Сокровище альбигойцев - Магр Морис (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
— Тулуза уподобилась Содому и Гоморре! Знайте, лошади станут есть из ваших постелей, как из кормушек! Жен ваших и дочерей закуют в цепи и поволокут в солдатские палатки, где участь их будет решать жребий. Бродяги выпотрошат сундуки с жемчугами ювелира Коломье! Рутьеры наденут меха мерзлявого Астра и нагим погонят его в поле, чтобы он мог согреться! Там, где Арнаут Бернар возвел каменные барбаканы, станут пахать землю! Вот тогда вы сможете сколько угодно взывать к вашему невидимому отцу!..
В воздухе пронеслась деревянная скамеечка, пущенная прямо в голову епископу; в самый последний момент острие чьей-то пики прервало ее полет. Сжав кулаки, консулы бросились к Фолькету. Он отступил к двери, под защиту своей вооруженной охраны. Ветер, задувший с новой, неслыханной силой, так низко пригнул пламя факелов, что зал на минуту погрузился во мрак. И тут раздался голос:
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, проклинаю еретическую породу жителей Тулузы!
Когда пламя наконец успокоилось, епископа в зале уже не было.
А между советниками завязалась ссора. Пейре Караборд и Понс Барбадаль кричали, что они добрые христиане и им наплевать на альбигойскую ересь. Другие требовали от графа арестовать епископа, разорвать отношения с Папой, собрать войско и выступить против баронов с Севера. Скрестив руки и вперив взор в одну точку, граф постукивал ногой по полу и клялся, что решение его неизменно. Но по огонькам, вспыхивавшим под его веками, я понимал, что он пребывает во власти сомнений и мысленно оценивает последствия, какие могут возникнуть, если он изменит свое решение.
Возможно, время еще было. Если бы в эту минуту граф Тулузский воскликнул: «Вассалы мои! Поддержите меня, объединимся против общего врага, пусть даже враг этот — сам Папа Римский!», тогда, быть может, Юг и был бы спасен. Став невидимым свидетелем сцены унижения Раймона Тулузского, я очень хотел выскочить на середину зала и умолять графа взять свои слова обратно, а тулузцев — объединиться вокруг своего сеньора. Но кто стал бы слушать зеленого юнца из числа прислужников графа?
Внезапно я почувствовал, как еще один человек, понимающий важность этой минуты, пытается найти слова, чтобы убедить графа Тулузского вернуться на путь, предназначенный ему судьбой. Это был Арнаут Бернар. На лице его читалось искреннее желание подавить застарелую вражду. Подняв руку и призывая всех к тишине, он вышел вперед. Какое заблуждение помешало графу правильно понять этот жест? Неужели он решил, что советник, у которого он когда-то увел жену, направляется к нему ударить его? Или, устав от негодующих криков, захотел положить им конец и не придумал ничего лучшего, как, сделав шаг назад, угрожающе вытащить из ножен меч? В течение нескольких секунд Арнаут Бернар и граф стояли друг против друга, и между ними во весь свой могучий рост поднималась уснувшая на время ненависть, заклубилось тайное воспоминание о женщине, чью любовь делили эти двое мужчин.
Под распахнувшимися плащами голубоватым светом засверкали клинки. Мы с Тибо поспешили встать за спиной нашего господина. Я услышал, как Лоран Гильом еле слышно шепнул мне:
— Побеждает тот, кто наносит удар первым.
И я увидел, какое гнусное у него лицо.
— Я сделал это ради вашего же спасения, — неуверенно выкрикнул граф. — Вы еще станете благодарить меня за спасение ваших домов, за жизнь ваших жен и дочерей.
В тишине, наступившей после его слов, раздался громкий голос Арнаута д’Эскалькана:
— Особенно наших жен!
Конечно, он хотел всего лишь пошутить, намекнуть на нравы графа, и вовсе не думал о жене Арнаута Бернара. Но, как ни странно, каждый подумал именно о ней, вспомнил белокурую Аликс Бернар, главную героиню той давней драмы; ходил слух, что Аликс жива, но сошла с ума и ее держат в келье одного из монастырей Тулузы. Под висевшим на стене заплесневелым Распятием мне неожиданно привиделась златовласая Аликс Бернар. Глазами цвета дымчатого опала она смотрела на любовника и супруга, навеки разделенных враждой, возрожденной призраком ее плоти. И, словно ощутив некое тайное присутствие, руки у всех опустились, гнев остыл.
