Картинки с натуры - Диккенс Чарльз (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗

Интересно, что заведения эти поставлены на самую широкую ногу, и даже в наиболее ничтожных из них соблюдается строжайшее разграничение отдельных отраслей торговли. Великолепная надпись на матовом стекле, вделанном в одну из дверей, гласит: «в контору», другая – «отдел бутылок», третья – «оптовый отдел», четвертая – «винная галерея», и так далее и так далее; после этого невольно ожидаешь встретить специальный «звонок для бренди» или «вход для виски». Много изощряются также в сочинении соблазнительных наименований для различных сортов джина, так что пьющая публика, созерцая эти названия, огромными буквами начертанные над огромными же цифрами, пребывает в приятной нерешительности, не зная, что выбрать – «Сливки Долины» или «Непревзойденный», «Бери, не ошибешься!» или «Мешай, не мешкай!», «Держись, дружище!», или «Бархатный джин», или «Поддай жару!», или десяток других, не менее заманчивых и целительных напитков. Заведения эти вообще-то попадаются едва ли не на каждой улице, но великолепнее всего они и особенно много их там, где больше всего грязи и нищеты. Так, вблизи Друри-лейн, в Холборне, Сент-Джайлсе, возле Ковент-Гардена и Клер-Маркет расположены наиболее роскошные питейные дома. Ибо возле этих главных проспектов нашей благословенной столицы больше грязи, убожества и нищеты, чем во всякой другой ее части.

Попытаемся описать в кратких словах какой-нибудь крупный питейный дом и его завсегдатаев – в назидание тем из наших читателей, кто не имел случая лично наблюдать подобные сцены. В надежде набрести на нужный нам питейный дом возьмем курс на Друри-лейн, пробираясь узкими улочками и дворами, что отделяют Друри-лейн от Оксфорд-стрит, мимо того прославленного квартала, примыкающего к пивоварне в самом конце Тоттенхем-Корт-роуд и известного посвященным под названием «Воронье гнездо» [38].

Тем, кто не знаком с этой частью Лондона (а таких немало), трудно вообразить себе всю грязь и нищету, которые царят в ней. Убогие домики, где выбитые окна заделаны тряпьем и бумагой и где в каждой комнате ютится по целому семейству, а подчас и по два и по три даже: в подвале – мастера, изготовляющие сласти и засахаренные фрукты, в передних комнатах – цирюльники и торговцы копченой селедкой, в задних – сапожники; торговец певчими птицами на втором этаже, три семейства на третьем и лютый голод на чердаке; в коридоре ирландцы, в столовой – музыкант, на кухне – поденщица и пятеро ее голодных детей. Грязь всюду: перед самым домом – сточная канава, позади – выгребная яма, в окнах сушится белье, из окон льются помои; девочки четырнадцати – пятнадцати лет бродят босиком и нечесаные в каких-то белых салопах, надетых чуть ли не на голое тело; тут же мальчики всевозможных возрастов в куртках всевозможных размеров или вовсе без оных; мужчины и женщины, одетые кто во что горазд, но все без исключения грязно и убого; все это слоняется, бранится, пьет, курит, ссорится, дерется и сквернословит.

Но вот вы поворачиваете за угол – какой контраст! Блеск и великолепие кругом! Из ярко освещенного кабака, что стоит на развилке двух улиц, доносится гул множества голосов; пестрый домик с диковинным орнаментом на фасаде, светящийся циферблат часов, зеркальные стекла в окнах и лепные розанчики вокруг них, обилие щедро позолоченных газовых рожков производят впечатление воистину ослепительное после мрака и грязи, только что нас окружавших. Внутри кабака еще наряднее. Поперек комнаты тянется стойка полированного красного дерева с изящной резьбой, а по бокам ее, отгороженные легкими медными перилами, выстроились в ряд огромные зеленые с позолотой бочки, на каждой из которых красуется надпись: «Старый Том, 549», «Молодой Том, 360», «Самсон, 1421», где цифры, надо полагать, означают количество галлонов в бочонке. По ту сторону стойки – просторная, высокая зала, где такие же в высшей степени заманчивые сосуды можно видеть и внизу и на хорах. На самой стойке помимо обычной батареи бутылок стоят две-три корзинки с печеньем и пирожными, предусмотрительно закрытые плетеными крышками – на случай незаконных посягательств. За стойкой две эффектно разодетые девицы с тяжелыми бусами на шее разливают вино и «смеси». Им помогает плотный, с грубыми чертами лица человек в меховой шапке, которую он лихо заламывает набекрень, чтобы все видели, во-первых, какой он дошлый малый и, во-вторых, какие у него великолепные рыжие бакенбарды. Надо полагать, что он и есть хозяин заведения.

