Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод) - Рэнд Айн (серии книг читать онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
Доктор Стэдлер опустил взгляд.
Внезапный взвизг микрофона мгновенно насторожил людей; казалось, они на грани паники. Диктор, улыбавшийся, частивший в микрофон, как пулемет, бодро прорычал, что сейчас они станут свидетелями радиопередачи с сообщением об этом важном открытии всей стране. Потом, взглянув на часы, в свой текст и на указующую руку Уэсли Моуча, крикнул в блестящую змеиную голову микрофона — в гостиные, конторы, кабинеты, детские всей страны:
— Дамы и господа! Проект «Икс»!
Феррис подался к доктору Стэдлеру — под напоминавший топот копыт голос диктора, несшийся галопом по всей стране с описанием нового изобретения, — и небрежным тоном произнес:
— Очень важно, чтобы не было критики проекта в наше ненадежное время, — затем добавил полушутя: — И ничего другого в никакое другое.
— …и политические, культурные, интеллектуальные и моральные лидеры страны, наблюдавшие это великое событие как ваши представители и от вашего имени, сейчас лично изложат свои взгляды!
Мистер Томпсон первым поднялся по деревянной лестнице на платформу с микрофоном. Отрывисто произнес краткую речь, приветствуя новую эру и объявляя — воинственным тоном вызова неизвестным врагам, — что наука принадлежит людям, и каждый человек на планете имеет право на долю благ, приносимых технологическим прогрессом.
Затем к микрофону подошел Уэсли Моуч. Он говорил о необходимости социального планирования и единодушной поддержке тех, кто им занимается. Говорил о дисциплине, сплоченности, аскетизме и патриотическом долге переносить временные трудности.
— Мы мобилизовали лучшие умы страны для работы ради вашего благосостояния. Это замечательное изобретение явилось результатом труда гениального человека, преданность которого идеалам гуманизма несомненна, человека, которого мы все признали величайшим умом нашего столетия — доктора Роберта Стэдлера!
— Что?! — воскликнул доктор Стэдлер, резко повернувшись к Феррису.
Доктор Феррис посмотрел на него с выражением терпеливой снисходительности.
— Он не спрашивал моего разрешения так говорить! — полувыкрикнул-полупрошептал Стэдлер.
Феррис развел руками в жесте укоризненной беспомощности.
— Вот, видите, доктор Стэдлер, как нехорошо получается, если вы позволяете себе волноваться из-за политических дел, которые всегда считали недостойными своего внимания. Видите ли, мистер Моуч не обязан спрашивать разрешений.
Фигурой, сутулившейся теперь на фоне неба на платформе ораторов, чуть ли не обвивающейся вокруг микрофона, говорящей скучающим, пренебрежительным тоном, был доктор Саймон Притчетт. Он объявлял, что новое изобретение — орудие социальной справедливости, гарантирующее общее процветание, и что каждый, сомневающийся в этом очевидном факте — враг общества и должен получить по заслугам.
— Это изобретение — результат труда доктора Роберта Стэдлера, выдающегося приверженца свободы…
Доктор Феррис открыл портфель, достал несколько листов бумаги с аккуратно отпечатанным текстом и повернулся к доктору Стэдлеру.
— Вы должны стать кульминационным пунктом радиопередачи. Будете говорить последним, в конце часа. — Протянул листы. — Вот речь, которую произнесете.
Его глаза сказали остальное: подбор слов был очень тщательным.
Доктор Стэдлер взял листы, но держал их кончиками вытянутых пальцев, словно клочок бумаги, который собирался выбросить.
— Я не просил вас быть составителем моих речей, — сказал он. Сарказм в его голосе дал доктору Феррису ключ к ответной реакции: сейчас не время для сарказма.
— Я не мог допустить, чтобы вы тратили свое драгоценное время на написание выступлений по радио, — сказал доктор Феррис. — и был уверен, что вы это оцените.
Он сказал это неискренне-вежливым тоном, тоном, помогающим нищему сохранить достоинство.
Реакция собеседника обеспокоила его: доктор Стэдлер не ответил и не взглянул на рукопись.
— Отсутствие веры, — рычал на платформе тоном уличного задиры здоровенный оратор, — отсутствие веры — это единственное, чего надо бояться! Если будем верить в планы наших лидеров, тогда планы будут действовать, мы все получим процветание, покой, изобилие. Те, кто сомневаются и подрывают наш дух и держат нас в бедствиях, в дефиците всего. Но мы не будем терпеть этого, мы должны защищать людей, и если кто-то из этих сомневающихся умников поднимет голову, поверьте, мы с ним разберемся!
— Было бы неразумно, — негромко заговорил доктор Феррис, — вызвать всеобщее негодование против Государственного научного института в такое взрывоопасное время. В стране много недовольства и беспорядков, и если люди неправильно поймут суть этого нового изобретения, возможно, они обратят свой гнев на ученых. Ученые никогда не были популярны у масс.
