Норма - Сорокин Владимир Георгиевич (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
— Они-то небось действительно содержатся. Не то что у тебя, — зло пробурчал Мокин, разглядывая изуродованный труп, — ишь крыс развел. Обожрали все еще живого, небось…
Кедрин вздохнул, вышел из клети, кивнул Мокину:
— Петь, открой четвертую.
Мокин отодвинул задвижку, распахнул неистово заскрипевшую дверь:
— Во, бля, как недорезанная…
Четвертый затворник сидел в правом углу, возле окошка, раскинув ноги, оперевшись кудлатой головой о доски. Его узкое лицо с открытыми глазами казалось живым и полным смысла, но зеленые пятна тления на груди и чудовищно вздувшийся, не вяжущийся с его худобой живот свидетельствовали о смерти.
Секретарь осторожно вошел, присел на корточки и всмотрелся в него. Судя по длинным ногам, мускулистым рукам и широкой груди он был, вероятно, высоким и сильным человеком. В его лице было что-то заячье, — то ли от жидкой, кишащей мухами бороды, то ли от приплюснутого носа. Высокий с залысинами лоб был бел. Глаза, глубоко сидящие в сине-зеленых глазницах смотрели неподвижно и внимательно. Кисть левой руки мертвеца была перебинтована тряпкой.
Тищенко просунул голову в дверь и забормотал:
— А это, товарищ Кедрин, Калашников Геннадий… Петрович. Петрович. Сын вырожденца, внук врага народа, правнук адвоката.
Стоящий за ним Мокин хмыкнул:
— Во, падла какая!
Кедрин вздохнул и, запрокинув голову, стал разглядывать низкий щербатый потолок:
— Родственники есть?
— Нет.
— Небось за троих работал?
— Этот? — Тищенко оживился, — Тк, что вы, товарищ Кедрин. Болявый был. Чуть што сожрал не то — запоносит и неделю пластом. Да руку еще прищемил. Это он на вид здоровый. Атак — кисель. Я б давно его на удобрение списал, да сами знаете, — он сильнее просунулся в дверь, доверительно прижал к груди тонущие в рукавах руки, — списать-то — спишешь, а замену выбить — вопрос! В район ехать надо. Просить.
Кедрин поморщился, тяжело приподнялся:
— Для тебя, конечно, лишний раз в район съездить — вопрос. Привык тараканом запечным жить.
— Привык, — протянул из темноты Мокин. — Хата с краю, ничего не знаю.
— И знать не хочу, — секретарь подошел к стене и стукнул по доскам сапогом. — Гнилье какое. Как они у тебя не сбежали. Ведь все на соплях.
Он отступил и сильно ударил в стену ногой. Две нижние доски сломались.
— Вот это даааа! — Кедрин засмеялся, сокрушительно покачал головой, — Смотри, Петь!
Мокин оттолкнул Тищенко, вошел в клеть:
— Мать моя вся в саже! Да ее ж пальцем пропереть можно! Ты что ж, гнида, и на досках экономил, а?
Он повернулся к Тищенко. Тот отпрянул в тьму.
— Чо пятишься, лысый черт! А ну иди сюда!
Черная куртка Мокина угрожающе заскрипела. Он схватил Тищенко, втащил в клеть:
— Полюбуйся на свою работу!
Председатель засопел, забился в угол.
Кедрин еще раз пнул стенку. Кусок нижней доски с хрустом отлетел в сторону. В темном проеме среди земли и червячков крысиного помета что-то белело. Кедрин нагнулся и вытащил аккуратно сложенный вчетверо кусочек бумаги. Мокин подошел к нему. Секретарь расправил листок. Он был влажный и остро пах крысами.
В середине теснились частые строчки:
По мере того, как входили в Кедрина расплывшиеся слова, лицо его вытягивалось и серело. Мокин напряженно следил за ним, непонимающе шаря глазами по строчкам.
Кедрин перечитал еще раз и посмотрел на Тищенко. Лицо секретаря стало непомерно узким. На побелевшем лбу выступила испарина. Не сводя широко раскрытых глаз с председателя, он дрожащими руками скомкал листок. Тищенко — белый, как полотно, с открытым ртом и пляшущим подбородком двинулся к нему из угла, умоляюще прижав руки к груди. Кедрин размахнулся и со всего маха ударил его кулаком в лицо. Председатель раскинул руки и шумно полетел на пол — под грязные сапоги подскочившего начальника районного ГБ.
