Его батальон - Быков Василь Владимирович (бесплатные серии книг .TXT) 📗
— Что с вами? — спросил Волошин. — Серьезно ранены?
— Да вот в ногу, — шевельнул лейтенант забинтованной, без сапога, голенью. — Так что, видно, опять вам командовать.
Куда как здорово, подумал Волошин, принять это командование в такое завидное время. Батальон разрублен на несколько частей, одна из которых застряла под высотой, другая сунулась в эту мышеловку, управления никакого, комбат ранен и теперь уступает командование. Но так или иначе, он тут старший по званию, придется, видно, руководить ему.
— Зачем было рваться впереди всех? Что и кому вы доказали этим? Теперь вы понимаете положение батальона?
— Я уже отпонимался, — с мрачной отрешенностью сказал Маркин. — Я ранен.
— А до ранения вы не удосужились подумать?
— А что мне думать? Прикажут — полезешь куда и шило не лезет.
— Да-а, — вздохнул Волошин и, тихо выругавшись, опустился у прохода.
Шла война, гибли сотни тысяч людей, человеческая жизнь, казалось, теряла обычную свою цену и определялась лишь мерой нанесенного ею ущерба врагу. И тем не менее, будучи сам солдатом и сам ежечасно рискуя, Волошин не мог не чувствовать, что все-таки самое ценное на войне — жизнь человека. И чем значительнее и человеке истинно человеческое, тем важнее для него своя собственная жизнь и жизни окружающих его людей. Но как бы ни была дорога жизнь, есть вещи выше ее, даже не вещи, а понятия, переступив через которые человек разом терял свою цену, становился предметом презрения для ближних и, может быть, обузой для себя самого. Правда, к Маркину это последнее, по-видимому, не относилось.
Уронив на колени руки, Волошин посидел минуту и почувствовал, как запекло в правой кисти — по пальцам на сапог живо сбежала теплая струйка. Он тронул кисть левой рукой и увидел на пальцах кровь. «Что за чертовщина,
— подумал он, — даже не заметил, когда ранило».
— У кого есть бинт? — спросил он, сдвигая рукав шинели.
— Вот у его, — послышалось за его спиной, и Волошин вздрогнул. Из полутемного угла блиндажа на него страдальчески смотрели знакомые глаза рядового Авдюшкина, и Волошина пронзило испугом: Авдюшкин был из пропавшей группы Нагорного.
— Авдюшкин, ты?
— Я, товарищ комбат.
— Ты что, ранен?
— Раненый, товарищ комбат. Вот ноги у мэнэ простреленные.
— А Нагорный?
— Нагорный убытый. Его гранатой убыло. Тут, в траншейке.
— Утром?
— Утречком, ну, — постанывая, с усилием говорил Авдюшкин. — Как мы сунулись, ну и он навалився. Всих пэрэбыли. Тилькы я остався. И то во фрыц цэй спас. Пэрэвязав ноги.
— Какой фриц?
— Во, цэй, — кивнул головой Авдюшкин, и только теперь Волошин рассмотрел в сумраке блиндажа тоже бледное лицо немца, который тихо сидел в углу за Авдюшкиным. — Тэж ранитый.
— Пристрелить надо, — сказал от входа чумазый. — Еще его не хватало…
— Ни, не дам, — убежденно сказал Авдюшкин. — Вин мэнэ спас, цэ хороший фриц. А то б я кровью сплыл в этом блиндажи. А ну, фриц, дай комбату бинта.
Фриц действительно что-то понял из их разговора и, поворошив в кармане шинели, достал свежий сверток бинта, который Авдюшкин протянул Волошину.
Волошин левой рукой начал торопливо обертывать кисть правой. Рана, в общем, была пустяковая, пуля скользнула по мякоти, он даже не заметил когда. Однако кровью залило весь рукав.
Связывая концы бинта, он прислушался к очередям и разрывам на склоне, с недоумением заметив, что в траншее все пока стихло. После всего происшедшего за это утро его уже не так, как вначале, мучил случай с Нагорным, хотя он по-прежнему сознавал свою вину по отношению к сержанту и его бойцам. Но к этому времени в его переживаниях столько перемешалось, наслоясь одно на другое, что о Нагорном он перестал думать. Он с сожалением и печалью подумал об Иванове, без всякой помощи оставленном им в воронке, где тот, возможно, и погиб. Волошин всегда заботился в первую очередь о раненых, стараясь их вовремя эвакуировать из-под огня, а вот лучшего своего друга эвакуировать не сумел. Не смог. А здесь что ж? Здесь ему придется все-таки вступать в командование — не батальоном, конечно, от которого он был отрезан, а этой маленькой группой, чтобы как-нибудь отбиваться до вечера. Вечером, возможно, к ним и пробьются. Но ему не понравилась эта неожиданная история с Авдюшкиным и его спасителем-немцем, с которым теперь неизвестно что было делать. Может, лучше бы этот Авдюшкин молчал о своей перевязке, так было бы проще. Так нет, раззвонил перед всеми, теперь разбирайся.
