Эвмесвиль - Юнгер Эрнст (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
Редакторы «Крапивника» ходят только на цыпочках. В таких условиях, однако, действует и самый тонкий намек. Слух читателей обостряется настолько, что они слышат, как на пол падает булавка. Такие журналы живут за счет анонимной популярности. Каждый читал их; тем не менее на них ссылаются украдкой, как на какую-нибудь табуированную тему.
Наполеон III имел гораздо более сильного противника, который досаждал ему на страницах еженедельника «La Lanterne» [135] [136]. Обложка журнала печаталась дешевой краской; у читателей кончики пальцев становились розовыми. Считалось шиком демонстрировать их, даже император этим кокетничал. У «Крапивника» же, несмотря на большой тираж, — незначительное число подписчиков. Журнал покупают у уличных торговцев либо в киосках. Замечание Домо, следовательно, не застало меня врасплох — я постоянно начеку.
Находясь на искривленной поверхности, люди более основательно занимаются вопросами личной безопасности. Я в этом отношении не отличаюсь от прочих. Практические меры я начал принимать, когда заметил, что прохожие бросают на меня враждебные взгляды. Поиски укромного места и обнаружение бункера уже были предварительной подготовкой, потом дело дошло и до обустройства моего убежища.
Итак, проблему, как лучше всего — и по возможности бесследно — исчезнуть на неопределенный срок, я попытался разрешить на свой лад и наметил себе время для этого. Втягивая анарха в какой-то конфликт, в котором тот внутренне не участвует, общество провоцирует его на контр-игру. Анарх постарается изменить направление действия рычага, с помощью которого общество на него воздействует. Тогда само общество окажется в его распоряжении — например, как сцена для великолепных, придуманных для этого общества спектаклей. Если анарх — историк, он сумеет воспользоваться историей. И все перевернется: плен станет пленительным, опасность же превратится в приключение, в увлекательную задачу.
В моем случае бегство превратилось в роскошь уединения. Жить как инок в келье, как поэт в мансарде, как Робинзон на острове: об этом ведь мечтал каждый. В моей памяти ожила орешниковая мышка, тотемный зверек моего детства. Когда речь идет об осуществлении мечты, мы не жалеем никаких усилий; так было и здесь.
21
Чтобы адекватно описать эти усилия, мне пришлось бы погрязнуть в сотнях и тысячах деталей; поэтому я ограничусь общей диспозицией. Она может пригодиться и другим, ибо рассчитана на решение универсальной проблемы.
Задача — незаметно протащить по болоту и густым зарослям в мое убежище продовольственные запасы на год и множество необходимых предметов — казалась почти невыполнимой для одного человека; однако происходить это должно было без посторонней помощи. Если бы о моих планах узнал хоть один человек, возможность обеспечения безопасности с самого начала была бы поставлена под сомнение.
Кое-какие вспомогательные средства предложила мне сама местность. Так, я заранее знал, что вид бетона будет действовать на меня угнетающе; поэтому я обшил стены и потолок похожим на бамбук камышом, разросшимся между акациями. Сочно-желтый цвет трубчатых стеблей был приятным — почти оранжевым. Кроме того, большую часть дня я надеялся проводить под открытым небом. Кусты ведь скроют меня от посторонних глаз. Но при этом их перистые листья настолько редки, что я смогу наслаждаться солнечными ваннами. Для ночного ложа сгодятся мох и трава эспарто.
Ну а теперь транспортировка из города. Есть одно надежное средство, чтобы утаить от общества какое-то начинание: ты делаешь это начинание частью другого, которое общество одобряет и даже считает похвальным. Например: отец с благосклонностью взирает, как его сын изучает Библию. О благосклонности не было бы и речи, узнай отец, что это усердие направлено лишь на выискивание сомнительных мест. Или: опытный шпион открывает в городе фотоателье… И так далее.
