Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса] - Ремарк Эрих Мария (электронная книга txt) 📗
Показался хвост встречной колонны. Замыкали невеселое шествие две запряженные сивыми лошадьми фуры с багажом. На какое-то мгновенье беженцы и узники лагеря словно поменялись ролями: первые стали вдруг похожи на пленников, а вторые — словно вырвались на свободу. Эсэсовцы нервно бегали взад-вперед вдоль колонны, из всех сил стараясь перехватить хоть какой-нибудь условный знак, хоть какое-нибудь украдкой брошенное слово. Но их усилия были напрасны. Колонна безмолвно шагала вперед; вскоре опять послышалось привычное шарканье, вновь навалилась усталость, Гольдштейну вновь пришлось обхватить руками плечи Вернера и Левинского — и все же, когда показались черно-белые барьеры у входа в лагерь и железные ворота с древним прусским девизом «Каждому свое», они вдруг увидели этот девиз, столько лет звучавший чудовищной издевкой, совсем другими глазами.
Лагерный оркестр ждал у ворот. Играли марш «Фридерикус Рекс». За оркестром стояло несколько эсэсовцев во главе со вторым лагерфюрером. Заключенные перешли на строевой шаг.
— Выше ногу! Равнение направо!
Команда корчевщиков еще не вернулась.
— Смирно! По порядку номеров — рассчитайсь!
Вернер и Левинский внимательно следили за лагерфюрером. Тот, покачавшись на носках, крикнул:
— Личный обыск! Первая шеренга — пять шагов вперед марш!
Замотанные в тряпку части нагана в ту же секунду перекочевали назад, в руки Гольдштейна. Левинский почувствовал, что весь взмок.
Шарфюрер СС Гюнтер Штайнбреннер, как сторожевая овчарка, не спускавший глаз с заключенных, все же успел заметить это едва уловимое движение. Расчищая себе дорогу кулаками, он двинулся в сторону Гольдштейна. Вернер сжал губы. Если тот не успел передать все Мюнцеру — конец!
Прежде чем подоспел Штайнбреннер, Гольдштейн вдруг повалился наземь. Штайнбреннер пнул его ногой в бок.
— Встать, сволочь!
Гольдштейн попытался выполнить команду. Встал на колени, выпрямился; на губах у него появилась пена. Он застонал и вновь рухнул на землю.
Штайнбреннер заглянул в серое, как полотно, лицо Гольдштейна, в его мутные глаза, пнул его еще раз и хотел было поднести ему под нос горящую спичку, чтобы поднять его на ноги, но вспомнил, как недавно насмешил товарищей, воюя с мертвецом. Еще раз попадать впросак ему было совсем ни к чему. Глухо ворча, он нехотя отошел в сторону.
— Ну что там? — лениво спросил второй лагерфюрер командофюрера. — Откуда они? С оружейного завода?
— Нет. Эти были на расчистке.
— А-а! А где же те?
— Сейчас будут. Уже тащатся на гору, — ответил обершарфюрер, который привел команду с расчистки.
— Хорошо. Тогда освобождайте место. Этих болванов обыскивать ни к чему. Давайте, чешите отсюда.
— Первая шеренга! Кру-гом! Пять шагов вперед — марш! Кругом! — скомандовал обершарфюрер. — Смирно! Правое плечо вперед — марш!
Гольдштейн поднялся. Его качало из стороны в сторону, но он удержался на ногах и остался в строю.
— Выбросил? — почти беззвучно спросил Вернер.
— Нет.
Вернер облегченно вздохнул.
— Точно нет?
— Нет.
Они вошли на территорию лагеря. Эсэсовцы больше не обращали на них никакого внимания. За ними шла команда с военного завода. Этих обыскивали по-настоящему.
— У кого — ?.. — спросил Вернер. — У Ремме?
— Нет. У меня.
Они вышли на аппель-плац и заняли свое место.
— А если бы ты не смог встать? — спросил Левинский. — Что тогда? Как бы мы тогда все это забрали у тебя?
— Я бы смог.
— Откуда ты знаешь?
Гольдштейн улыбнулся.
— Когда-то я хотел стать актером…
— Так ты прикидывался?..
— Не совсем. Только когда он приказал встать.
— А пена?
— Это — самое простое.
— И все-таки ты должен был отдать это Мюнцеру. Почему не отдал?
— Я тебе это уже объяснял.
— Тихо! — шепнул Вернер. — СС!
Они замерли.
Глава одиннадцатая
Пополнение прибыло после обеда. Около полутора тысяч человек медленно тащились в гору. Среди них оказалось гораздо меньше доходяг, чем можно было предположить. Всех, кто на марше выбивался из сил и не мог идти дальше, немедленно пристреливали.
