Библиотека капитана Немо(Роман) - Энквист Пер Улов (читать книги бесплатно .txt) 📗
Юханнес не ответил, как будто и не слышал моих слов.
Я был доволен, что сказал это. Он бы, пожалуй, никогда не вспомнил про гвозди и пилу.
Я начал объяснять, потому что мне было приятно объяснять. Я объяснил, как важно, чтобы плот выдержал нас обоих. Я знал, что мой вес 52 кг. У него приблизительно такой же. Так что плот должен выдержать 100 кг, но дерево сухое и плавучее.
На это ему нечего было ответить.
Я подумал и об оснащении. Я взял у Свена Хедмана его коробку для бутербродов, там у нас хранился провиант. Он состоял из 1 бутылки воды, 1 куска колбасы (длиной в 1 дм), полбуханки хлеба, 8 морских сухарей, 1 ножа, 100 г маргарина, 20 кусков сахара, 1 маленькой банки мелассы (что-то вроде патоки, только более темного цвета, которой кормили коров, но которая по вкусу была ничуть не хуже, зато дешевле, по словам Свена Хедмана), 4 тонких лепешек. Таков был провиант. Я занес список в блокнот, в столбик, вроде как бы составил опись спасенного имущества.
Я все устроил сам. Юханнес не делал ничего. Поэтому-то он, верно, и был такой молчаливый.
Мы вышли в семь вечера.
В последнее время Юханнес словно бы переменился.
Прежде он всегда сам командовал, он ведь был шустрый и пригожий, всеобщий любимчик.
Но теперь. Теперь все было как бы наоборот. Он все больше и больше делался как я. Точно начал срастаться со мной. Ужасно, если подумать.
Я подумал, что мне надо бы сказать ему об этом.
Подул ветер, и мы подняли на плоту парус. Натянули между двумя палками, привязанными шнурами, простыню. Когда порывы ветра становились слишком сильными, а это случалось, нам приходилось самим держать палки.
Ветер дул прямо с берега, с юга, то есть от леса с лужайкой, где Альфильд стала лошадью и ходила на привязи вокруг кола, а они пришли и забрали ее. Оттуда и дул ветер. Я часто спрашиваю себя, мог ли я, то есть мы, поступить иначе. Мы могли бы забрать ее из Браттбюгорда, и от человека-крокодила, и от того, с двумя головами, и того, от которого воняло хуже, чем в свинарнике. Но мы этого не сделали.
Нельзя все время размышлять от этом.
Именно оттуда дул ветер, я потом думал про это. Может показаться, что это не важно, но зачастую оказывается важным. Просто по-настоящему этого не понимаешь. «Сигнал», как Юханнес писал в библиотеке. Он имел в виду, что надо быть внимательным к сигналам.
Солнце светило косо, довольно красиво. Ветром нас относило все дальше.
Той весной я часто вспоминал мертвого младенчика.
Мальчика Ээвы-Лисы, стало быть. Когда я уже лежал в кровати и почти засыпал, как раз перед тем, как наступала светлая полночь и приходил капитан Немо, пытаясь наставить меня на путь истинный, — вот тогда порой казалось, что мертвый младенчик, которого я снес в ту ночь к озеру завернутым в «Норран», имеет отношение к жизни других мертворожденных детей. Словно бы это его удушило пуповиной и он получил мое имя или я его. Словно бы это тот же самый младенчик.
В ту ночь, когда это случилось, я так не рассуждал. Тогда я сделал только то, что мне велела Ээва-Лиса. Но на похоронах, куда Юханнес не осмелился явиться, а я явился, — там мне пришлось передумать, поскольку я же знал, что Ээва-Лиса вернется ко мне в этой земной жизни, и Юсефина Марклюнд, та, которую я мысленно называл мамой, хотя после обмена пастор запретил мне говорить так, — тут мама посмотрела на меня. Прямо поверх расчищенного, кстати проповедником Форсбергом, места.
И она смотрела и смотрела. И я подумал, что младенчик-то, Господи, хотя ничего не сказал. Но младенчик-то, Господи. А вдруг ей хотелось младенчика Ээвы-Лисы. Может, ей нравились пригульные. Иначе почему бы она взяла к нам Ээву-Лису.
Но с той самой ночи, когда она вернулась домой из больницы, и автобус остановился, и шофер, это был Марклин, обернулся и спросил, не сжалится ли кто над женщиной, — с того раза других детей, кроме пригульных и подменышей, быть не могло. Приблизительно так.
