Воздушные змеи - Ромен Гари (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
— Я приветствую священное безумие, — сказал господин Пендер. — Ваше, вашего дяди Амбруаза и всех наших молодых французов, которых память заставила совсем потерять голову. Я с радостью вижу, что многие из вас запомнили то, что достойно запоминания в нашем старом обязательном народном образовании.
Он рассмеялся.
— Выражение «сохранять смысл» можно толковать двояко. Кажется, я задавал вам когда-то сочинение на эту тему. Именно сочинение по французскому языку.
— Очень хорошо помню, господин Пендер. «Сохранять здравый смысл — то есть действовать по велению рассудка, разумно». Или же наоборот: «Сохранять смысл жизни».
Мой старый учитель казался очень довольным. Он давно уже был на пенсии, сморщился, царственность его немного увяла; однако существует другая молодость, молодость, из-за которой даже семидесятилетнего школьного учителя могут отправить в концлагерь.
— Вот, вот, — сказал он, не уточняя, к чему относится его одобрение.
Собачка хозяина, Лорнетка, фокстерьер с кольцами чёрной шерсти вокруг глаз, дала лапку господину Пендеру. Господин Пендер погладил её.
— Надо иметь воображение, — сказал он. — Много воображения. Посмотрите на русских: согласно этой газете, они уже проиграли войну, но, кажется, у них тоже достаточно воображения, чтобы не замечать этого.
Он встал:
— Очень хорошо, ученик Флери. «Сохранять смысл жизни» — иногда совершенно противоположно «сохранению здравого смысла». Ставлю вам отличную оценку. Зайдите ко мне как-нибудь на днях, да поскорее. Официант!
Он положил на стол двадцать су, снял пенсне и аккуратно спрятал его в жилетный карман — пенсне прикреплялось к нему чёрной бархатной ленточкой. Ещё раз поклонился пустому стулу, надел шляпу и удалился несколько скованной походкой (колени портили ему жизнь). С мая 1941-го по июль 1942-го он написал значительную часть подпольной «литературы», распространяемой в Нормандии. Его арестовали в 1944 году, накануне высадки союзников: он слишком верил в свои кроссворды — они появлялись дважды в неделю на четвёртой странице «Ла газетт» и содержали инструкции для участников Сопротивления западного района, но один товарищ выдал ключ гестапо, после того как ему вырвали несколько ногтей.
Между тем, когда однажды утром на стенах в Клери обнаружили плакаты, где говорилось о «вечной Франции» с той новой и неожиданной силой, когда избитые фразы вдруг оживают и, преображаясь, сбрасывают свои старые заплесневелые оболочки, подозрение пало на Амбруаза Флери. Я удивлялся неожиданному чутью профессионалов с весом, которые, зная, что любой подброшенный в воздух предмет, даже воздушный змей, в конце концов падает на землю, как бы ни была сильна надежда, всё же отдавали должное старому чудаку, выходящему на луг в компании детей, подняв глаза к одному из своих «ньямов», — теперь их запрещалось запускать на высоту более пятнадцати метров.
О том, что дядю подозревают, нам сообщил сын наших соседей Кайе: утром он прибежал галопом к нам в мастерскую. Жанно Кайе был такой белокурый, как если бы его с головы до ног осыпали пшеницей; он совсем запыхался, больше от волнения, чем от того, что бежал.
— Они идут!
После чего, отдав сначала должное дружбе, он отдал должное и нормандской осторожности, выбежав прочь и исчезнув со скоростью вспугнутого кролика.
Оказалось, что «они» - это мэр Клери господин Плантье и секретарь мэрии Жабо, которого господин Плантье попросил остаться снаружи, видимо не желая, чтобы его доверенное лицо было свидетелем, поскольку доверенные лица тогда ели из всех кормушек. Он вошёл, вытер лоб большим платком в красную клетку — официальные лица начали сильно потеть после первых диверсий — и сел на скамейку, в своей вельветовой куртке цвета мочи и крагах, не поздоровавшись, поскольку был в дурном настроении.
— Это ты, Флери, или не ты?
— Это я, — ответил дядя, так как он гордился нашей фамилией. — Флери существуют уже десять поколений, и я из их числа.
— Не прикидывайся идиотом. Они начинают расстреливать, может быть, ты не знаешь этого.
— Но что я сделал?
