Жизнь и приключения Мартина Чезлвита - Диккенс Чарльз (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
– И еще напевает на ходу, – сказал Марк, прислушиваясь, – чтобы я, чего доброго, не подумал, будто она огорчена, и не повесил бы носа. Да, оказывается, не легкое это дело быть веселым, прямо скажу.
И с этой утешительной мыслью, высказанной весьма унылым тоном, он отправился спать, в настроении, которое никак нельзя было назвать веселым.
На другое утро он поднялся спозаранку и вышел из дому с первыми лучами солнца. Однако это не помогло: вся улица встала, чтобы проводить Марка Тэпли; мальчишки, собаки, маленькие дети, старики, занятые люди и бездельники – все были тут, все кричали: «Прощай, Марк!» – каждый на свой лад, и все жалели, что он уезжает. Неизвестно по какой причине, ему все казалось, что его бывшая хозяйка тоже смотрит украдкой из окна своей спальни, но он никак не мог набраться духу и оглянуться назад.
– Прощай и ты, и все прощайте! – говорил Марк, размахивая надетой на палку шляпой и быстро шагая по узенькой улице. – Отличные ребята эти колесники – ура! А вот и мясникова собака выбегает из палисадника – тубо, дружок! Вон и мистер Пинч пошел играть на органе – прощайте, сэр! И такса из дома напротив тоже тут. – Ну, ну, будет тебе, старуха! И ребятишек видимо-невидимо, хватит для поддержания рода человеческого на веки вечные. – Прощайте, мальчики и девочки! Вот уж это делает мне честь. Наконец-то нашлось хоть что-нибудь мне по плечу. Обыкновенному человеку в таких обстоятельствах пришлось бы куда как плохо, ну, а я человек веселый, хотя и не так весел, как хотелось бы, а все-таки около того. Прощайте, прощайте!
Глава VIII
сопровождает мистера Пекснифа и, его прелестных дочерей в город Лондон и повествует о том, что произошло с ними по дороге.
Когда мистер Пексниф и обе молодые особы сели в дилижанс на перекрестке, он оказался совсем пустым внутри, что было весьма утешительно, в особенности потому, что снаружи все было полно и пассажиры, видимо, порядком промерзли. Ибо, как справедливо заметил мистер Пексниф своим дочерям, зарыв ноги поглубже в солому, закутавшись до самого подбородка и подняв оба окна, в холодную погоду всегда приятно бывает знать, что многим другим людям далеко не так тепло, как нам самим. И это, сказал он, вполне естественно и как нельзя более разумно не только в отношении дилижансов, но также и многих других общественных установлений. – Ибо, – заметил он, – если бы все были сыты и тепло одеты, мы лишились бы удовольствия восхищаться той стойкостью, с которой иные сословия переносят голод и холод. А если бы нам жилось не лучше, чем всем прочим, что сталось бы с нашим чувством благодарности, которое, – со слезами на глазах произнес мистер Пексниф, показывая кулак нищему, собиравшемуся прицепиться сзади кареты, – есть одно из самых святых чувств нашей низменной природы.
Дочери слушали эти высоконравственные наставления, исходившие из родительских уст, с подобающим почтением, выражая свое согласие улыбкой. Чтобы лучше поддерживать и лелеять священное пламя благодарности в своей груди, мистер Пексниф обратился к старшей дочери и побеспокоил ее просьбой передать ему бутылку с бренди, хотя путешествие только еще начиналось. И, приложившись к узкому горлышку сосуда, он довольно основательно подкрепился.
– Что мы такое? – вопросил мистер Пексниф, – как не дилижансы? Одни из нас еле-еле плетутся…
– Господи, что это вы, папа! – воскликнула Чарити.
– Одни из нас, говорю я, еле-еле плетутся, – повторил ее родитель, одушевляясь все более, – другие, наоборот, мчатся на перекладных. Наши страсти – это лошади, и притом необузданные!
– Ну что вы это, папа! – воскликнули обе дочери в один голос. – Даже слушать неприятно.
– Да, необузданные! – повторил мистер Пексниф так решительно, что в эту минуту, можно сказать, сам проявил некоторую моральную необузданность. – Добродетель – наш тормоз. Мы отправляемся в путь из «Материнских объятий» и доезжаем до «Лопаты могильщика».
