Дневник проказника - Фуллер Метта Виктория (книга жизни TXT) 📗

Глава 26. На паровозе

Дяде Самсону так надоело жить у нас, что он взял да и уехал. Он уехал надутый и даже не подарил мне пони на память. Мне было очень неприятно расстаться с моим дорогим дядей, прежде чем он купил мне пони. Если бы пони был у меня, я не так горевал бы об отъезде дяди. Он собирался уехать не раньше осени, но неожиданные обстоятельства ускорили его отъезд.

Теперь вакации [49], и у нас, мальчиков, полно времени для игр; вот мы и устроили выставку в сарае отца Чарли, после обеда, плата за вход три цента, взрослые платят половину. Чарли изображал обезьяну, Гарри – медведя, а я – «потрясающий экспонат». У нас были еще другие звери и несколько отделений в программе.

Я пошел к парикмахеру и велел ему обрить мне голову, а потом Чарли выкрасил мне лицо и руки темно-коричневой краской. Ему пришлось взять настоящую, которая осталась после окраски решетки, потому что другой у нас не было. Я хорошо в ней выглядел, только теперь она не сойдет целое лето. Сам не узнаю себя, когда смотрю в зеркало. Бесс говорит, что ей страшно сидеть за одним столом с таким потрясающим экспонатом. Она говорит что мне лучше обедать с Бетти, но Бетти тоже не хочет сидеть за одним столом с идолищем; поэтому мама оставляет меня наверху, когда нет гостей. Но дядя был страшно зол только потому, что я взял напрокат его вставные челюсти, чтобы иметь более дикий вид, и уронил их в колодец около дома Чарли, когда мы из него пили.

Было очень жарко; я не хотел их уронить. Колодец имеет шестьдесят футов глубины, и человек, который полез в него, не мог найти в нем дядиных зубов. Зубы были золотые и стоили кучу денег, и дядя чуть было не умер с голода, пока получил новую вставную челюсть. Мне было очень жаль его, но он не хотел принимать извинений от такого скверного мальчика. Как только дядя получил новые зубы (из никеля или резины, я уж не знаю), так что мог показаться на улице, он заказал экипаж и велел отвезти свои вещи в гостиницу.

У Гарри был ослик, которого мы хотели превратить в слоненка, и я взял потихоньку у сестры кашемировую шаль, чтобы ею покрыть ослика. Но ему нужно было иметь хобот, иначе все представление было бы испорчено, и мы не нашли ничего более подходящего, чем дядину слуховую трубку. Мы легко ее приделали, и выглядела она отлично. Затем мы сделали ослику более толстые ноги, обернув их попонами с лошадей отца Чарли, и обвязали его красной шалью, и он выглядел совсем, как настоящий маленький слон.

Посмотреть его стоило три цента. Но дядя дня два не мог слышать: ослик забыл, что он слон, прыгал как бешеный, всюду втискивал свой хобот и превратил слуховую трубку в лепешку. Это, да и случай с зубами, было уже слишком, для моего дяди, терпение его лопнуло.

Не знаю, может быть, он не ушел бы от нас, но мы взяли его лучший шелковый костюм, который он раздобыл в Японии, и надели его на Чарли, чтобы он изображал турка. А из дядиного красного носового платка сделали феску; на костюм попала краска, когда мы в сарае случайно опрокинули горшок с ней, и костюм был испорчен; это было очень досадно, потому что материя была красивая – все шелковые цветочки. Чарли мог бы быть осторожнее.

Но представление вышло чудесное. Пришли тринадцать мальчиков и три девочки. Мы выручили пятьдесят центов, которые пожертвуем в пользу бедных детей.

Мне все равно, что дядя переехал в гостиницу. Бетти сообщила мне по секрету, что он ей уже опротивел. Дядя говорит, что я из-за своего дурного поведения потерял большое счастье, но я думаю, мне не нужно счастья; у меня полно забав и я всегда сыт. Я не хотел рассердить его, когда приклеил лучшую накладную косу моей сестры к плеши на его голове. Я только хотел посмотреть, не будет ли он похож на китайца. Некоторые люди совсем не понимают шуток. Бесс говорит, что я испортил ей косу, которая стоит десять долларов.

