Мы - живые - Рэнд Айн (прочитать книгу txt) 📗
Товарищ Тимошенко ухмыльнулся, мышцы его рук и плеч напряглись.
— Думали, что вам удастся улизнуть? От меня, красного балтийца Степана Тимошенко?
Капитан все смотрел на свои сапоги.
— Будьте начеку, — сказал товарищ Тимошенко. — Если что — сразу их в расход.
Он улыбнулся, зубы его засверкали сквозь туман, открытая, загорелая шея совершенно не чувствовала холодного пронизывающего ветра. Он повернулся и зашагал прочь, что-то насвистывая.
Когда оба судна поплыли, товарищ Тимошенко вернулся. По мокрой блестящей палубе он прошагал мимо Лео и Киры, стоящих в толпе других арестованных, и на мгновение остановился, глядя на них с непонятным выражением черных круглых глаз. Он прошелся взад-вперед и громко сказал, показывая на Киру:
— Девушка ни при чем. Он ее похитил.
— Но я же говорю вам… — начала было Кира.
— Заткни рот своей потаскушке, — медленно сказал Тимошенко; по взгляду, которым он обменялся с Лео, казалось, что он все понял.
На горизонте показался Петроград, словно бесконечная линия низких домов, вытянувшаяся вдоль края холодного серого неба. Купол Исаакиевского собора напоминал потускневший золотой мячик, разрезанный надвое, и походил на бледную луну, застрявшую в дыме фабричных труб.
Лео и Кира сидели на катушке каната. Позади них сидел и курил рябой матрос, положив руку на револьвер.
Они не заметили, как он ушел. К ним подошел Степан Тимошенко. Он таинственно посмотрел на Киру и прошептал:
— Когда мы высадимся на берег, нас будет ждать фургон. Ребята будут заняты, и когда они отвернутся — уходи.
— Нет, — сказала Кира, — я останусь с ним.
— Кира! Ты…
— Не будь дурой, ему уже не поможешь.
— Отпустив меня, вы от него за это никаких признаний не дождетесь.
Тимошенко ухмыльнулся:
— Ему не в чем признаваться. А я не хочу, чтобы дети вмешивались в то, в чем ни черта не понимают. Смотрите, гражданин, чтобы ее уже не было, когда будем садиться в фургон.
Кира посмотрела в его круглые черные глаза; они приблизились к ней, когда он сквозь зубы прошептал:
— Из ГПУ легче вызволить одного, чем двоих. Я там буду сегодня около четырех. Придешь и спросишь Степана Тимошенко. Тебе никто ничего не сделает. Гороховая, два. Может быть, у меня будет что тебе сообщить.
Он не стал дожидаться. Он ушел и заодно дал в морду рябому за то, что тот оставил арестованных одних.
Лео прошептал:
— Не осложняй дело для меня. Уходи. И держись подальше от Гороховой, два.
Когда город был уже близко, он поцеловал ее. Ей было трудно оторваться от его губ, словно они примерзли к стеклу.
— Кира, как тебя зовут полностью? — прошептал он.
— Кира Аргунова. А тебя?
— Лео Коваленский.
— Я была у Ирины. Мы проговорили и не заметили, что было уже слишком поздно возвращаться домой.
Галина Петровна безразлично вздохнула; в прихожей было холодно, и халатик на ее плечах вздрагивал.
— Зачем же нужно возвращаться домой в семь утра? Ты, наверное, разбудила бедную тетю Марусю, с ее-то кашлем…
— Я не могла уснуть. А тетя Маруся меня не слышала.
Галина Петровна зевнула и, шаркая, пошла к себе в спальню.
Она не волновалась, потому что Кира действительно несколько раз оставалась ночевать у двоюродной сестры.
Кира присела, руки ее безвольно упали на колени. До четырех еще оставалась уйма времени. Она должна была быть в ужасе, и действительно испытывала его. Но вместе с ним внутри ее выросло что-то, невыразимое словами, что гремело беззвучным гимном и даже смеялось. Лео был заперт в застенке на Гороховой, 2, а ей казалось, что он все еще прижимает ее к себе.
Дом номер 2 по улице Гороховой был бледно-зеленым, словно гороховый суп. Краска и штукатурка облупились. На окнах не было ни занавесок, ни решеток. Словно мертвые, они смотрели на пустынную улицу. Здесь расположилось Петроградское ГПУ.