Мне пригодилась орнитология: я замаскировался под birdwatcher [137]. Роснер пришел от этого в восторг. Я сделал так, чтобы он сам дал мне подходящее для моих целей поручение. Дело в том, что еще и сейчас существуют птицы, которые мало знакомы ученым или вообще для них неизвестны. Егеря Желтого хана, к примеру, совсем недавно обнаружили по ту сторону пустыни лесного павлина. Аналогичную по важности находку посчастливилось сделать и Роснеру, когда в верховьях Суса он отыскал особую породу кур, ближайшие родственники которых обитают в кустарниковых зарослях Австралии: птицу со странными привычками. Роснер высказался о ней так: «Эта бестия изобрела инкубатор задолго до того, как до него додумались египтяне». Именно: в космосе не сыщешь ничего нового — иначе Универсум не заслуживал бы своего названия.
Заботу о выводке эта птица препоручает природным стихиям: складывает холмик из листьев и прячет в нем яйца. А «высиживание» происходит за счет брожения гниющей листвы. Остается лишь позаботиться, чтобы теплота удерживалась в нужных пределах. Для этого необходимо регулировать влажность. Чтобы собрать влагу, птица во время дождя выкапывает на вершине холмика ямку, которую потом — когда вновь появляется солнце — прикрывает. Птица умеет не допускать, чтобы внутри становилось слишком тепло; а значит, она предвосхитила еще и изобретение термостата. Вообще, похоже, что наш интеллект — не более чем редуцированный инстинкт: ответвление на древе жизни, возникшее в результате многих тысячелетий естественного отбора. Это предположение не ново, однако с упадком истории, то есть в метаисторическую эпоху, оно приобретает новое значение. Среди прочего, животные могут потребовать возмещения тех жертв, которые они так долго нам приносили. Уже одно это дает представление о банальности мышления ученых, бьющихся над вопросом, обладают ли животные интеллектом.
Эти птицы могут — на свой лад — также считаться образцом решения семейной проблемы: поскольку работает у них только самец. Он отличается мощными скребущими лапами, которыми без устали сгребает листву. Только когда на его голой шее набухает нарост, появляется самка — для токования. Она позволяет — после церемониальных поклонов и плясок — оплодотворить себя и потом откладывает яйца в гнездо. Уход за ними — дело супруга, пока не вылупятся птенцы. Они выпархивают из гнезда и уже в первую ночь, как это происходит у перепелов, могут взлететь на дерево.
Роснер воспринял такое обогащение нашей фауны как сенсацию.
Он составил каталог вопросов. По всей вероятности, удаленному месту обитания соответствовало и поведение, отклоняющееся от обычного. Для меня как историка это подняло проблему матриархата. Я процитировал в луминаре Бахофена [138]. Мы с ним вступили в оживленный разговор. Само собой, я вызвался в свободное время наблюдать за этими курами. Роснер похвалил мое усердие; об этом узнал даже Кондор и, покидая ночной бар, удостоил меня несколькими словами одобрения.
Тем самым вопрос транспортировки был решен. Интересующий нас биотоп располагался удачно, он был почти недоступен, и недалеко оттуда начинался подъем на холм, густо заросший акациями. У подножия этого холма я и оборудовал свой пост наблюдения. Подразумевалось, что выполнение данного мне поручения займет — пусть и с перерывами — по меньшей мере один сезон.
Между обустройством поста наблюдения и запланированным мною обустройством бункера большой разницы не было. Все, в чем я нуждался, подвозилось к ловчим угодьям Роснера в нижнем течении Суса, и потом мулы тащили это сквозь заросли слон-травы. Погонщики мулов построили там для меня хижину. Как только они ушли, началась настоящая работа: я доставлял вещи наверх, к бункеру, продираясь через акации. Для этого я оставил себе одно вьючное животное. Из-за него мне пришлось прорубить более широкую тропу. Но это меня не тревожило, поскольку акации растут быстро. Уже вскоре после вселения в бункер я буду окружен непроходимыми зарослями, как Спящая красавица в своем замке.