Процедура сдачи и приемки затянулась. Конвоиры-эсэсовцы, пригнавшие новую партию, попытались под шумок сбыть с рук десятка два мертвецов, которых они забыли вовремя списать. Но лагерные бюрократы были начеку. Они требовали, чтобы им показали всех до единого, от первого до последнего, живых или мертвых, и принимали только тех, кто живым прошел через лагерные ворота. При этом не обошлось без курьезов, солдаты СС немало позабавились. Около двадцати заключенных выдохлись уже почти перед самыми воротами. Товарищи попытались тащить их с собой, но раздалась команда «Бегом марш!», и многих пришлось предоставить их собственной участи. Усеяв последние сто пятьдесят — двести метров дороги, они хрипели, стонали, пищали, словно подбитые птицы, или просто лежали с распахнутыми от ужаса глазами, не в силах даже кричать. Они знали, что их ждет. На марше они постоянно слышали, как одиночные выстрелы позади колонны одну за другой обрывали сотни жизней их товарищей.
Эсэсовцы сразу же заметили комизм ситуации.
— Смотрите, как они канючат, чтобы их пустили в лагерь! — крикнул Штайнбреннер.
— Пошел! Пошел! — подгоняли отставших эсэсовцы из конвоя.
Те пытались двигаться ползком.
— Черепашьи бега! — ликовал Штайнбреннер. — Ставлю на лысого в середине!
Лысый, который полз, широко расставив руки и колени, был похож на выбившуюся из сил лягушку, распластавшуюся на мокром асфальте. Он быстро догнал ползущего перед ним заключенного; у того то и дело бессильно подламывались руки, но он упорно стремился дальше, оставаясь почти на месте. Все они ползли, как-то нелепо вытянув головы — словно устремив их к спасительным воротам и в то же время напряженно прислушиваясь к тому, что происходит сзади, каждую секунду ожидая выстрела в затылок.
— Давай-давай, Лысый! Жми!
Эсэсовцы встали вдоль дороги с двух сторон, образовав живой коридор. Сзади неожиданно прогремело два выстрела. Шарфюрер из отряда конвоиров с ухмылкой сунул револьвер обратно в кобуру. Он стрелял вверх.
Заключенные, услышав выстрелы, обезумели от страха. Они решили, что кого-то из последних уже пристрелили. От волнения они совсем забуксовали. Один зи них вытянул руки вперед и замер на месте. Губы его дрожали, на лбу выступили крупные капли пота. Другой покорно лег на землю и уронил голову на руку. Он больше не шевелился.
— Еще одна минута! — кричал Штайнбреннер. — Шестьдесят секунд! Через минуту двери в рай закрываются. Кто не успеет, останется здесь.
Он посмотрел на часы и взялся за половинку ворот, сделав вид, будто и в самом деле собирается их закрыть. В ответ грянул жалобный хор человекоподобных насекомых. Шарфюрер из конвоиров снова выстрелил в воздух. Насекомые еще отчаяннее засучили ножками. Только заключенный, который лежал ничком, уронив голову на руки, больше не шевелился. Он уже закончил свой путь.
— Ура! — торжествовал Штайнбреннер. — Мой Лысый успел!
Он дал своему фавориту ободряющий пинок в зад. Одновременно с ним ворот достигло еще несколько человек, но большинство отставших все еще были далеко от цели.
— Еще тридцать секунд! — объявил Штайнбреннер голосом спортивного радиокомментатора.
Ползущие еще торопливее заскребли асфальт, еще громче зашуршали и заскулили. Двое из них, лежа на животе, изо всех сил работали руками и ногами, не двигаясь с места, словно пловцы, борющиеся с сильным течением. Кто-то плакал фальцетом.
— Пищит, как мышь, — заметил Штайнбреннер, не отрывая глаз от секундной стрелки. — Еще пятнадцать секунд!
Раздался новый выстрел. На этот раз стреляли не в воздух. Заключенный, неподвижно лежавший ничком, вздрогнул, вытянулся и, казалось, еще сильнее прижался к земле. Вокруг головы его расплылась, словно нимб, черная лужа. Молившийся рядом с ним заключенный попытался вскочить на ноги. Ему удалось встать на одно колено, но он тут же потерял равновесие, упал набок и перевалился на спину. Судорожно зажмурив глаза, он продолжал шевелить руками и ногами, словно не замечал, что месит воздух, как младенец в люльке. Это зрелище вызвало взрыв хохота.
