его боялись и ненавидели, когда он был еще подростком, а потом — постарше, в какие переделки он попадал… Как его ненавидели и как он ненавидел других. И вас с дядей Руди в том числе… — Он угрюмо посмотрел сначала на Гретхен, а потом на Рудольфа. — Но когда вы приехали к нам, у него ненависти уже не было. Он… я должен вам это сказать, он вас любил. Он мне говорил, что почти всю жизнь был несчастлив, а потом — он сам это сказал — он научился забывать врагов… быть счастливым. Вот и я тоже хочу научиться быть счастливым. — Мальчишка плакал, не стыдясь слез, и в то же время поглощал один за другим громадные куски бифштекса с таким зверским аппетитом, будто несколько недель голодал.
— Все дело в Руди, — медленно сказала Гретхен, кладя на стол вилку и нож. — Ты уж извини, если я выскажусь, Руди.
— Пожалуйста. Говори что хочешь. Если я найду, что ты не права, я тебя поправлю. — Как-нибудь в другой раз он расскажет мальчишке, каким образом и когда его отец научился быть счастливым. Расскажет о том дне, когда Том узнал, что Рудольф втайне от него вложил в дело пять тысяч долларов, которые Том получил, шантажируя адвоката-клептомана в Бостоне. Том вернул «проклятые деньги», которые пришлось заплатить их отцу, чтобы вытащить Тома из тюрьмы, куда его засадили по обвинению в изнасиловании. Он швырнул стодолларовые купюры на кровать в отеле и сказал Рудольфу: «Я хочу вернуть долг моим поганым родственникам… вот и все. Спусти их в сортир. Просади на баб. Пожертвуй на благотворительность. Я их обратно не возьму». Эти пять тысяч благодаря умелому обращению превратились в шестьдесят — хотя в те годы Рудольф понятия не имел, где Том, жив он или умер, — и в конце концов помогли Тому купить яхту, которую он назвал «Клотильдой». «Твоего отца, — скажет Рудольф когда-нибудь, — сделали счастливым преступления, случай и деньги, и у него хватило ума всем этим воспользоваться». Конечно, это едва ли поможет Уэсли. К преступлению у парня нет ни малейшей склонности, случай пока обходит его стороной, а к деньгам он равнодушен.
— В нашей семье, — тем временем говорила Гретхен, — любимчиком был Руди. Поэтому вся любовь, на какую были способны наши родители, принадлежала ему. Я не говорю, что он ее не заслуживал: именно он помогал в лавке, он получал самые высокие оценки в школе, он был лучшим в спортивной команде, он должен был пойти в университет, никто в этом не сомневался. Но только он получал подарки, его поздравляли с днем рождения, ему подавали свежевыглаженную рубашку, когда он собирался куда-нибудь пойти, ему купили дорогую трубу, чтобы он играл в оркестре. Он один был надеждой нашей семьи. Что же касается нас с Томом… — Она пожала плечами. — Мы были париями. Мне в университет? Как бы не так! Сразу после школы меня послали работать, и почти все жалованье я должна была отдавать семье. Когда Рудольф отправлялся на свидание, мать давала ему карманные деньги. А когда у меня появился мужчина, она назвала меня шлюхой. Ну а Том… Родители всегда утверждали, что он кончит тюрьмой. Разговаривая с ним — а делали они это как можно реже, — они не говорили, а рычали. Вот он, наверно, и сказал себе: «Раз так, я и буду таким». По правде говоря, я его даже боялась. Меня пугала его неуравновешенность. Я его избегала. Если шла по улице с кем-нибудь из приятелей, я делала вид, что не замечаю его. И когда он исчез из города, я обрадовалась. Много лет даже не вспоминала о нем. Теперь-то я понимаю, что была не права. Мы вдвоем должны были образовать коалицию, выступить единым фронтом против остальных. Но в ту пору я по молодости этого не понимала и боялась, что он потащит меня за собой. Снобизма во мне было хоть отбавляй — правда, меньше, чем в Руди, — и я считала Тома хулиганом и невеждой. Я приехала в Нью-Йорк, какое-то время играла на сцене, потом писала для журналов и вечно тряслась при мысли, что он может разыскать меня и я потеряю всех своих друзей. И когда Руди однажды повел меня на его матч, я пришла в ужас от него и от твоей матери. Они казались мне пришельцами из другого мира. Из мира ужасов. Мне было стыдно, что они мои родственники. Может, тебе все это неприятно слышать, Уэсли…
