Ночевала тучка золотая - Приставкин Анатолий Игнатьевич (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
Сашка задумался и не отвечал. Кольке он сказал только: «Не верю». Буркнул и затих.
— Чего не веришь-то? — спросил Колька. — Что сердце пробило? Не веришь? Да? Сашка молчал.
— Ты думаешь, сочиняют… Про сердце? Сашка молчал.
— Или… Про этих… Про бандитов?
Полем они дошли, срезав часть дороги, до берега Сунжи и теперь сидели на траве.
Сверкали в белесой голубизне совсем невыразительные, похожие на мираж горы. Они вроде бы были, но так были, что, казалось, ощутить их реальность вовсе невозможно.
— Я ничему не верю, — сказал вдруг Сашка. А потом, помолчав: — Ну, все как-то непонятно мне. Была эта Вера. Возила нас, кричала чего-то… А потом раз, и нету. А куда же она делась?
Колька удивился и возразил:
— Куда… Закопали!
— Да я не об этом.
Сашка прищурил глаза и посмотрел вдаль. Дребезжала на камешках рыжая вода, над ней кружилась бабочка.
— Вон эти… — И Сашка показал на горы. — Они тоже пропадают, появляются, но они всегда есть. Так?
— Ну… — спросил Колька.
— Вот… Речка… Тоже всегда…
— Ну?
— А почему же люди? Они-то что?
— Ты про Веру говоришь? Сашка с неохотой поморщился:
— Про всех я говорю. И про нас с тобой тоже говорю. Тебе страшно было стоять у гроба?
— Нет, — сказал Колька. — Не страшно. Но… неудобно.
Другого слова он не смог подобрать. Лишь поежился.
— А тогда — ночью? Вот через поле шли? Страшно?
— Там было страшно, — сознался Колька.
— И мне страшно. Только не знаю, чего я боялся. Просто боялся, и все.
— Ну, этих… боялся?
— Нет, — сказал Сашка. И вздохнул. — Я не их боялся… Я всего боялся. И взрывов, и огня, и кукурузы… Даже тебя.
— Меня?
— Ага.
— Меня?! — еще раз переспросил, удивляясь, Колька.
— Да нет, не тебя, а всех… И тебя. Вообще боялся. Мне показалось, что я остался сам по себе. Понимаешь?
Колька не понял и промолчал. А вечером они пошли к Регине Петровне.
21
Сперва они захватили банку джема. Но потом отставили. Много разговоров по колонии ходило об этом самом джеме. Да еще братья припрутся со своей банкой!
Пришли к вечеру, после похорон, и застали Регину Петровну дома. Размещалась она в дальнем углу кухоньки, отгороженном казенным желтым в полосочку байковым одеялом.
Регина Петровна искренне им обрадовалась.
— Милые мои Кузьменыши, — сказала она, пропуская их в угол и усаживая на кровать. — Ху из ху? — И указывая на Сашку, который был на этот раз подпоясан дареным ремешком, спросила: — Ну, ты, конечно,Колька?
Братья засмеялись, и она поняла, что ошиблась.
— Ладно, — сказала, — я с приезда занялась стиркой, накопилось… Мужички мои хоть и были с девочками, но порядком обросли грязью. Но все бросаю, все… Сейчас будем пить чай… С конфетами! Я настоящих конфет привезла!
Братья переглянулись, одновременно кивнули. А воспитательница сразу спросила:
— Или вас конфетами не удивишь? Она подняла таз с мыльной пеной и вынесла вон. Вернулась и повторила, присаживаясь напротив:
— Что у вас там с джемом? Много натырили — как выражаются ваши дружки? Натырили? Заначили? Я правильно говорю?
— Ну и что? — пробурчал Сашка. — Ну и заначили.
Регина Петровна рассмеялась, и низкий удивительный ее смех будто родная песня прозвучал для обоих братьев.
Они уже успели рассмотреть свою воспитательницу, и оба заметили, что она похудела и на лице, таком же красивом, сквозь природную смуглоту пробивалась желтоватая бледность. Только волосы стали еще гуще, пышнее, не волосы, а черная непослушная грива, небрежно завернутая в узел. Сейчас, на глазах Кузьменышей, она, глянув на свое отражение в окошке, зеркало, наверное, ее сгорело, одним легким движением вынула шпильку, и посыпалось на плечи темным водопадом, а лицо при этом еще больше побледнело, осунулось.
— Пусть подышат, — сказала, откидывая голову назад, чтобы волосы улеглись за спиной. — А я сделаю чай. Тогда и поговорим.