И тогда, на похоронах, она смотрела на меня поверх расчищенного места. И как будто хотела сказать: Я бы позаботилась о бедном мальчике, кабы знала.
Бедном мальчике. Хотя ведь только я знал, что в «Норран» завернут мальчик. Подумать только, может, если бы ей позволили, она бы захотела взять мертвого младенчика.
Когда я подумал об этом, у меня на душе стало почти торжественно. Как в тот раз, когда, развернув газету, я смотрел на него. Почти торжественно.
Капитан Немо сам сказал, когда однажды ночью пришел ко мне, а я спросил, почему же она тогда орала на Ээву-Лису с верхней ступеньки, чтобы та убиралась, со своим спокойным и задумчивым выражением лица, что он вполне понимает ее.
То была не злоба, а любовь.
И он сказал, что хоть и не понимает до конца все мои недоумения, но может понять, почему мне иногда снятся кошмары о мертвом младенчике в «Норран». И как его с широко раскрытыми глазами несет течением подо льдом. Он и сам однажды пережил нечто подобное. На мой вопрос он подробно рассказал о случае, известном мне по книге. Но я, пожалуй, никогда не подозревал, насколько это взволновало капитана Немо.
Он стоял у иллюминатора «Наутилуса» и смотрел, как женщина с ребенком с потопленного им английского фрегата скользила сквозь толщу воды на дно. Они чуть ли не улыбались. Капитан Немо сказал, что знает, какое ужасное чувство при этом возникает. Ведь это он приказал потопить судно. Ребенка, ему было месяцев шесть, несло глубоководным течением.
И то же случилось с мертвым младенчиком в «Норран»? — спросил я. Да, спокойно ответил капитан Немо. Так и младенчика, наверно, несло течением, подо льдом. Далеко-далеко, к Русскому острову. Он всплывал и опускался вглубь и сквозь воду смотрел на лед, серый снизу. И когда он всплывал — натыкался на лед, как «Наутилус» у Северного полюса, положение, из которого, кстати, капитан Немо вышел с превеликим трудом.
Капитан Немо знал, чтó при этом чувствуешь.
Так вот бывает с настоящими благодетелями. У них есть опыт.
— Чего мы ищем, — раз за разом спрашивал Юханнес.
Я не отвечал, это было ни к чему.
В тот вечер мы искали вдоль западного побережья острова. Ветер стих, и я отталкивался колом, выдернутым из ограды, которым предусмотрительно запасся.
Я не сказал, что мы ищем. На плоту было тихо.
К утру — темнота так и не наступила, ветер стих около одиннадцати, — ближе к утру я начал замерзать. Здесь, с северной стороны болота, домов не было, дома стояли у Форсена, в Эстре и Вестре, но не здесь. Я чувствовал себя спокойно, не боялся, что нас кто-нибудь увидит, а Свен Хедман решил, конечно, что мы остались ночевать в Мелаоне. Я замерз, но тут и там виднелись сеновалы.
Мы пристали. Я взял коробку с провиантом, но Юханнес ничего не захотел есть, а я не стал его уговаривать. Плот мы привязали.
Потом вошли в сарай.
В глубине валялось слежавшееся сено. Остальное давно увезли. Ни один из нас не мог заснуть. И я решил разобраться с Юханнесом.
Он, сказал я ему, не жалел в жизни ни одного человека. Ни единого, кроме себя самого. Он только и видел, как мама стоит на верхней ступеньке и орет, но заметил ли он, какое у нее было лицо? Слышал ли он шофера, это был Марклин, когда тот спросил, не может ли кто-нибудь сжалиться? Он видел ее суровость, но не сумел смягчить ее. Думал ли он о чем-то еще, кроме как о том, чтобы показать, как быстро он бегает в парусиновых туфлях летом и в валенках с лезвиями зимой, да быть пригожим и всеобщим любимчиком?
И Ээва-Лиса.
И я рассказал ему о той ночи в дровяном сарае.
Юханнес зарылся в слежавшееся сено. Мне всегда хотелось иметь брата, с которым можно всем делиться, или кого-то, как Ээва-Лиса, чтобы крепко любить, а она бы крепко любила меня, и мы бы весь вечер сидели и разговаривали. А что я получил? — того, кто зарылся лицом в сено и молчал. И Ээва-Лиса ушла от меня, правда, чтобы вернуться в этой земной жизни, но она медлила, и единственный, у кого я мог спросить совета, был Благодетель, но не знаю, не знаю. Иногда этого недостаточно.
