Венера - Манн Генрих (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
— Я хотел бы Иолла, чтобы ты сделала это.
Ночью об их тесную комнату, точно о борт корабля, ударялись легкие волны. Они спали, обнявшись, как дети. Ясное утро встретило их на берегу, беззаботное, почти непомнящее бурного Вчера. Залив покоился, голубовато-белый. Более яркая синева поблескивала за маленькой косой. На ней сидели на корточках прачки, точно карлицы на плавающем розовом листе. Рыбаки, снимавшие вдали с мели лодку, мужчина между двумя корзинами на осле и сопровождавшая его женщина с белым тюком на голове — все казались чисто сделанными миниатюрами, которые можно было достать рукой. Светлый, прозрачный воздух воспроизводил ясный образ всех вещей.
По ломким ступеням и узким тропинкам герцогиня и Нино взобрались, держась за руки, на гору. Масличные деревья кивали головами и улыбались. Вдали их легкая листва смыкалась в серебряные палатки; в них виднелись розовые цветы. Герцогиня опустилась на землю у ручья, журчавшего на лугу, между коврами нарциссов и маргариток. Нино смотрел, как она плела венок; потом она научила и его, и они украсили друг друга. Он стоял, глубоко дыша, в круглой тени пинии, звеневшей на ветру. Герцогиня лежала на солнце, положив голову на руку, и, глядя вниз на блестящую, как олово, поверхность моря, прислушивалась к старой таинственной мелодии, доносившейся из знакомого ей сада у моря. Там играла девочка; за руку с стройным товарищем бегала она по склону за ягнятами и, словно пчела, целовала все цветы, — пока не наступал вечер, темнела зелень папоротников, и следы светлого товарища расплывались на дорожках, у павильона Пьерлуиджи, откуда звенел сдержанный смех.
Она счастливо улыбнулась. В самом деле, кто-то засмеялся — она едва сознавала, что это был Нино. Он играл на своих пальцах, как на флейте, подражая пению пинии. Вдруг он, не переставая играть, нагнулся к своей подруге и поднял ее бледное, освещенное солнцем лицо с дерна, точно срывая сказочный цветок или вынимая из рыхлой земли живой плод. Они посмотрели друг другу в глазах. Вокруг них сверкал ясный полдень.
— Уж если мы не счастливы! — воскликнул Нино, стоя на мосту. Над ручьем тяжелым сводом высилась листва. В ней прятались лимоны, видны были только их светлые отражения в воде.
— Я счастлива — просто сказала герцогиня.
Он объявил:
— Я счастлив, потому что счастлива ты.
— Ах! И только?
— Я люблю тебя, это ведь само собой разумеется, Иолла? Я люблю тебя!.. Ты помнишь, как я тогда должен был покинуть тебя? Я был уже почти в долине; ты стояла наверху на кивающих ветвях, почти в воздухе, похожая на белое пламя. А теперь ты идешь рядом со мной, и я могу коснуться рукой серебряной вышивки на затылке под черным узлом твоих волос. Это чудо! Когда я ехал сюда, я не сомневался в том, что это будет, — а теперь я не понимаю этого… Я люблю тебя! Я люблю тебя! Но…
— Но?
— Но это стоило бы немногого, если бы я не сделал тебя счастливой! Держать человека, женщину — вот так, чувствовать под руками все ее тело и знать, что она хочет переживать вместе со мной мои грезы и принять в себя частицу моей крови… Прости, я очень эгоистичен!
— Я хочу тебя таким! Я люблю тебя!
— Было бы благороднее любить и ничего не хотеть взамен. Главное, это было бы сильнее! Но что делать, мы не сильны. Быть любимым в нынешнее время для мужчины самое желанное. У нас усталость в крови… Прежде я не мог даже представить себе, как прекрасно это будет. Я уже так много сил растратил с женщинами, которые не способны больше любить.
— Что за признания, Нино! Ты хочешь испытать меня? Ты просто пришел и взял меня, не раздумывая много, потому что я обещала тебе себя. За это-то я и люблю тебя. Не вбивай себе ничего в голову!
Он засмеялся детским смехом.
— Ты права, Иолла. Это опять были глупые изречения.
— И заметь себе: я счастлив, потому что ты мой, — и ничего больше не хочу от тебя. Я люблю тебя; я достаточно сильна для этого!
— О! Ты и меня делаешь сильным!.. Я стал красив, Иолла?
— Очень красив!