— Мир! — вещала в микрофон высокая, стройная женщина. — Это замечательное изобретение поможет сохранить мир. Оно защитит нас от агрессивных планов эгоистичных врагов, оно позволит нам дышать свободно и учиться любить своих собратьев. — У нее было костлявое лицо и злобная складка губ, приобретенная на вечеринках с коктейлями; она была в голубом, ниспадающем свободными складками платье, напоминающем концертное одеяние арфистки. — В нем вполне можно видеть чудо, которое считалось невозможным в истории, — мечту веков, окончательный синтез науки и любви!
Доктор Стэдлер поглядел на лица людей на трибунах. Все сидели тихо, все слушали, но в глазах было выражение подавленности, страха, грозившего стать постоянным, выражение живой раны, тускнеющей под вуалью инфекции. Они понимали так же, как и он, что были мишенями бесформенных раструбов, торчащих из купола дома-гриба, и ему стало любопытно, каким образом теперь они гасят свой разум, избегая думать об этом; он понимал: те слова, что они жаждут услышать и поверить в них, это цепи, которые будут удерживать их так же, как коз, в радиусе действия этих раструбов. Им очень хотелось поверить; он видел, как сжимаются их губы, видел недоверчивые взгляды, бросаемые на соседей, словно угрожавшим им ужасом был не звуковой луч, а люди, которые заставят их признать в нем ужас. Глаза их затуманивались, но остающееся выражение раны воспринималось как крик о помощи.
— Как, по-вашему, что они думают? — негромко спросил доктор Феррис. — Разум — единственное оружие ученого, а разум не имеет власти над людьми, верно? В такое время, как наше, когда страна рушится, когда толпа доведена слепым отчаянием до грани открытых мятежей и насилия, порядок должен поддерживаться всеми возможными средствами. Что поделаешь, когда приходится иметь дело с людьми?
Доктор Стэдлер не ответил.
Толстая, расплывшаяся женщина со слишком маленьким лифчиком под темным, покрытым пятнами пота платьем говорила в микрофон — доктор Стэдлер не сразу смог поверить своим ушам, — что новое изобретение будет принято с особой благодарностью всеми матерями страны.
Стэдлер отвернулся; наблюдавший за ним Феррис видел только благородную линию высокого лба и глубокую горестную складку в уголке губ.
Вдруг Роберт Стэдлер повернулся к нему. Это походило на струю крови из внезапной трещины в почти затянувшейся ране: лицо Стэдлера было открытым, открытым в страдании, в ужасе, в искренности, словно в ту минуту, когда он простонал с возмущением и отчаянием: «И это в цивилизованный век, Феррис, в цивилизованный век!» — они оба были людьми.
Доктор Феррис издал негромкий, продолжительный смех.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — произнес он тоном строгого наставника.
Доктор Стэдлер опустил глаза.
Когда Феррис заговорил снова, в голосе его звучала легкая нотка, которую доктор Стэдлер мог бы определить только как неуместную в любой научной дискуссии:
— Будет досадно, если случится что-то, подвергающее опасности Государственный научный институт. Будет очень досадно, если институт закроют или кого-то из нас вынудят уйти. Куда мы пойдем? Ученые в наше время излишняя роскошь. А таких людей или учреждений, которые могут позволить себе хотя бы самое необходимое, не говоря уж о роскоши, очень немного. Открытых дверей для нас не осталось. Нас не примут в исследовательские отделы промышленных концернов, таких, например, как «Риарден Стил». Кроме того, если наживем врагов, нас будут бояться все, кто захочет использовать наши таланты. Такой, как Риарден, стал бы за нас сражаться. А такой, как Оррен Бойль? Но это чисто теоретические размышления, потому что все частные научно-исследовательские организации закрыты по Директиве 10-289, изданной, чего вы, возможно, не понимаете, Уэсли Моучем. Может, вы подумываете об университетах? Они в том же положении. Они не могут позволить себе наживать врагов. Кто подаст голос за нас? Думаю, кто-нибудь вроде Хью Экстона встал бы на нашу защиту — но думать так значит быть повинным в анахронизме. Он человек иного века. Условия, сложившиеся в нашей социальной и экономической реальности, давно сделали его существование невозможным. И не думаю, что доктор Саймон Притчетт или поколение, воспитанное под его руководством, сможет или захочет защитить нас. Я никогда не верил в силу идеалистов. А вы? А сейчас не век непрактичного идеализма. Если кто-нибудь захочет выступить против политики правительства, как он добьется того, чтобы его услышали? Через этих джентльменов прессы, доктор Стэдлер? Разве в стране есть хоть одна независимая газета? Неконтролируемая радиостанция? Хоть какая-то частная собственность? Личное мнение? — Тон его голоса теперь был вполне ясен: это был тон убийцы. — Личное мнение — это роскошь, которую сейчас никто не может себе позволить.