Граф сделал нам знак следовать за ним, и мы стали пробираться среди советников, недвижных, словно какая-то колдовская сила внезапно превратила их в камень.
III
Мы прибыли засветло, и я не поленился забраться на холм, чтобы по возможности рассмотреть бескрайний лагерь крестоносцев.
Лагерь пестрел, кишел, шумел. Раскинувшись насколько хватило взора, он отбрасывал блики света, гомонил, кричал, щетинился пиками, крестами, флажками. Весь левый берег Роны занимали германские наемники, которыми командовал граф Барр. Они поставили черные островерхие палатки, напоминавшие жилища чудовищных термитов. В этот час большинство наемников находились у реки, куда они вместе со своими конями отправились попить и искупаться. Многие из них, встав на четвереньки, окунали в реку рыжеволосые головы, величина которых намного превосходила обычные размеры человеческой головы. Я видел их длинные мокрые бороды, их оскал, слышал их идиотский смех. Они весело толкались, швырялись песком. Больше всего они напоминали закованных в броню четвероногих, нежели людей.
Палатки бретонцев, бургундцев, швейцарцев и итальянцев ярусами располагались на склонах правого берега. Этот лагерь напоминал большой город, разделенный на кварталы. В лучах заходящего солнца затылки в шлемах сверкали, словно земные звезды. Пятна света, из которых фонтанами разлетались искры, указывали на местонахождение импровизированных кузниц; из кузниц доносился грохот молотов и лязг оружейной стали. Проходы между палатками заполняли люди, игравшие в кости, среди них то и дело возникали ссоры, и в воздухе висела разноязыкая брань. Скакали всадники, развозившие приказы. Вереница монахов в грубых рясах змейкой вилась вокруг оливковой рощицы.
Четырехугольное поле, отмеченное по углам орифламмами, отвели монахам. Там находилась часовня, где епископы служили мессу. Но авангард крестоносцев, не зная, для каких высоких целей она предназначена, по прибытии разграбил ее. Солдаты высадили двери и посшибали лепнину с фасада. А когда треснул церковный колокол, часовенка окончательно приобрела зловещий вид. Теперь, когда колокол возвещал молитву, обращенную к Богородице, звуки его насыщали воздух проклятиями, сулившими неизбывные несчастья.
Следом за лагерем тамплиеров растеклось море разномастных повозок, драных шатров, фургонов, обтянутых пестрыми лохмотьями. Там обитали те, кто жил за счет войска: сводни с целой армией девиц легкого поведения, гистрионы, нищие, цыгане, бродяги. С наступлением вечера их стан пробудился, и сейчас обитатели его множились прямо у меня глазах — словно выползали из ворот невидимого муравейника. Среди долетавших до меня звуков незнакомых песен, варварской музыки и буйных ссор можно было различить крики захваченных врасплох крестьянок, которых насиловали крестоносцы. На площадке в нескольких минутах ходьбы от лагеря раскинулся базар. Солдаты толпились у шатра, размерами превышавшего все остальные. У входа в него сидела необъятных размеров кумушка, а из-за линялой занавески улыбались полуодетые девицы. В окружении зевак являли свое искусство акробаты. Крикливая, пестрая толпа циркулировала вокруг высоченного позолоченного фаллоса, наделенного функцией символического ориентира. Это была эмблема великого Кесаря, предводителя бродяг и оборванцев; согласно привилегии, полученной от короля Франции, Кесарь имел право возить ее в своей повозке. С моего места сверкавший в лучах заходящего солнца фаллос казался непропорционально огромным и напоминал чудовищное божество лишившегося рассудка народа. Таким же высоким был только торчавший в отдалении металлический крест — он означал, что вокруг раскинулся стан легата. Казалось, крест был покрыт той же самой позолотой, какой вызолотили эмблему короля бродяг: он так же сверкал на солнце. И я не мог оторвать глаз от символов двух слепых сил, вожделения и веры, напавших на мой край с целью изнасиловать его и превратить в раба.