— Видишь ли — потому, что я хотел стать, как ты. И силен я тоже. И я хотел бы сделать других такими счастливыми — многих, многих других — такими счастливыми, как мы.
— Сделай это!
— Я начал бы, например, с той бедной женщины, о которой ты мне рассказывала, и которую я видел во время представления в саду в роли нимфы, в ту ночь, когда пришел за тобой. Как она была бела и печальна, эта прекрасная женщина! Ее зовут Лилиан, не правда ли?
— Да. Что ты хотел бы сделать для нее?
— Она должна быть очень несчастна, очень одинока.
— Но она гордится этим!
— О, жалкая гордость! Если бы она хоть раз вечером, прислонилась головой к моему плечу! Я взял бы ее руки и освежил бы их, я до тех пор целовал бы ее измученный лоб, ее бедные глаза, пока она смогла бы заплакать… О чем ты думаешь, Иолла? Ты не сердишься, что я хотел бы спасти другую женщину?
Она не ответила. Она притянула его в свои объятия; они опустились на камень у дороги, над зеленой долиной. Это был затерянный уголок; у его выхода колебалось море.
— Не только эту женщину, Иолла, — тысячи угнетенных рабов хотим мы освободить, мы, молодые. Ты слышала о нашем движении? Конечно, нет; они замалчивают нас. Это не поможет им. Мы решили отдать свою жизнь свободе и праву личности и призываем к борьбе против социализма, насилующего ее. Нас уже двадцать тысяч во всей Италии, Иолла, — все молодежь! Мы издаем газеты и захватываем власть в маленьких городах. В Сало один из учителей был заодно с нами. Мы уверили директора, что хотим пойти к женщинам, в Брешии: он отпустил нас. И мы выступали на площадях, на опрокинутой телеге, и говорили крестьянам и ремесленникам, что жалкая, тесная, далекая от всякой красоты тюрьма социализма должна снова раскрыться. Каждый должен есть свой хлеб и свою соль, а государства это не должно касаться… Быть свободным…
— Значит, быть прекрасным, Нино! Я знаю теперь, как ты сделался таким. Если бы Сан-Бакко дожил до этого!
— Да! Это пробуждение. Мы — современные гарибальдийцы! Только мы знаем, что значит брать приступом и слышать вокруг себя ликующие крики.
— Потому что вы молоды!
— Пока существует государство, оно будет пытаться поработить нас. Мы не хотим его. Свободный народ повинуется себе самому. Законы — я не знаю, необходимы ли они, но они достойны презрения.
Герцогиня изумленно слушала как он повторял ее собственные слова. «Когда я говорила это? О, мне кажется, что лишь вчера».
— Король должен быть для того, чтобы охранять свободу, — заявил Нино.
— Ты анархист! — сказала она и улыбнулась при воспоминании, что и ее называли так.
— Я не боюсь слов! — воскликнул он, вскакивая. И на ходу, размахивая руками, раскрасневшись, со спутавшимися локонами и глубоким трепетом в голосе, он продолжал говорить о своих мечтах.
Она спрашивала себя, восхищенная:
— Что моложе, его энтузиазм или моменты уныния?
Но она думала так же:
— Вся эта молодость — точно большая чайка, сверкающая и дрожащая. Мы сидим на ней; она несет нас, в объятиях друг друга, над морем, зигзагами и без цели. Вдруг бедная птица устает, падает вниз, волны отрывают нас друг от друга: мы спасаемся, если можем, и каждый плывет туда, куда его уносят волны… Только крепкий воздух нашего опьянения делает его сильным, а меня молодой. Что я в действительности была его Венерой, тому уж много времени: это было тогда, когда Якобус хотел написать ее, прежде чем я позволила ему любить себя. Я думаю, Нино еще видит меня такой, какой я была тогда, в парке, когда он читал мне стихи Франчески, а с верхушек кипарисов взлетали голуби. С тех пор я жила… Он сам — ах, в его стройном, гибком, из упорства ставшим прекрасным теле неслышно работает разрушитель. Обреченная на гибель кровь его больной матери струится и в нем, она нашептывает ему сомнения и усталость, и он сам не знает, как они забрались в его легкую юность… О, если бы он никогда не узнал этого! Если бы он вдруг упал — с нашей чайкой — глубоко в море, после этого прекрасного часа! Только в это мгновение он прекрасен: мы прекрасны только одно мгновение. И его мгновение принадлежит мне! Быть может, я закрою глаза под дуновением последнего поцелуя, который возьму с его губ.