Мокин бил быстро, сильно и точно, фуражка слетела с его головы, огненный чуб рассыпался по лбу:
— Хы бля! Хы бля! Хы бля!
Тищенко стонал, вскрикивал, закрывался руками, пытался ползти в угол, но везде его доставали эти косолапые, проворные сапоги, с хряском врезающиеся в живот, в грудь, в лицо.
Кедрин горящими глазами следил за избиением, тряс побелевшим кулаком:
— Так его, Петь, так его, гада…
Вскоре председатель уже не кричал и не стонал, а свернувшись кренделем тяжело пыхтел, хлюпал разбитым ртом.
Напоследок Мокин отскочил к дверце, разбежался и изо всех сил пнул его в ватный живот. Тищенко ухнул, отлетел к стене и, стукнувшись головой о гнилые доски, затих.
Мокин прислонился к косяку, тяжело дыша. Лицо его раскраснелось, янтарный чуб приклеился к потному лбу:
— Все, Михалыч, уделал падлу…
Кедрин молча хлопнул его по плечу. Мокин зло рассмеялся, провел рукой по лицу:
— Порядок у него! Для порядку! Сссука…
Секретарь достал «Беломор», щелкнул по дну, протянул Мокину. Тот схватил вылезшую папиросу, громко продул, сунул в зубы. Чиркнув спичкой, Кедрин поджег скомканный листок, поднес Мокину. Тот прикурил, порывисто склонившись:
— А ты, Михалыч?
— Не хочу. Накурился, — сдержанно улыбнулся секретарь, бросил горящий листок на сломанные доски и вытянул из кармана смятый вымпел.
— Образцовое хозяйство! — Мокин икнул и отрывисто захохотал.
Секретарь брезгливо тряхнул шелковый треугольник, что-то пробормотал и осторожно положил его на горящий листок. Шелк скорчился, стал проростать жадными язычками.
Кедрин осторожно придвинул доски к проломленной стене. Пламя скользнуло по грязному дереву, заколебалось, неторопливо потянулось вверх. Доски затрещали.
Мокин улыбнулся, шумно выпустил дым:
— Ишь. Горит…
— Что ж ты хочешь, имеет право, — отозвался Кедрин.
— Имеет, а как же, — Мокин нагнулся ища свалившуюся фуражку. Она — грязная, истоптанная — валялась возле ноги мертвеца.
— Фу ты, еб твою… — Мокин брезгливо приподнял ее двумя пальцами, — вишь, сам же и затоптал. Ну не мудило я?
Кедрин посмотрел на фуражку, покачал головой:
— Даааа. Разошелся ты. Чуть голову не потерял.
— Голову — ладно! Новая отрастет! — Мокин засмеялся. — А эту больше не оденешь. Вишь! Вся в говне. Не стирать же…
— Это точно.
Мокин взял фуражку за козырек, помахал ей:
— Придется, Михалыч, тут оставить. Жмурикам на память.
Он шагнул к мертвецу, с размаха нахлобучил фуражку ему на голову:
— Носи на здоровье!
Две доски над проломом уже занялись — неяркое, голубоватое пламя торопливо ползло по ним. Клеть наполнялась дымом. Он повисал под грубым потолком мутными, вяло шевелящимися волокнами.
Секретарь сунул руки в карманы:
— Ну что, пошли?
— Идем, — ответил Мокин, отмахиваясь от дыма, — А то уж глаза щипит. Как в бане. Доски-то сырые. — Он вышел в коридор, поднял лежащий возле двери макет. Кедрин шагнул вслед за ним, но на пороге оглянулся, посмотрел на мертвеца. Он сидел в той же позе — раскинув ноги, выпятив распухший зеленый живот. Из-под косо нахлобученной фуражки торчали грязные волосы. Дым плавал возле лица, оживляя его заячьи черты. Кедрину показалось, что мертвец скупо плачет и, тужась, давясь мужскими слезами, мелко трясет лохматой бородой.