Тут силы мистера Пекснифа истощились, и он был вынужден снова подкрепиться. Подкрепившись, он плотно заткнул сосуд пробкой, с таким видом, будто затыкал фонтан красноречия, исчерпав предмет беседы, после чего заснул на целых три перегона.
Люди, засыпая в дилижансе, имеют обыкновение просыпаться не в духе, чувствуя, что ноги у них затекли, а мозоли ноют, как никогда. Мистер Пексниф, не будучи избавлен от общей для всех смертных участи, почувствовал себя после легкой дремоты жертвой этих немощей до такой степени, что не в силах был противиться искушению выместить свои страдания на дочерях, и уж начал было лягаться и производить ногами разные другие неожиданные движения, как вдруг дилижанс остановился, и после некоторой задержки дверца его отворилась.
– Ну, так смотрите же, – произнес в темноте чей-то резкий, пронзительный голос. – Мы с сыном садимся внутрь, потому что на империале все полно, но вы согласились взять с нас ту же цену, что и за наружные места. Решено и подписано, мы дороже не заплатим. Так, что ли?
– Ладно, сэр, – ответил кондуктор.
– Внутри кто-нибудь есть? – осведомился тот же голос.
– Трое пассажиров, – сообщил кондуктор.
– Тогда я попрошу этих трех пассажиров засвидетельствовать нашу сделку, если они будут настолько любезны, – сказал тот же голос. – Ну, сынок, а теперь, я думаю, мы можем садиться, ничего не опасаясь.
И в соответствии с этими словами два пассажира заняли места в дилижансе, которому парламентским актом торжественно разрешалось перевозить до шести человек, при условии если они окажутся налицо.
– Вот это повезло! – прошептал старик, когда дилижанс тронулся с места. – Это ты ловко сообразил. Хи-хи-хи! Да мы бы и не могли ехать снаружи. Я бы умер от ревматизма!
Пришло ли в голову почтительному сыну, что он несколько перестарался, заботясь о продлении родительской жизни, или холод испортил ему настроение, неизвестно. Только вместо ответа он угостил своего папашу основательным толчком в бок, отчего добрый старик раскашлялся на целых пять минут без перерыва и довел мистера Пекснифа до такой степени раздражения, что у того вырвалось наконец – и совершенно неожиданно:
– Нет места! В этом дилижансе нет места для джентльмена с такой простудой!
– Это у меня не простуда, – ответил старик после некоторого молчания, – это у меня грудной кашель, Пексниф.
Голос и манера говорить, невозмутимое спокойствие говорившего, присутствие сына и знакомство с мистером Пекснифом – все это взятое вместе помогло определить личность незнакомца настолько, что никакая ошибка была невозможна.
– Гм! Я думал, что адресуюсь к незнакомцу, – заметил мистер Пексниф, возвращаясь к обычной своей кротости. – А оказывается, я адресуюсь к родственнику. Пусть мистер Энтони Чезлвит и сын его мистер Джонас, – это они, дорогие мои дети, путешествуют с нами, – извинят меня за резкие, по-видимому, слова. В мои намерения не входило оскорблять чувства людей, связанных со мною родственными узами. Я, может быть, и лицемер, – ядовито заметил мистер Пексниф, – но все-таки не скотина.
– Ну-ну! – сказал старик. – Что в этом слове такого особенного, Пексниф? Подумаешь, лицемер! Да мы и все лицемеры. Кто из нас в тот день не лицемерил? Если б я не думал, что мы все стоим друг друга, я бы вас не обозвал этим словом. Да мы бы тогда и не собрались вместе, если бы не были лицемерами. Единственная разница между вами и всеми остальными… – хотите я вам сейчас скажу, – в чем разница между вами и всеми остальными?
– Если вам угодно, уважаемый сэр, если вам угодно.
– Вот ведь что в вас всего досаднее, – продолжал старик, – никогда у вас нет ни союзников, ни товарищей в ваших плутнях; вы всякого проведете, даже и того, кто сам на эти дела мастер, а держитесь так, будто бы вы – хи-хи-хи! – будто бы вы и сами себе верите. Я бы мог держать пари на изрядную сумму, – продолжал старик, – если бы я вообще держал пари, только я этого никогда не делал и не сделаю, – что вы даже перед родными дочерьми ломаете комедию и разыгрываете святого. А я вот, если задумал какое-нибудь дельце, сейчас же все рассказываю Джонасу, и мы вместе его обсуждаем. Вы на меня не обиделись, Пексниф?
