Джесси и Моргиана - Грин Александр Степанович (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
И «Нет» сказало: «Надень рубище и остриги волосы. Изнури лицо и искалечь тело. Не будь ни возлюбленной, ни женой; забудь о смехе, так живут другие, которым не дано жить в цвете!»
А «Да» сказало иначе, и Джесси; видела дымную от брызг воду, напоминающую прозрачное молоко.
– Я – есть я, – произнесла Джесси, вставая, так как кончила думать, – я – сама, сама собой есть, и буду, какая есть!
Она громко ответила на стук в дверь, и к ней вошел сильно исхудавший Детрей. Он мало спал эти дни и очень надоел Еве, которая неохотно впускала его к Джесси, когда та еще лежала в борьбе с последними содроганиями отравы, медленно уступавшей твердому «так хочу» сильного организма девушки.
– Не более пяти минут, – сказала Джесси, – я очень устала!
– Джесси, – горячо заговорил Детрей, подходя к ней, – мне стоило большого труда решиться сказать о себе… и о вас… Мне пяти минут мало! Когда вы позволите мне прийти к вам? Затем, чтобы… может быть, сейчас же уйти?!
Джесси молчала, внимательно смотря на этого человека, готового отчаянно броситься – в ледяную или теплую воду? Он не знал ничего, потому что не понимал девушек, предлагающих «быть друзьями».
– Когда это началось у вас? – спросила она тоном врача.
– Всегда! Я думаю, что это было всегда!
– Сегодня день траура, Детрей, и лучше будет, если мы обсудим план наших прогулок, как предполагали вчера.
– Я отказываюсь! Неужели вы не видите, что мне худо, – а я еще ничего не сказал!
– Тогда идите.
Побледнев, Детрей пристально взглянул на нее и, медленно поклонясь, с трудом нашел дверь. Джесси шла за ним и, придержав дверь, которую он хотел покорно закрыть, сказала с порога, в коридор, – уходящему, остановившемуся в мучениях:
– Вы помните, как вы меня несли ночью?
– Да, и если бы…
– Так вот, я точнее вас: отсюда и началось, а у кого? – догадайтесь.
Она закрыла дверь, запрещая этим продолжать разговор, а затем, оставшись одна, вверила себя и свою судьбу человеку, с которым только что так серьезно шутила.
Глава XXIV
В ноябре о Джесси Тренган было известно ее знакомым лишь то, что она вышла замуж за лейтенанта Детрея и живет с мужем в Покете, где нет даже порядочного театра.
Дом Джесси стоял пустым; «Зеленую флейту» она продала одному из поклонников Хариты Мальком, находившему драматическое рассаживание по бывшим комнатам артистки вполне серьезным занятием.
Однако чего ждали от Джесси ее знакомые, тотчас признавшие с довольной миной пророков, что ее судьба и не могла быть другой, как «стать на теневой стороне»? По-видимому, вольные и невольные их ожидания сулили ей в будущем ослепительную феерию. Жена ничем не замечательного человека, не имеющего никакого отношения к славе и блеску, жила, между тем, без всяких пышных расчетов, обладая достаточным запасом преданности и любви, чтобы из обыкновенной, очень скромной жизни создать необыкновенную, совершенно недоступную большинству. Как раз в этом отношении нет способов передать сущность жизни мужа и жены так, чтобы сущность эту ощутил слушатель.
Но нам уже приходилось быть непоследовательными. Так как Детрей не только не захотел выйти в отставку, но даже от намеков на это приходил в мрачное настроение, Джесси оставила его жить так, как ему нравилось, и сама стала жить одной с ним жизнью, в доме из пяти комнат, а прислугой ее была одна Герда. Круг их знакомых был прост и не тягостен. Из ограниченного жалованья Детрея, с прибавкой хорошо продуманной лжи в виде тайно потраченных своих денег, Джесси создала комфорт и была искренне поражена своим искусством. Детрей был тронут ее усилиями, но беспокойная, холостая жизнь притупила его восприимчивость, и он больше догадывался, чем знал, что сделанное Джесси – хорошо.
Окончив свои труды по устройству квартиры, Джесси подарила Детрею лошадь, – белую с рыжей гривой, тысячу папирос его любимой марки и ящик рома. Детрей был в восторге два дня.
Тогда она произвела в квартире беспорядок, приказала Герде не мести комнаты, сдвинула стулья, опрокинула статуэтку, на стол положила чайное полотенце и пролила воду возле цветов.
– Вам, наверное, очень неприятен этот хаос? – сказала Джесси Детрею, – но к вечеру все будет прибрано.