Регина Петровна принесла чайник, стаканы, в блюдечке конфеты, словно майские коричневые жуки.
— Берите, берите, — и пододвинула к ним поближе. — Это подушечки, с чаем прям благодать.
Братья взяли по одной конфете. Сашка засунул сразу в рот и съел, а Колька только лизнул и отложил.
— Ну вот, теперь я поняла, что вы меня не морочите, — Регина Петровна снова засмеялась. — Сашка — это и правда Сашка. Хоть он и с Колькиным поясом. Теперь рассказывайте… Вы же что-то хотите рассказать, да?
Сашка посмотрел на Кольку и кивнул.
— Как вы, милые мои, жили? Я ведь боялась, что вы сбежите! Вы ведь хотели сбежать? Сознавайтесь?
— Хотели, — сказал Сашка.
— Страшно было, да? Братья не ответили. И так понятно. Регина Петровна посмотрела на них долгим задумчивым взглядом, и они потупились.
— Мне тоже было страшно, — просто сказала она.
— Вы их… Вы видели? — Сашка уставился на воспитательницу.
— Видела.
— Вот! — воскликнул Сашка. — А я знал! Регина Петровна долила братьям чай и себе долила. Подошла к окну, задымила папироской. Когда она прикуривала, братья заметили, что руки у нее дрожат.
— Слава богу, хоть папирос достала, — сказала она, глядя в окно и глубоко затягиваясь. — А тогда… Что-то долго не спалось, у меня горел свет. А потом они встали за окном… Трое. А с ними еще мальчик. Окно распахнулось, вот как сейчас, а я даже не поняла ничего. Стоят трое и смотрят на меня, на мои руки, я папаху кроила. А я на них смотрю… А потом…
Регина Петровна еще раз затянулась, потом достала другую папироску, прикурила от первой, а эту, сгоревшую, бросила за окно.
И снова курила и молчала. Раздавила папироску о блюдце и вернулась за стол.
— Милые мои, дружочки… Вы что же конфет не едите?
— Мы уже, — сказал за обоих Колька. — А что — потом?
Регина Петровна задумалась, прикусив губу. Будто опомнилась, и посмотрела на братьев.
— Да. Да… Только это никому, ладно?
Братья кивнули.
— Мне велели… Приказали в милиции — никому. Так вот, они наставили ружье прямо вот сюда, — она указала на лоб. — А мальчик дернул взрослого за локоть, думаю, что это был его отец. И ружье выстрелило мимо. Мальчик опять что-то ему крикнул, и тогда мужчина посмотрел на меня и заорал по-русски: «Ухады! Убирайся! С этими…» — И стволом на детей. Я к дверям, потом вернулась, схватила мужичков в охапку… А они все на меня стволом, куда я — туда и ствол… может, они боялись, что я закричу? А я как выскочила во двор, сразу и взорвалось… Все там сгорело… И ваша папаха тоже сгорела. А дальше беспамятство какое-то. Ничего не помню. Только слово это застряло: «Ухады!» И ружье повсюду за мной. Я его и сейчас вижу.
— Они Веру убили, — сказал Колька. — Она в кабине сидела. Ей сердце пробили, а она побежала, потом упала.
— А меня пожалели… Почему? Я об этом в больнице все время думала. А когда меня допрашивали, велели об этом не говорить. Вообще ни о чем не говорить. Мол, бандиты — выловят их, и дело с концом. Только я думаю… Не надо было папаху трогать.
— Почему? Не надо?
— Не знаю. Не надо и все. Они на нее смотрели… Так странно… Будто я что-то живое резала…
— А тут солдаты были, — сказал Колька, — которые ловят.
Сашка спросил:
— Эти… Ну, трое — страшные?
— Я и не поняла! — Регина Петровна почему-то снова посмотрела в окно. — Люди как люди. Один в штатском, а двое вроде в военном… Без погон, кажется. И мальчик, такой, как вы… Черненький… Он во все глаза на меня… Отец прицелился, — и она опять показала на лоб, — а он его за локоть…
— А лошади были?
— Не видела, — сказала Регина Петровна. — Может, и были.
Сашка посмотрел на Кольку и достал желтую гильзу.
— Вот, — положил на стол. — Ихнее. От того выстрела.
Регина Петровна испуганно взглянула издалека на гильзу. Спросила тревожно, заглядывая братьям в глаза:
— Так вы бежать… Куда?
Братья посмотрели друг на друга и ничего не ответили. Колька тянул назад, в Подмосковье. Сашка звал вперед, туда, где горы. Было решено промеж ними: сядут, куда первый поезд пройдет.
