Модеста Миньон - де Бальзак Оноре (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений txt) 📗

— Довольно, отец, не играйте моей жизнью, — прошептала Модеста, бледнея.

— Мужайся, дочка, собери все свои силы. Ты сама играла с жизнью, а жизнь посмеялась над тобой.

Модеста смотрела на отца, ничего не понимая.

— Послушай, а что, если юноша, любимый тобой, тот самый, которого ты видела в гаврской церкви четыре дня тому назад, оказался бы негодяем?

— Не может быть! — воскликнула она. — Эти черные кудри, это бледное, благородное, поэтическое лицо...

— Все это обман, — сказал полковник, прерывая дочь, — он не больше похож на Каналиса, чем я на того рыбака, который поднимает сейчас парус, чтобы плыть в море.

— Знаете ли вы, что вы убиваете во мне? — с трудом проговорила Модеста.

— Успокойся, дитя мое, если случаю было угодно наказать тебя при помощи твоей же ошибки, то зло еще поправимо. Юноша, которого ты видела в церкви, которому ты отдала свое сердце, обмениваясь с ним письмами, честный человек. Он пришел ко мне и признался во всем. Он тебя любит, и я бы не отверг его как зятя.

— Но если он не Каналис, то кто же он? — спросила Модеста упавшим голосом.

— Секретарь Каналиса! Его зовут Эрнест де Лабриер. Он не знатного происхождения, он самый обыкновенный человек с трезвыми понятиями и нравственными устоями; такие люди по душе родителям. Впрочем, не все ли равно? Ты его видела, ты его избрала, и ничто не может изменить твоих чувств, — ведь тебе знакома его душа: она столь же прекрасна, как и его наружность.

Графа де Лабасти прервал тихий стон Модесты. Несчастная девушка побледнела и застыла, словно мертвая, устремив на море неподвижный взгляд; как пистолетный выстрел, поразили ее слова: «Он самый обыкновенный человек с трезвыми понятиями и нравственными устоями; такие люди по душе родителям».

— Обманута... — проговорила она наконец.

— Как и твоя бедная сестра, но не так ужасно.

— Пойдем домой, — сказала она, поднимаясь с пригорка, на котором они сидели. — Отец, клянусь перед богом, что в деле моего замужества я выполню твою волю, какова бы она ни была.

— Так, значит, ты его больше не любишь? — спросил насмешливо г-н Миньон.

— Я любила правдивого человека, с чистым, не запятнанным ложью челом, безукоризненно честного, как и вы, отец, неспособного рядиться, словно актер, и присваивать себе славу, принадлежащую другому.

— Ты говорила, будто ничто не может изменить твоих чувств? — иронически заметил полковник.

— Ах, не смейтесь надо мной, — с мольбой проговорила она, прижав к груди руки и глядя на отца тоскливым взглядом, — вы не знаете, как больно ранят такие шутки сердце, они убивают все, что мне бесконечно дорого.

— Сохрани бог, я сказал тебе сущую правду.

— Спасибо, отец, — почти торжественно ответила она, помолчав.

— Ведь у него остались твои письма, — заметил Шарль Миньон. — Не так ли? А что, если бы эти страницы, полные безумных порывов твоей души, попали в руки одного из тех поэтов, которые, по словам Дюме, употребляют их вместо спичек для раскуривания сигар?

— О! вы преувеличиваете...

— Каналис сам ему это сказал.

— Он видел Каналиса?

— Да, — ответил полковник.

Они прошли несколько шагов в полном молчании.

— Так вот почему, — презрительно бросила Модеста, — господин Лабриер говорил так много плохого о поэтах и поэзии, вот почему этот ничтожный секретарь уверял... Но, может быть, — сказала она, не докончив фразы, — все его добродетели, достоинства и прекрасные чувства — лишь побрякушки эпистолярных упражнений? Тот, кто крадет чужую славу, может и...

— Взламывать замки, воровать, грабить и убивать на большой дороге! — воскликнул Шарль Миньон, улыбаясь. — Все юные девицы на один лад — прямолинейны и не знают жизни. По-вашему, мужчина, способный обмануть женщину, или побывал на каторге, или скоро взойдет на эшафот.