Две старухи прачки, сидящие слева от стойки на низенькой скамеечке, немного робеют перед буфетчицами, перед их прическами и неприступными лицами. Свою порцию мятного джина они принимают со всею почтительностью и даже просьбу дать им «заодно уж какое-нибудь там печеньице помягче» решаются изложить лишь после вступительных словечек, вроде: «Будьте такие добренькие, сударыня». С изумлением глядят они на развязного молодого человека в коричневом сюртуке со светлыми пуговицами, который привел с собой двух приятелей и самой непринужденной походкой, словно всю жизнь прожил среди зеленого с позолотой орнамента, направляется к стойке, с удивительным хладнокровием подмигивает одной из барышень и совсем по-хозяйски заказывает «шкалик и три стакана покрепче».

– Джину? Пожалуйста! – говорит буфетчица, после того как налила стакан, и старательно глядит в сторону, чтобы показать, что его подмигивание не возымело на нее ни малейшего действия.

– Спасибо, прелестная Мэри, – отвечает джентльмен в коричневом сюртуке.

– Меня, между прочим, зовут не Мэри, – говорит девушка, чуть-чуть смягчаясь, и протягивает ему сдачу.

– Не может быть! – отвечает неотразимый молодой человек. – Все Мэри, каких я знавал, были прехорошенькие.

Тут буфетчица, которая не помнит уже точно, как это краснеют в таких случаях, круто отвернувшись от любезника, обращается к новой посетительнице – особе в шляпке с поблекшими перьями, которая во избежание недоразумений с места в карьер объявляет, что платит «этот вон джентльмен», кивнув на своего спутника, и заказывает «стакан портвейна и кусок сахара».

Два старичка, что зашли «промочить горло», только что разделались с третьим шкаликом и уже пускают слезу, а так как расположившаяся рядом компания уютных толстушек тоже успела проглотить свою порцию сиропа с ромом, то они все вместе начинают дружно плакаться на жизнь, которая становится труднее с каждым днем; дело доходит до того, наконец, что одна из толстушек соглашается поставить всем по стаканчику, беспечно замечая при этом, что «слезами горю не поможешь, а хороших людей днем с огнем не сыщешь, вот я и говорю – пользуйся, пока не поздно, верно?». Справедливость этого изречения особенно поражает тех, кому не приходится платить.

Становится поздно, и постоянно сменяющаяся толпа мужчин, женщин и детей начинает редеть; остается несколько бездомных бродяг – озябшие, несчастные существа, больные и истощенные до последней степени. Ирландцы-рабочие, расположившиеся в дальнем углу и вот уже битый час занятые тем, что попеременно то жарко пожимают друг другу руки, то чуть ли не убивают друг друга, внезапно доходят до совершенной уже ярости в своих спорах; и когда один из них слишком уж энергично старается примирить стороны, остальные валят его на пол и начинают изо всех сил дубасить. Человек в меховой шапке и его подручный выбегают из-за стойки. Хаос полнейший: хлопает дверь, и часть ирландцев оказывается по ту сторону ее, на улице, остальные внутри; подручный хозяина лежит, избитый, среди бочонков; хозяин лупит всех почем зря, и все лупят хозяина почем зря; буфетчицы визжат; появляется полиция; все смешалось: руки, ноги, полицейские дубинки, обрывки одежды, крики, извивающиеся тела. Кое-кого отводят в участок, остальные плетутся к себе домой бить жен, чтобы не скулили, и награждать ребятишек пинками, чтоб не смели быть голодными.

Мы позволили себе окинуть эту область лишь беглым взглядом, не только затем, что скованы размерами очерка, но также из боязни произвести слишком уж гнетущее и отталкивающее впечатление. Ибо и господа читатели, как бы доброжелательны они ни были, и любезные дамы, при всем своем милосердии, непременно отвернулись бы от картины, изображающей отупевших от пьянства мужчин и несчастных, опустившихся, раздавленных жизнью женщин, которые вместе и поставляют в основном армию завсегдатаев описанных нами притонов; упиваясь сознанием своей нравственной чистоты, дамы и господа забывают о том, какая бедность обступила этих несчастных, какие искушения подстерегают их на каждом шагу. Пьянство – бич Англии, но еще более страшный бич – бедность с ее неизменным спутником – грязью. И пока мы не предоставим беднякам сносные жилища и не сможем убедить несчастного человека, который живет вечно впроголодь, не покупать временное забвение своих невзгод на жалкие гроши, которых хватило бы хоть на хлеб для его семьи, – до самых тех пор питейные дома будут множиться, становясь год от года все пышнее и великолепнее. Если бы наши общества трезвости предложили какое-нибудь противоядие от голода, зловония и грязи или учредили особые аптеки, в которых бы бесплатно отпускались пузырьки с каплями забвения, тогда, конечно, канули бы в Лету и эти храмы, воздвигнутые вину.