Тихий Дон - Шолохов Михаил Александрович (книги .txt) 📗
— Не обязательно самому. Скажи ребятам, какие во дворе, — посоветовал Фомин.
Чумаков холодно оглядел красноармейца с ног до головы, сказал:
— Иди вперед, милый.
Красноармеец отшатнулся от печи, сгорбился и медленно пошел к выходу, оставляя на полу влажные следы промокших валенок.
— Шел сюда — хотя бы ноги вытер! Явился, наследил нам тут, нагрязнил… До чего же ты неряха, братец! — с нарочитым недовольством говорил Чумаков, направляясь за пленным.
— Скажи, чтобы вывели на проулок либо на гумно. Возле дома не надо, а то хозяева будут обижаться! — крикнул вслед им Фомин.
Он подошел к Григорию, сел рядом, спросил:
— Короткий у нас суд?
— Короткий, — избегая встретиться глазами, ответил Григорий.
Фомин вздохнул.
— Ничего не попишешь. Зараз так надо. — Он еще что-то хотел сказать, но на крыльце громко затопали, кто-то крикнул, и звучно хлопнул одинокий выстрел.
— Что их там черт мордует! — с досадой воскликнул Фомин.
Один из сидевших возле стола вскочил, ударом ноги распахнул дверь.
— В чем там дело? — крикнул он в темноту.
Вошел Чумаков, оживленно сказал:
— Такой шустрый оказался! Вот чертяка! С верхней приступки сигнул и побег. Пришлось стратить патрон. Ребята там его кончают…
— Прикажи, чтобы вытянули с база на проулок.
— Я уже сказал, Яков Ефимович.
В комнате на минуту стало тихо. Потом кто-то спросил, подавив зевоту:
— Как, Чумаков, погода? Не разведривает на базу?
— Тучки.
— Ежели дождь пройдет — последний снежок смоет.
— А на что он тебе нужен?
— Он мне не нужен. По грязюке неохота хлюстаться.
Григорий подошел к кровати, взял свою папаху.
— Ты куда? — спросил Фомин.
— Оправиться.
Григорий вышел на крыльцо. Неярко светил проглянувший из-за тучки месяц. Широкий двор, крыши сараев, устремленные ввысь голые вершины пирамидальных тополей, покрытые попонами лошади у коновязи — все это было освещено призрачным голубым светом полуночи. В нескольких саженях от крыльца, головою в тускло блистающей луже талой воды, лежал убитый красноармеец. Над ним склонились трое казаков, негромко разговаривая. Они что-то делали возле мертвого.
— Он ишо двошит, ей-богу! — с досадой сказал один. — Что же ты, косорукий черт, так добивал? Говорил тебе — руби в голову! Эх, тюря неквашеная!
Хрипатый казак, тот самый, который конвоировал Григория, ответил:
— Дойдет! Подрыгает и дойдет… Да подыми ты ему голову! Не сыму никак. Подымай за волосья, вот так. Ну, а теперь держи.
Хлюпнула вода. Один из стоявших над мертвым выпрямился. Хрипатый, сидя на корточках, кряхтел, стаскивая с убитого теплушку. Немного погодя он сказал:
— У меня рука легкая, через это он и не дошел пока. Бывало, в домашности кабана начну резать… Поддерживай, не бросай! О, черт! Да-а, бывало, начну кабана резать, все горло ему перехвачу, до самой душки достану, а он, проклятый, встанет и пойдет по базу. И долго ходит! Весь в кровище, а ходит, хрипит. Дыхать ему нечем, а он все живет. Это, значит, такая уже легкая рука у меня. Ну, бросай его… Все ишо двошит? Скажи на милость. А ить почти до мосла шею ему располохнул…
Третий распялил на вытянутых руках снятую с красноармейца теплушку, сказал:
— Обкровнили левый бок… Липнет к рукам, тьфу, будь она неладна!
— Обомнется. Это не сало, — спокойно сказал хрипатый и снова присел на корточки. — Обомнется либо отстирается. Не беда.
— Да ты что, и штаны думаешь с него сымать? — недовольно спросил первый.
Хрипатый резко сказал:
— Ты, ежели спешишь, иди к коням, без тебя тут управимся! Не пропадать же добру?
Григорий круто повернулся, пошел в дом.
Фомин встретил его коротким изучающим взглядом, встал:
— Пойдем в горницу, потолкуем, а то тут галдят дюже.