Есть слова, которые людям не хочется упоминать; произнося их, они чувствуют какой-то суеверный страх. Люди замолкали, когда речь заходила о старых кладбищах, домах с привидениями, испанской инквизиции, доме 2 на Гороховой. Сколько тревожных ночей пронеслось над Петроградом, сколько шагов прогремело в тишине, сколько раз настойчиво дребезжал дверной звонок, сколько людей никогда не вернулось домой. Какой-то невидимый призрак страха навис над городом, заставляя людей говорить шепотом. У этого призрака было логово, из которого он выходил и куда вновь возвращался: Гороховая, 2.
Здание это вроде бы ничем не отличалось от соседних; через улицу, вот за такими же стенами и окнами, семьи готовили пшенку и слушали граммофон; на углу женщина продавала пирожки. У нее были розовые щеки и голубые глаза, а пирожки ее запеклись с золотистой корочкой и аппетитно пахли разогретым жиром. На фонарном столбе болталась полусорванная афиша с рекламой новых папирос «Табачного треста». Но, подходя к этому зданию, Кира заметила, что люди проходили мимо него, стараясь не поднимать глаз и невольно ускоряя шаг, как будто боялись своих мыслей и собственного присутствия здесь. За этими зелеными стенами творилось то, о чем никто не хотел знать.
Дверь была открыта. Нарочито небрежной походкой, держа руки в карманах, Кира вошла в здание. Ее встретили широкая лестница, коридоры и кабинеты. Как во всех советских учреждениях, здесь собралось много людей, которые куда-то торопились, кого-то ожидали. Множество ног шаркало по полу, но редкие голоса звучали в коридорах. На лицах не было слез. Почти все двери были закрыты. Лица людей, подобно этим дверям, ничего не выражали и казались безжизненными.
Кира разыскала Степана Тимошенко в его кабинете, сидящим на столе. Он улыбнулся ей.
— Все, как я и думал, — сказал он. — На нем самом ничего нет. Все из-за его отца. Ну, это уже в прошлом. Хотя, если бы его взяли пару месяцев назад, тут же поставили бы к стенке, ни о чем особо не расспрашивая. Но сейчас — другое дело. Посмотрим, что можно сделать.
— В чем его обвиняют?
— Его? Ни в чем. Это все его отец. Слыхала о заговоре профессора Горского два месяца тому назад? Старый слепой дурак не был в нем замешан, но додумался спрятать Горского у себя дома, за что и поплатился.
— А кто был отец Лео?
— Старый адмирал Коваленский.
— Это тот, что… — задыхаясь начала Кира, но остановилась.
— Да. Тот самый, что ослеп на войне. Потом его расстреляли.
— Что?
— Ну, лично я бы не стал этого делать тогда. Но не только я это решаю. Понимаешь, революцию в белых перчатках не сделаешь.
— Но если Лео тут ни при чем, почему…
— Тогда расстреляли бы любого, хоть как-то замешанного в заговоре. Сейчас они поостыли. Это все в прошлом. Ему еще повезло… Ну что ты уставилась на меня, как дурочка, ты не представляешь, как много в этом здании может измениться за несколько дней и даже часов. Да, так мы работаем. А что ты думала, что революция духами пахнет?
— Но почему тогда вы не освободите его?..
— Не знаю. Я попробую. Его могут обвинить в попытке незаконно выехать из страны. Но это, я думаю, можно уладить…
Мы не сражаемся с детьми, особенно с глупыми детьми, которые находят время любиться прямо на огнедышащем вулкане.
Кира посмотрела в его круглые, ничего не выражающие глаза. Широкий рот растянулся в улыбке. У него были короткий курносый нос и широкие ноздри.
— Вы очень добры, — сказала она.
— Кто добр, я? — засмеялся он. — Степан Тимошенко, красный балтиец? Помнишь октябрь семнадцатого? Ты ничего не слышала о том, что тогда происходило на Балтийском флоте? Да не дрожи ты, как кошка. Степан Тимошенко был большевиком задолго до того, как эти выскочки научились вытирать молоко с губ.
— Я могу с ним увидеться?
— Нет. Абсолютно исключено. Ему запрещены свидания.
— Но тогда…
— Тогда иди домой и сиди там. И ни о чем не волнуйся.
— У меня есть знакомый со связями. Он мог бы…