Сегодня вечером вдруг позвонили у ворот, а Бетти ушла за. провизией; сестра посмотрела в щелку и сказала:

– О, Жоржи, это те важные люди, у которых я на той неделе была в гостях. В их семействе есть страшно симпатичный молодой человек. Бетти ушла. Знаешь что? Пойди отвори им, как будто ты лакей-дикарь из заморских стран, введи их сюда, а сам исчезни. Они недолго пробудут.

Я отворил дверь, расшаркался на подобие лакеев в отеле, и попросил их в залу. Потом я вышел, как сказала мне Бесс. Но мне стало скучно, и я опять шмыгнул в залу и подошел к стереоскопу, чтобы посмотреть в него.

Стереоскоп

Стереокарточки

– Жоржи, – говорит мне сестра тихо-тихо, – уйди отсюда.

– Зачем? – сказал я. – Ах, да, я и забыл. Но не все ли равно, они же увидят, что это твой маленький брат, хотя бы я был даже чернокож. Ты не можешь выдавать меня за маленького лакея.

Гости удивленно смотрели на нас, и сестра моя должна была объяснить им, что я выкрасил себе лицо, и краска еще не сходит. Тогда они сказали:

– Ах, да, мы слышали про него; ведь это, видимо, тот самый молодой человек, который один поднялся на воздушном шаре?

Мне кажется, весь город говорит обо мне, потому что у меня было несколько злоключений. Где бы я ни находился, везде меня поднимают на смех. Мне противно выходить на улицу, люди издеваются надо мной. Они называют меня не иначе как «потрясающий экспонат». Мне хотелось бы, чтобы краска поскорее сошла.

Скажу Бетти, чтобы она терла меня песком.

Ничто не помогает. Как далеко зашла моя шутка! Меня так высмеивают, дурачат и дразнят, что просто сил моих нет. Я думаю убежать к тете Бетси и остаться там, пока сойдет вся краска. Совсем невыгодно неделю за неделей изображать чудовище.

В самом деле, моя тетка, пожалуй, не узнает меня. Я наймусь к ней на службу, предложу ей за пропитание и квартиру чистить малину. Надеюсь, что к сентябрю, когда начнется школа, я опять буду обычного цвета. В следующий раз, когда Чарли устроит представление, он сам может быть потрясающим экспонатом.

Краска сходит пятнами и теперь они зовут меня леопардом. Ужасно, какие последствия может иметь то, о чем совсем не думаешь. Я всегда думаю, что мне лучше всего быть инженером, если уж не матросом или охотником. Я очень охотно бываю на станции. Билл Биллоуз – машинист на товарном поезде, который всегда здесь останавливается, один из лучших моих друзей. Он давно обещал взять меня на поезд, пока будет ждать пассажирского, и объяснить все, о чем я буду спрашивать; вот я вчера и был с ним и спросил его, как приводят машину в движение, и он мне показал.

– Ты, пожалуй, и сам мог бы вести ее, а, мальчуган? – сказал он, а затем он и кочегар решили, что у них еще есть время пойти за угол в зал и достать пачку табаку, пока подойдет пассажирский поезд, и они пошли. Билл помог мне слезть и сказал, чтобы я бежал на станцию. Но мне хотелось знать, как эта старая штука двигается, и я прыгнул внутрь, благо Билл не заметил, потому что как раз пил как раз содовую [50]; я повернул штуку, которую он мне показал и, прежде чем я смог опомниться, машина была уже в движении.

Я кричал, чтобы она остановилась, но напрасно. Она бежала все скорее. Машинист и кочегар выскочили из буфета. Никогда я не видел ничего подобного: они были бледны, как смерть, и бежали по грязи, как сумасшедшие, но паровоз удирал от них, словно перышко. Я видел, люди бегали и заламывали руки [51], и вспомнил тот день, когда я поднялся на шаре, и мне стало очень скверно.

Я был уже далеко в поле и тащил за собою все эти товарные вагоны; я вспомнил, что через пять минут должен прибыть пассажирский поезд и так испугался, что не мог даже думать о том, как бы задержать его, так как ехал прямо ему навстречу. Подумал только: «вот треску-то будет!».