Порнография - Гомбрович Витольд (читаем книги TXT) 📗
Кароль стоял немного в стороне, у буфета.
Увидев нас, Вацлав сказал:
– Я дал ей пощечину.
Он вышел.
Тут она сказала:
– Дерется!
– Дерется, – повторил Кароль.
Они смеялись. Насмехались. Злорадно и торжествующе. Впрочем, не слишком – не чересчур – так, посмеивались. Сколько элегантности в их иронии! Им даже нравилось, что он «дерется», это давало им разрядку.
– Что это он? – спросил Фридерик. – Чего он разозлился?
– С чего бы это? – откликнулась она и забавно стрельнула глазами, очень кокетливо, и мы сразу поняли, что это из-за Кароля. Прелестно, очаровательно, что она даже не указала на него взглядом, знала, что излишне – достаточно кокетства, – знала, что нам по вкусу только «с» Каролем. Как легко мы стали понимать друг друга – и я знал, что они уверены в нашей доброжелательности. Плутоватые, слегка шаловливые и прекрасно понимающие наше восхищение. Это было уже очевидно.
Нетрудно догадаться, что Вацлав не выдержал, – они снова раздразнили его каким-нибудь незаметным взглядом и прикосновением… эти детские их провокации! Фридерик внезапно спросил:
– Кароль ничего тебе не говорил?
– Что?
– Что сегодня ночью… Семиана…
Он сделал забавный жест рукой, будто перерезал горло, – это было бы забавным, если бы его забавы не были так серьезны. Фридерик забавлялся всерьез. Сел. Она ничего не знала, нет, Кароль ничего не говорил. Фридерик в нескольких словах рассказал ей о намеченной «ликвидации» и о том, что сделать это должен Кароль. Он говорил так, будто речь шла о совершенно обычном деле. Они (ведь и Кароль тоже) слушали – как бы это сказать – не оказывая сопротивления. Они не могли слушать иначе, так как должны были нам понравиться, и это затормаживало их реакцию. Только и всего-то, что, когда он закончил, она не отозвалась – он тоже, – и с их стороны нам ответило молчание. Не совсем понятно было, что оно значит. Но (юноша) там, у буфета, застыл, и она замерла.
Фридерик объяснил:
– Основная сложность в том, что Семиан ночью может не отпереть дверь. Испугается. Вы могли бы пойти вдвоем. Ты бы постучалась под каким-нибудь предлогом. Тебе он откроет, ты отскочишь, а Кароль впрыгнет… так, пожалуй, проще всего… Как вы считаете?
Он предлагал это без особого нажима, «так, про себя», что, впрочем, было оправданно – ведь сам замысел был довольно сомнительным, не существовало никаких гарантий, что Семиан вот так, сразу, откроет ей двери, и он почти не скрывал истинного смысла своего предложения: втянуть в это дело Геню, чтобы они вдвоем… Он организовывал это, будто сцену на острове. Меня ошеломил не столько замысел, сколько способ его воплощения – ведь он предложил это неожиданно, как бы мимоходом и используя момент, когда они особенно склонны к благожелательному отношению к нам, к союзу с нами, даже к обольщению нас – вдвоем, вдвоем! Таким образом, было очевидно, что Фридерик рассчитывал на «добрую волю» этой пары – мол, они согласятся без сопротивления, лишь бы он был доволен, – снова он рассчитывал на «легкость», на ту самую легкость, которая уже обнаружилась в Кароле. Он просто хотел, чтобы они «вместе» растоптали этого червяка… Но теперь эротический, чувственный, любострастный смысл его предложения почти невозможно было скрыть – слишком явный! И на мгновение мне показалось, что сейчас перед нами столкнулись два аспекта этого дела: ведь, с одной стороны, предложение было довольно страшным – речь шла о том, чтобы и девушку впутать в грех, в убийство, но, с другой стороны, предложение было «упоительным и опьяняющим» – речь шла о том, чтобы они «вместе»…
Что пересилит? Этот вопрос успел промелькнуть в моей голове, так как сразу они не ответили. Одновременно я со всей ясностью понял по их позе и манере, что они все еще холодны, равнодушны, не расположены друг к другу – но, несмотря на это, их настолько объединял тот факт, что они нас восхищают и что мы ждем от них утоления, что это принуждало их к податливости. Они уже не могли сопротивляться красоте, которую мы в них обнажали. А эта податливость, в сущности, удовлетворяла их – ведь они затем и существовали, чтобы уступать. Это опять был один из тех поступков: «направленных на себя», так характерных для юности, поступков, которыми юность утверждается и которыми одурманивается до такой степени, что почти исчезает объективный, внешний смысл самих поступков. Не Семиан и не его смерть были для них важны – лишь они сами. (Девушка) ограничилась коротким ответом:
– Почему бы и нет? Можно сделать.
Кароль вдруг засмеялся довольно глуповато.
– Если удастся, то сделаем, а не удастся, то не сделаем.
Я почувствовал, что ему необходима глупость.
– Ну, хорошо. Ты постучишь, а потом отскочишь, тут я ему и всажу. Можно сделать, только неизвестно, откроет или нет.
Она засмеялась:
– Не бойся, если я постучу, откроет.
Она тоже выглядела довольно глуповато.
– Это, конечно, между нами, – сказал Фридерик.
– Можете быть спокойны!
На этом разговор закончился – такие разговоры нельзя затягивать. Я вышел на веранду, оттуда в сад, хотел немного отдохнуть – слишком стремительно все закрутилось. Свет тускнел. Цвета утратили стеклистый ореол блеска, зелень и багрянец уже не резали глаз – тенистый отдых красок перед ночью. Что ночь готовит? Итак… втаптывание червяка – но этим червяком был не Вацлав, а Семиан. Я не совсем был уверен, что все это четко определилось, меня то обжигало и согревало темное пламя, то я вновь падал духом, одолеваемый сомнениями и почти отчаянием, ведь это слишком фантастично, слишком надуманно и недостаточно реалистично – это было какой-то игрой, да, с нашей стороны это была действительно «игра с огнем». Оказавшись в одиночестве, среди кустов, я окончательно потерял нить… Тут я увидел, что ко мне направляется Вацлав.
– Я хочу вам объяснить! Прошу вас, попытайтесь меня понять! Я бы ее не ударил, но это было свинство, просто свинство, говорю я вам!
– Что такое?
– Свинство с ее стороны, вот что! Откровенное свинство, хотя и незаметное… но это не плод моего воображения… Свинство неуловимое, но откровенное! Мы разговаривали в столовой. Вошел – он. Любовник. Я сразу почувствовал, что она разговаривает со мной, но обращается к нему.
– Обращается к нему?
– К нему, не словами, а… а всем. Вся. Она разговаривала со мной, но одновременно заигрывала с ним и отдавалась ему. При мне. Разговаривая со мной. Верите ли? Это было что-то… Я видел, что она разговаривает со мной, отдаваясь ему – причем так… полностью. Будто меня и нет при этом. Я ударил ее по лицу. Что мне теперь делать? Скажите, что мне теперь делать?
– Может быть, все как-то образуется?
– Но ведь я ее ударил! Поставил точку над «i». Ударил! Теперь уж ничего не изменишь. Ударил! Сам не понимаю, как я мог… Знаете что? Мне кажется, что если бы я не согласился отправлять его на эту… ликвидацию… то и ее бы не ударил.
– Почему?
Он быстро взглянул на меня.
– Потому что я уже не совсем честен – по отношению к нему. Я позволил переложить на него это дело. Потерял моральное превосходство, поэтому и ударил. Ударил, потому что страдания мои уже ничего не значат. Они не достойны уважения. Честь потеряна. Поэтому я ее ударил… а его не только ударил бы или избил – я бы убил его!
– Что вы говорите!
– Убил бы и безо всяких… Ничего бы не составило! Убить… такого? Это как раздавить червяка! Пустяк! Пустяк! Только, с другой стороны, убить такого… Скандал! И позор! Это намного трудней, чем взрослого. Это немыслимо! Убийство возможно только между взрослыми. А если ей перерезать горло? Предположим! Да вы не пугайтесь. Я только так, шутки ради. Ведь все это шуточки! Со мной шутят, почему бы и мне немного не пошутить? Боже правый, избавь меня от шутки, на которую я попался! Боже, Боже мой, единственное мое спасение! Да, что же я хотел сказать? Ага, я должен убить… но убить Семиана… я должен это сделать, еще есть время, нужно спешить… еще есть время для того, чтобы отнять право на убийство у этого молокососа… потому что, если я перекладываю это дело на него, я бесчестен, бесчестен! Он задумался.