— Так, — сказал он, перевязав руку. — Надо отбивать траншею. Иначе они нас выбьют отсюда.
— С кем отбивать? — мрачно сказал Маркин.
— С кем есть. Надо собрать все гранаты. Может, немецкие гранаты остались?
— Немецких полно, — зашевелился в углу раненый. — Вот, целый ящик.
— А ну давай его сюда.
Волошин вылез в траншею — сверху все грохали разрывы и стегали пулеметы по склону, не давая подняться ротам. Ротам следовало срочно помочь отсюда, чтобы те смогли помочь им. Только объединив все усилия, они могли спасти себя и чего-то достичь. Разъединенность была равнозначна гибели.
Бойцы уже перерыли траншею, соорудив в ней невысокую, по пояс, перемычку, и Волошин скомандовал:
— Стоп! Больше не надо. Всем запастись гранатами. Вон в блиндаже гранаты.
Глазами он сосчитал бойцов. У завала их оставалось шестеро, двоих он снарядил к пулемету, плюс двое их, офицеров; раненые в блиндаже, конечно, не в счет. Но и без раненых их набирается больше десятка. Если воспользоваться этой непонятной паузой и с помощью гранат ударить вдоль по траншее, может, и удалось бы пробиться к вершине, чтобы заткнуть глотку тому крупнокалиберному пулемету, который сорвал им все дело. Тогда, возможно, поднялась бы восьмая с остатками седьмой.
Бойцы торопливо разобрали из разделенного на соты желтого ящика немецкие гранаты с длинными деревянными ручками, пустой ящик сунули в устланную соломой и засыпанную гильзами ячейку сбежавшего пулеметчика. Волошин опустился на ящик.
— Что, будем штурмовать траншею? — спросил, обернувшись, Круглов. Волошин задержал взгляд на энергичном, подвижном лице комсорга.
— А что ж остается, лейтенант? Лучше штурмовать, чем убегать. Как вы считаете?
Комсорг подошел ближе и опустился на корточки, жадно досасывая немецкую сигарету.
— Боюсь, мало сил, капитан.
— Больше не будет. Подавим пулемет — поднимутся роты.
Круглов сунул в землю и притоптал сапогом окурок.
— Если подавим. И если поднимутся.
Это, конечно, вся война — если. Но отойти с этой высоты после стольких жертв и усилий он не мог, потому что повторить все сначала ни у него самого, ни у батальона уже не было силы. Сидеть же в бездействии означало предоставить инициативу немцам, которые, конечно, не замедлят ею воспользоваться. Значит, надо пытаться. Надо отбить хотя бы половину траншеи.
— Что ж, ясно, — сказал Круглов, вставая, и негромко скомандовал бойцам: — Приготовиться к штурму!
19
Все в ряд они выстроились у поворота с левой стороны траншеи. Первым стал лейтенант Круглов, за ним прижался к стене Волошин, затем Чернорученко и остальные. Перед броском на минуту замерли, прислушиваясь. Из-за бортов шинелей, из карманов телогреек, из-под ремней у бойцов густо торчали деревянные ручки гранат, лица у всех были напряженны и решительны. Ничего, однако, не услыхав за грохотом разрывов в поле, Круглов по недавнему примеру Волошина снял с головы каску и бросил ее за колено. Но ожидаемой очереди оттуда не последовало, и комсорг первым рванулся за поворот, за ним, пригнувшись, сорвались бойцы. За поворотом никого не оказалось — разбитая снарядами, с развороченным бруствером траншея была пуста. Они добежали до следующего поворота и снова остановились. Вроде бы начало было обещающим. Круглов обрадованно взглянул на Волошина, но тот ответил ему прежним, озабоченным, взглядом — ему это нравилось меньше. Немцы исчезли, но не могли же они бросить траншею, кто-то же должен прикрыть их пулеметы, значит, где-то они их поджидают. За которым коленом только?