В просторной, жарко натопленной горнице пахло мышами и конопляным семенем. На кровати, раскинувшись, спал одетый в защитный френч небольшой человек. Редкие волосы его были всклокочены, покрыты пухом и мелкими перьями. Он лежал, плотно прижавшись щекой к грязной, обтянутой одним наперником подушке. Висячая лампа освещала его бледное, давно не бритое лицо.
Фомин разбудил его, сказал:
— Вставай, Капарин. Гость у нас. Это наш человек — Мелехов Григорий, бывший сотник, к твоему сведению.
Капарин свесил с кровати ноги, потер руками лицо, встал. С легким полупоклоном он пожал Григорию руку:
— Очень приятно. Штабс-капитан Капарин.
Фомин радушно придвинул Григорию стул, сам присел на сундук. По лицу Григория он, вероятно, понял, что расправа над красноармейцем произвела на него гнетущее впечатление, потому и сказал:
— Ты не думай, что мы со всеми так строго обходимся. Это же, чудак, — из продотрядников. Им и разным комиссарам спуску не даем, а остальных милуем. Вот вчера поймали трех милиционеров; лошадей, седла и оружие у них забрали, а их отпустили. На черта они нужны — убивать их.
Григорий молчал. Положив руки на колени, он думал о своем и слышал как во сне голос Фомина.
— …Вот так и воюем пока, — продолжал Фомин. — Думаем все-таки поднять казаков. Советской власти не жить. Слухом пользуемся, что везде война идет. Везде восстание: и в Сибири, и на Украине, и даже в самом Петрограде. Весь флот восстал в этой крепости, как ее прозывают…
— В Кронштадте, — подсказал Капарин.
Григорий поднял голову, пустыми, словно незрячими глазами взглянул на Фомина, перевел взгляд на Капарина.
— На, закури. — Фомин протянул портсигар. — Так вот, Петроград уж взяли и подходют к Москве. Везде такая волынка идет! Нечего и нам дремать. Подымем казаков, стряхнем Советскую власть, а там, ежели кадеты подсобят, вовсе дела наши пойдут на лад. Нехай ихние ученые люди власть устанавливают, мы им поможем. — Он помолчал, потом спросил: — Ты как, Мелехов, думаешь: ежели кадеты подопрут от Черного моря и мы соединимся с ними, — нам же это зачтется, что мы первые восстали в тылу? Капарин говорит — непременно зачтется. Неужели, к примеру, мне будут попрекать, что я увел в восемнадцатом году Двадцать восьмой полк с фронта и каких-нибудь два года служил Советской власти.
«Вот ты куда стреляешь! Дурак, а хитрый…» — подумал Григорий, невольно улыбнувшись. Фомин ждал ответа. Вопрос этот, очевидно, занимал его не на шутку. Григорий нехотя сказал:
— Это дело длинное.
— Конечно, конечно, — охотно согласился Фомин. — Я это к слову сказал. Дальше виднее будет, а теперь нам надо действовать, громить коммунистов в тылу. Жить мы им все одно не дадим! Они пехотишку свою посадили на подводы и думают за нами угоняться… Пущай пробуют. Пока конную часть им подкинут, мы весь округ кверх ногами поставим!
Григорий снова смотрел под ноги себе, думал. Капарин извинился, прилег на кровать.
— Устаю очень. Переходы сумасшедшие у нас, мало спим, — сказал он, вяло улыбнувшись.
— Пора и нам на покой, — Фомин встал, опустил тяжелую руку на плечо Григория. — Молодец, Мелехов, что послухал тогда в Вешках моего совета! Не прихоронись ты тогда — навели бы тебе решку. Лежал бы теперь в вешенских бурунах, и ноготки обопрели бы… Это уж я — как в воду гляжу. Ну, так что надумал? Говори, да давай ложиться спать.
— Об чем говорить?
— С нами идешь или как? Всю жизню по чужим катухам не прохоронишься.
Григорий ждал этого вопроса. Надо было выбирать: или дальше скитаться по хуторам, вести голодную, бездомную жизнь и гибнуть от глухой тоски, пока хозяин не выдаст властям, или самому явиться с повинной в политбюро, или идти с Фоминым. И он выбрал. Впервые за весь вечер глянул прямо в глаза Фомину, кривя губы улыбкой, сказал:
— У меня выбор, как в сказке про богатырей: налево поедешь — коня потеряешь, направо поедешь — убитым быть… И так — три дороги, и ни одной нету путевой…
— Ты уж выбирай без сказок. Сказки потом будем рассказывать.
— Деваться некуда, потому и выбрал.
— Ну?
— Вступаю в твою банду.
Фомин недовольно поморщился, закусил ус.