– Не думайте, что я очень жесток, – ответил Детрей, – главный порядок в том, что вы со мной.
Наступил вечер, когда Детрей вернулся домой. Джесси встретила его нарядная, с лукавым видом, и провела по всем комнатам.
– Мы с Гердой обломали все ногти, – сказала она, – так мы чистили и скребли. Но уж зато пылинки нигде нет. Я – молодец? На самом же деле Джесси оставила все, как было утром.
– Дорогая Джесси, – ответил Детрей, оглядываясь с тоской, – неужели необходимо удручать себя? Действительно, все блестит и сияет, но, по моему мнению, с вещами надо обходиться так: дать им несколько дней свободно перемещаться и бунтовать, а потом рассчитываться с ними сразу за все.
– Относится ли это к мытью тарелок?
– Конечно. Надо купить сто тарелок.
– Таинственное существо, мой друг, откройте мне великую тайну: разве мужчины не педанты чистоты и хозяйственности?
– Клевета! – мрачно сказал Детрей. – Мы жертвы этой клеветы в течение уже четырех тысячелетий.
– Хорошо, расскажите же мне о себе!
– Вам будет страшно, но я расскажу. Мы живем двести лет назад. Я и вы. Мы пристали на парусном корабле к берегу Дремучих лесов.
– И Поющих ручьев?
– Да. Я сложил дом из бревен, сам их нарубив. И я сложил очаг из глыб песчаника, а также поймал дикую лошадь и выкорчевал участок.
– Я не знала, что вы можете сказать подряд тридцать пять слов.
– Иногда; когда вы держите меня за руку, как сейчас.
– Но в той лавке древностей – я не держала вас за руки? Я не мешала?
– Нет, конечно, нет.
– Что же я делала?
– Я жарил для вас оленей и куропаток.
– Да, но я?!
– Вы сидели в шалаше, пока строился дом, и вам было не ведено выходить во время дождя.
– А потом что?
– Мы жили вместе. Мы пекли в очаге картофель, а в реке удили рыбу. И я рассматривал все следы, чтобы вовремя заметить врага.
– А теперь, – сказала Джесси, – я расскажу вам, и вы увидите, что я могу попадать в тон. Она… гм… то есть та, которая всегда была сухой благодаря отличному устройству шалаша… Так вот она ела однажды салат из почек кедра, замешанный на бобровом сале, и у нее заболели зубы.
Детрей хохотал, не замечая, что у Джесси нервно блестят глаза.
– Заболели зубы, – продолжала Джесси, вставая и ходя по комнате с заложенными за спину руками. – Так, заболели. Ай-ай-ай! Вот ужас! И коренной и глазной, сразу, – и надо было ей зубного врача. Попробовали компресс из сырого мяса пятнистой пантеры – не годится. Она скандалит и бегает под дождем. Он, конечно, читает заметки на коре дерева, сделанные когтями гризли, но не находит никаких указаний. И вдруг…
– И вдруг?! – спросил встревоженный Детрей.
– Зуб прошел сам. Не обижайтесь на меня, милый, я вас очень люблю.
Она пошла в спальню и написала Еве Страттон: «Будь добра, напиши, что ты очень больна».
На ее письмо пришел ответ в виде двух отдельных листков. Первый листок содержал уведомление о тяжкой болезни почек; на втором, которого Детрей не читал, стояла шеренга восклицательных знаков, заканчивающихся словами: «Лучше бы помирились».
Тогда Джесси проверила белье Детрея, крепко расцеловала его и, кивнув из окна вагона, показала пальцем на свой лоб, на сердце и сдунула с ладони воображаемое перо. Поезд уже тронулся, так что, затрудненный этими таинственными знаками, Детрей долго стоял у опустевших рельсов, сказав лишь «Дорогая моя».
Он прожил четыре дня в пустых комнатах, со ставшим очень отчетливым стуком стенных часов, и среди казарм, в зное известковых стен обширных дворов, по которым всегда медленно проходили солдаты.
Утром четвертого дня подробная телеграмма Евы Страттон произвела, наконец, благодетельную операцию, несмотря на сварливый тон Евы: «Нарушаю честное слово, предаю вашу жену. Сегодня, в час дня, Джесси подписывает продажу своего дома, добавляет к сумме всю наличность, продает ценные бумаги и покупает двадцать шесть недурных жемчужин, а также билет для возвращения домой. Эти жемчужины вы можете растворить в уксусе вашего самомнения и выпить его за здоровье одного бескорыстного, преданно любящего вас существа, которому, очевидно, все равно, будут у него дети или нет, – лишь бы угодить своему повелителю».