— Они нашли листовки. Настоящие призывы к безумию, другого слова нет. Надо быть сумасшедшим, чтобы противостоять немецкому могуществу. Повсюду шепчут: только эти ненормальные Флери способны на такое. Молодой поджёг дом, где немцы собирались разместить свой штаб, — не отрицай, скотина! — а старый в свободное время запускает в небо прокламации!
— Какие прокламации, к такой-то матери? — удивился дядя, проявив неожиданную для пацифиста нежность к лексикону, расцветшему во времена Марны и Вердена.
— Твои паршивые воздушные змеи и листовки — это одно и то же! — проорал господин мэр, осенённый пониманием, идущим больше от чувства, чем от ума. — Мои дети на днях видели твоего «Клемансо»! А это что ещё?
Он направил обличающий перст на «Золя».
— Это подходящее время, чтобы запускать «Золя»? Тогда уж почему бы не «Дрейфуса»? Старина, из-за некоторых глупостей можно оказаться у стенки перед взводом солдат!
— Мы не имеем никакого отношения к тем диверсиям, о которых говорят, а мои воздушные змеи и того меньше. Глоточек сидра? Вам это мерещится.
— Мне? — заревел Плантье. — Мне мерещится? Дядя налил ему сидра.
— Никто не застрахован от игры воображения, господин мэр. Ещё немного, и вам покажется, что в небе летает «де Голль»… Никто не застрахован от безумия, даже вы.
— Что это значит — даже я? Ты думаешь, мне не хотелось бы, чтобы немцы убрались отсюда?
— Но я всё же надеюсь, что вы не из тех, кто каждый вечер слушает лондонское радио! Плантье мрачно смотрел на него:
— Слушай, тебе необязательно знать, что я слушаю и чего не слушаю! Он встал. Он был толстый. От жира ещё больше потел.
— Пойми, что всех устроит, если можно будет доказать, что листовки печатают ненормальные. Если они возьмутся за нормальных людей, ни у кого не будет ни минуты покоя. Мне бы следовало тебя выдать, ради общих интересов. Не знаю, что меня удержало.
— Может быть, то, что вы приходили сюда играть с моими воздушными змеями, когда были маленьким. Помните?
Плантье вздохнул:
— Должно быть, так.
Он подозрительно осмотрелся. Воздушные змеи из «исторической серии» королей Франции были подвешены к балкам, а когда они висят вот так, головой книзу, вид у них печальный. Плантье показал на одного пальцем:
— Это кто?
— Добрый «король Дагобер». Он не запрещённый.
— Да уж. Сегодня никто не знает, что запрещено и что нет. Он сделал шаг к двери:
— Хорошо делай уборку, Флери. Они придут, и если найдут хоть одну листовку… «Они» не нашли листовок. Им не пришло в голову поискать их внутри «королей Франции».
Печатный станок тоже не нашли. Он был в яме под кучей навоза. Они немного потыкали вилами в навоз, который отозвался, как следует, и прекратили поиски.
Немецкие солдаты часто заходили, чтобы заказать нам «ньямов» — они посылали их в подарок детям. Во внутренностях некоторых воздушных змеев таились не только призывы к сопротивлению, вышедшие из-под пламенного пера господина Пендера, но и сведения о главных группировках немецких войск и расположении береговых батарей. Приходилось быть очень внимательными, чтобы не спутать «товар на продажу» с непродажными змеями.
Наши соседи Кайе всё знали о нашей деятельности, и Жанно Кайе часто служил нам гонцом. Что касается Маньяров, я порой спрашивал себя, замечают ли они, что Франция оккупирована. К немцам у них было то же отношение, что и ко всему миру: они их игнорировали. Никто никогда не видел, чтобы они проявляли хоть малейший интерес к тому, что происходит вокруг них.
— Но они по-прежнему делают лучшее масло в округе, — одобрительно говорил Марселен Дюпра.
Хозяин «Прелестного уголка» рекомендовал нас своей новой клиентуре, и даже сам знаменитый немецкий пилот Мильх нанёс нам визит.
Нашим самым постоянным гостем в Ла-Мотт был мэр Клери. Он садился на скамью в мастерской и сидел, мрачный и недоверчивый, глядя, как дядя приделывает тело и крылья к наивным картинкам, которые ему присылают дети; потом уходил. Он казался обеспокоенным, но хранил свои опасения про себя. Но однажды он отвёл дядю в сторону:
