Ночь в Лиссабоне - Ремарк Эрих Мария (бесплатные полные книги txt) 📗
– Элен! – позвал я.
Она обернулась. Я встал.
– Что с вами сделали? – сказала она сердито.
– Ничего особенного. Мы спали в угольном подвале. Как ты сюда попала?
– Меня арестовали, – почти с гордостью сказала она. – И намного раньше, чем других женщин.
– Почему тебя арестовали?
– А тебя почему?
– Меня считают шпионом.
– Меня тоже. Из-за паспорта.
– Откуда ты знаешь?
– Меня тут же допросили и сказали, что я не считаюсь настоящей эмигранткой. Женщины, которые в самом деле бежали из Германии, еще на свободе. Мне объяснил это маленький человек с напомаженными волосами. От него пахло улитками. Это он тебя допрашивал?
– Тут от всех пахнет улитками. Слава богу, что ты принесла одеяла.
– Я захватила все, что могла. – Елена открыла коробку. Что-то звякнуло. Это были две бутылки. – Коньяк, – сказала она. – Вина я не брала, только самое концентрированное. Вас тут кормят?
– Нам позволяют посылать за бутербродами.
– Вы похожи на сборище негров. Разве здесь не разрешают помыться?
– Пока еще нет. И не со зла, а так – по небрежности.
Она достала коньяк.
– Бутылки уже откупорены, – сказала она. – Последняя любезность хозяина гостиницы. Он был уверен, что здесь не найдется штопора. Выпей!
Я сделал большой глоток и вернул ей бутылку.
– У меня даже есть стакан, – заметила она. – Давай придерживаться правил цивилизации, пока это возможно.
Она наполнила стакан и выпила.
– Ты пахнешь летом и свободой, – сказал я. – Как там? Что нового?
– Как обычно, будто и войны нет. Кафе переполнены. Небо безоблачно.
Она взглянула на полицейских и засмеялась.
– Похоже на тир. Можно стрелять по тем фигуркам, а когда они будут переворачиваться – получать в премию бутылку коньяка или пепельницу.
– Здесь оружие у фигурок.
Елена достала из корзины паштет.
– Это от хозяина, – сказала она. – С приветом и изречением: проклятая война! Это паштет из дичи. Я захватила также вилки и ножи. Еще раз – да здравствует цивилизация!
Мне стало вдруг весело. Елена со мной, значит, ничего не потеряно. Война, собственно говоря, еще не началась, и, может быть, нас и в самом деле скоро выпустят.
Вечером следующего дня мы узнали, что нам все-таки придется расстаться. Меня направляли в сборный лагерь в Коломбо note 17. Елену – в тюрьму «Пти Рокет». Даже если бы удалось убедить полицейских, что мы женаты, это нисколько бы не помогло. Супругов разлучали без всякого.
Ночь мы просидели в подвале. Один из полицейских сжалился и впустил нас. Кто-то принес пару свечей. Часть задержанных увезли, осталось человек сто. Здесь были и испанцы. Их тоже арестовали. Усердие, с которым в стране, воевавшей против фашистов, охотились за антифашистами, выглядело дьявольской иронией. Казалось, мы очутились в Германии.
– Почему нас разлучают? – спросила Елена.
– Не думаю, чтобы это была сознательная жестокость.
– Если мужчин и женщин держать в одном лагере, ничего, кроме свар и сцен ревности не будет, – начал меня поучать маленький пожилой испанец. – Поэтому вас и разделяют. Война!
Елена заснула в плаще рядом со мной. Здесь было два удобных мягких дивана, но их предоставили четырем-пяти старым женщинам. Одна из них предложила Елене соснуть на диване часа два, с трех до пяти утра, но она отказалась.
– Мне еще много раз придется спать одной, – сказала она.
Это была странная ночь. Голоса понемногу затихали. Старухи, изредка просыпаясь, принимались плакать и снова погружались в сон, как в черную бездну. Постепенно гасли свечи. Елена спала, положив голову мне на плечо. Сквозь сон она тихо говорила со мной. То был лепет ребенка и шепот возлюбленной – слова, которые боятся дневного света и в обычной, спокойной жизни редко звучат даже ночью; слова печали и прощания, тоски двух тел, которые не хотят разлучаться, трепета кожи и крови, слова боли и извечной жалобы – самой древней жалобы мира – на то, что двое не могут быть вместе и что кто-то должен уйти первым, что смерть, не затихая, каждую секунду скребется возле нас – даже тогда, когда усталость обнимает нас и мы желаем хотя бы на час забыться в иллюзии вечности.