Эта насмешка охладила гнев Модесты, и она вновь умолкла

— Дитя мое, — заметил полковник, — в обществе следуют закону природы: мужчины стремятся покорить ваше сердце, вы же должны защищаться. А ты перепутала роли. Хорошо ли это? Все ложно в ложном положении. Основная вина лежит на тебе. Нет, Модеста, мужчина отнюдь не чудовище, если старается понравиться женщине, и он вправе применять наступательный метод со всеми вытекающими из него последствиями, кроме преступления и подлости. Мужчина может остаться добродетельным и после того, как он обманул женщину, если обман его объясняется тем, что он не обнаружил в ней ожидаемых сокровищ. Между тем сделать первый шаг, не вызывая слишком сильного осуждения, может только королева, актриса или женщина, стоящая настолько выше мужчины, что она кажется ему недосягаемой. Но девушка!.. Она отрекается при этом от всего, что бог вложил в нее святого, прекрасного, великого, какую бы красоту, поэзию и благоразумие она ни внесла в свой проступок.

— Мечтать о господине и найти слугу! Разыграть пьесу «Игра любви и случая» [81], но оказаться единственной обманутой стороной! — сказала Модеста с горечью. — Я никогда не оправлюсь от этого удара.

— Дурочка!.. в моих глазах Эрнест де Лабриер нисколько не ниже барона де Каналиса. Он был личным секретарем премьер-министра, а в настоящее время занимает должность докладчика в высшей счетной палате. У него доброе сердце, он тебя обожает. Правда, он не сочиняет стихов. Да, согласен, он не поэт, но, возможно, сердце его полно поэзии. Впрочем, бедное мое дитя, — сказал он, заметив гримасу отвращения на лице Модесты, — ты их увидишь, и того и другого, увидишь как ложного, так и настоящего Каналиса.

— О папенька!

— Разве ты не поклялась повиноваться мне в деле твоего замужества? Так вот, ты будешь иметь возможность выбрать из них того, кто тебе больше понравится. Ты начала с поэмы, а кончишь пастушеской идиллией, — попытайся разгадать истинный характер этих господ во время какой-нибудь сельской забавы, охоты или рыбной ловли!

Модеста опустила голову и задумалась. Всю дорогу в Шале она односложно отвечала на вопросы отца. Она чувствовала себя униженной, она упала в грязь с той вершины, откуда мечтала добраться до орлиного гнезда. Словом, говоря поэтическим языком одного из писателей того времени: «...она ощутила, что подошвы ее ног слишком нежны, чтобы ступать по острым камням действительности, и тогда фантазия, которая соединила в этой хрупкой груди все чувства женщины, от осыпанных фиалками грез целомудренной девушки до безумных желаний куртизанки, ввела ее в свои волшебные сады, где — о, горькое разочарование! — она увидела вместо желанного прекрасного цветка выступающие из-под земли спутанные и мохнатые корни черной мандрагоры». С таинственных высот своей любви Модеста попала на гладкую и ровную дорогу, с канавами и вспаханными полями по обеим сторонам ее, короче говоря, на торную дорогу обыденности. Какая девушка с пылкой душой не разбилась бы при таком падении? И перед кем расточала она свои признания? Модеста, возвращавшаяся в Шале, напоминала ту Модесту, которая два часа назад вышла из него, не более, чем актриса, встреченная на улице, напоминает героиню, которую она изображала на сцене. Модеста погрузилась в оцепенение, и на нее было жалко смотреть. Солнце померкло для нее; природа оделась в траур, цветы уже больше ничего не говорили ее сердцу. Как и все экзальтированные девушки, она отпила несколько лишних глотков из чаши разочарования. Модеста отбивалась от действительности, все еще не желая, чтобы семья и общество надели ей на шею ярмо: она находила его тяжелым, гнетущим, невыносимым. Увещеваний отца и матери она и слушать не хотела. С каким-то мрачным наслаждением она безвольно отдавалась душевным мукам.

— Итак, бедный Бутша прав! — сказала она однажды вечером.

Эти слова позволяют измерить тот путь, который за несколько дней совершила Модеста по тем безотрадным равнинам действительности, куда завела ее глубокая грусть. Грусть, порожденная крушением наших надежд, сродни болезни, а иногда влечет за собою даже смерть. Современной физиологии предстоит немалая задача: исследовать, какими путями, какими средствами мысли удается произвести такие же разрушения, как и яду, каким образом отчаяние лишает аппетита, нарушает пищеварение и подтачивает все жизненные функции самого сильного организма. Таково было и состояние Модесты. Через три дня ее нельзя было узнать: она впала в болезненную меланхолию, перестала петь, улыбаться, напугав этим родителей и друзей. Шарль Миньон беспокоился, ничего не слыша о приезде двух Каналисов; он уже намеревался сам ехать за ними, но на четвертый день г-н Латурнель получил о них известие, и вот каким образом.