Елена, сжавшись в комок, прильнула к моей груди, потом соскользнула к коленям. Я держал ее голову в руках и – в мерцании последней догорающей свечи – смотрел, как она дышит во сне. Я слышал, как мужчины подымались и украдкой уходили за кучи угля по малой нужде. Трепетал слабый язычок пламени, и по стенам метались исполинские тени, словно мы находились где-то в джунглях, в сумрачном царстве духов, и Елена была убегающим леопардом, которого, искали волшебники, бормоча свои заклинания.
Потом угас последний свет, и осталась только удушливая тьма, наполненная шорохами и храпом. Один раз Елена вдруг метнулась с коротким жалобным криком.
– Я здесь, – прошептал я. – Не пугайся.
Она улеглась опять, поцеловав мои руки.
– Да, да, ты здесь, – прошептала она. – Ты всегда будешь со мной.
– Всегда, – ответил я. – И если нас на время разлучат, я найду тебя опять.
– Ты придешь? – прошептала она, вновь засыпая.
– Я прихожу всегда. Всегда! Где бы ты ни была, я найду тебя, как тогда.
– Хорошо, – прошептала она и устроилась удобнее. Ее лицо было в моих ладонях, как в чаше. Она заснула, а я сидел во тьме и не мог спать.
Она касалась губами моих пальцев, один раз мне показалось, что чувствую слезы. Я ничего не сказал. Я любил ее. И никогда – даже в минуты обладания
– я, наверно, не любил ее с большей силой, чем тогда, в ту мрачную ночь с всхлипываниями, храпом и странным шипящим звуком из-за куч угля, куда уходили мочиться мужчины. Я как-то притих и чувствовал, что все существо мое словно померкло от любви.
Потом пришел рассвет – тусклая, серая мгла, в которой гаснут краски, а у человека под кожей начинают просвечивать очертания скелета. И мне вдруг показалось, что Елена умирает и что мне нужно скорее разбудить ее.
Она проснулась и лукаво посмотрела на меня, открыв один глаз.
– Как ты думаешь, удастся нам раздобыть горячее кофе и хлебцы с маслом?
– Попробую подкупить полицейского, – ответил я, чувствуя себя ужасно счастливым.
Елена открыла второй глаз.
– Что случилось? – спросила она. – У тебя такой вид, будто нас выпускают на свободу?
– Нет, – ответил я. – Просто я сам себя выпустил.
Она сонно повернула голову в моих руках.
– Почему ты не даешь себе хоть немного отдохнуть?
– Да, – сказал я. – В конце концов я вынужден буду это сделать. И, боюсь, надолго. Меня лишат необходимости принимать решения самому. В конце концов – это тоже утешение.
– Все может быть утешением, – отозвалась Елена и зевнула. – По крайней мере, до тех пор, пока мы живы. Как ты думаешь – они нас расстреляют, как шпионов?
– Нет, они нас просто посадят за решетку.
– Разве они сажают эмигрантов, которых не считают шпионами?
– Они посадят всех, кого разыщут. Мужчин они уже всех забрали.
Елена потянулась.
– Но есть же все-таки разница?
– Может быть, другим удастся легче освободиться.
– Еще неизвестно. Может быть, с нами как раз и будут обращаться получше, думая, что мы действительно шпионы.
– Элен, это ерунда.
Она покачала головой.
– Нет, не ерунда. Это результат опыта. Разве ты не знаешь, что невиновность-в наш век – преступление, которое карается тяжелее всего? Разве ты не понял этого после того, как тебя сажали за решетку в двух странах? Эх ты, мечтатель, искатель справедливости! Есть еще коньяк?
– Коньяк и паштет.
– Давай и то, и другое. Вот так завтрак! Боюсь, однако, что впереди у нас жизнь с приключениями.
– Хорошо, по крайней мере, что ты так смотришь на все, – заметил я и передал ей коньяк.
– Только так и нужно смотреть, – ответила она. – Или ты хочешь умереть от разлития желчи? Если отказаться от таких понятий, как справедливость, то совсем не трудно относиться к этому только как к приключению. Разве не так?
Note17
город вблизи Парижа