Собрание сочинений в десяти томах. Том 3 - Толстой Алексей Николаевич (лучшие книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗
11
Когда они вышли, Калиостро положил руки под шубою на поясницу и рассмеялся.
– Отменный получился кадавр, – проговорил он, трясясь всем телом. Затем повернулся на каблучках и уже без смеха стал глядеть на Марию. – Плачете? – Она поспешно отерла слезы, поднялась с табурета и стояла перед мужем, опустив голову. – Вы и на этот раз не убедились, сколь велика моя власть над мертвой и живой природой, не так ли? – Мария, не поднимая головы, с упрямой ненавистью взглянула на мужа, лицо ее было искажено пережитым страхом и омерзением. – А юноша ваш прекрасный предпочел утешаться с мерзким кадавром, не с вами…
Мария ответила тихо и твердо:
– Вы ответите на Страшном суде за чародейство. Тогда Калиостро побагровел, вытащил руки из-под
шубы и совсем прикрылся бровями. Но Мария стояла неподвижно перед ним, и он сказал с чрезвычайной вкрадчивостью:
– Три года, сударыня, не прибегая ни к какому искусству, я терпеливо жду вашей любви. Вы же ежечасно, как волк, смотрите в лес. Нехорошо, если придет конец моему терпению.
– Над любовью моей вы все равно не властны, – поспешно ответила Мария, – не заставите вас полюбить.
– Нет, заставлю. – На это Мария вдруг усмехнулась, и его глаза сейчас же налились кровью. – Я вас в пузырек посажу, сударыня, в кармане буду носить.
– Все равно, – повторила она, – власти над любовью нет у вас. Жива буду – другому отдам, не вам.
– На этот раз вы замолчите, – пробормотал Калиостро, схватывая со столика стилет, но Маргадон, стоявший до этого неподвижно за его спиной, подскочил к нему и с необыкновенным проворством поймал его за руку. Калиостро, зарычав, левой рукой ударил Маргадона в лицо, – арап зажмурился, – он отшвырнул стилет, шумно выпыхнул воздух и вышел из комнаты.
12
Алексей Алексеевич и то, что было подобно женщине и что он называл Прасковьей Павловной, шли по дорожке через полянку к прудам. Воздух был влажен. Над садом поднялась луна. Ее седой свет озарял всю широкую поляну. Отсвечивала кое-где паутина, уже протянутая пауками в густо-синей траве. Белеющими пятнами обозначались цветы, блестела обильная роса. Вдали над прудами поднимались испарения серебристым сиянием.
Алексей Алексеевич шел молча, сжав рот и глядя под ноги. Зато Прасковья Павловна, глядя на висящий над пышными грудами рощи светлый шар луны, говорила не переставая…
– Ах, луна, луна! Алексис, вы бесчувственны к этим чарам.
Холодный ее голосок сыпал словами, как стекляшечками, и невыносимым звуком все время посвистывал шелк ее платья. От этих стеклянных слов и шелкового свиста Алексей Алексеевич стискивал челюсти. Сердце его лежало в груди тяжелым ледяным комом. Он не дивился тому, что рука об руку с ним идет то, что час назад было лишь в его воображении. Болтающее жеманное существо, в широком платье с узким лифом, бледное от лунного света, с большими тенями в глазных впадинах, казалось ему столь же бесплотным, как его прежняя мечта. И напрасно он повторял с упрямством: «Насладись же, насладись ею, ощути…»– он не мог преодолеть в себе отвращения.
Дойдя до пруда, до скамьи, где утром он говорил с Марией, Алексей Алексеевич предложил Прасковье Павловне присесть. Она, распушив платье, сейчас же села.
– Алексис, – прошептала она, улыбаясь всем ртом лунному шару, – Алексис, вы сидите с дамой бесчувственно. Надо же знать – сколь приятна женщине дерзость.
Алексей Алексеевич ответил сквозь зубы:
– Если бы знали, сколько я мечтал о вас, не стали бы делать этих упреков.
– Упреки? – Она рассмеялась, словно рассыпалась стекляшечками – Упреки… Но вы все только руки жмете, и то слабо. Хотя бы обняли меня.
Алексей Алексеевич поднял голову, всмотрелся, и сердце его дрогнуло. Правою рукой он обнял Прасковью Павловну за плечи, левой взял ее руки. Глубоко открытая ее грудь, с чуть проступающими ключицами, ровно и покойно дышала. Он близко придвинулся к ее лицу, стараясь уловить ее прелесть.
– Мечта моя, – сказал он с тоскою. Она слегка отстранилась, усмехаясь, покачала головой и взглянула в глаза ему – поблескивающими лунными точками, прозрачными глазами. – Я, как во сне, с вами, Прасковья, – наклоняюсь, чтобы напиться, и вода уходит,
– Обнимите покрепче, – сказала она.
Тогда он сжал ее со всей силой и поцеловал в прохладные губы, и они ответили на поцелуй с такой неожиданной и торопливой жадностью, что он сейчас же откинулся: омерзением, гадливостью, страхом стиснуло ему горло.
После некоторого молчания она проговорила, сладко потягиваясь:
– Мне сыро, есть хочу.
Тогда он быстро поднялся и зашагал к дому, когда же услышал за собой шелест платья, прибавил шагу, даже побежал, но Прасковья Павловна сейчас же догнала его и повисла на руке.
– Алексис, у вас претяжелый характер.
– Слушайте, – крикнул он, останавливаясь, – не лучше ли нам расстаться!..
– Нет, совсем не лучше, – она перегнулась и заглянула ему в лицо, – мне с вами приятно.
– Но вы омерзительны мне, поймите! – Он дернул руку и побежал, и она, не выпуская руки, полетела за ним по тропинке.
– Не верю, не верю, ведь сами сказали, что я мечта ваша…
– Все-таки вы отвяжитесь от меня!
– Нет, мой друг, до смерти не отвяжусь…
Они об руку влетели в дом. Алексей Алексеевич бросился в кресло, она же, обмахиваясь веером, стала перед ним и глядела весело.
– Много, много, мой милый, придется над вами потрудиться, чтобы обуздать ваш характер… Вы себялюбец. – Она сложила веер и присела на ручку кресла к Алексею Алексеевичу. – Дружок, мне ужасно чего-то все хочется, не то есть, не то пить… А то будто вода бежит по моему телу…
Алексей Алексеевич сорвался с кресла и, подойдя к двери, потянул за большую бисерную кисть звонка.
– Вам принесут еду, питье, все, что хотите, – успокойтесь.
Далеко в доме брякнул колокольчик, и послышались мягкие шаги Федосьи Ивановны.
13
Алексей Алексеевич, загораживая собой полуоткрытую дверь, сказал тетушке, чтобы она распорядилась подать в библиотеку какой-нибудь еды. Федосья Ивановна внимательно и странно взглянула на Алексея Алексеевича, молча отстранила его от двери, вошла в комнату и сейчас же увидела тощую, – как она потом рассказывала, – черноватую женщину, даже и не женщину, а моль дохлую, – стоит, вертит веером и смотрит пронзительно.
Тетушка немедленно же разинула рот и «села на ноги».
– Федоси, – пискливым голосом сказала ей та, черноватая, – не узнаешь меня, моя милая?..
Тетушка еще сильнее села, уперлась ногами и глядела на пустую раму от портрета. Когда же Прасковья Павловна приблизилась на шаг, тетушка подняла руку с крестным знаменьем…
– Ну, чего страшиться, Федосья Ивановна, все это очень просто, – с досадою сказал Алексей Алексеевич, – эта дама – плод чародейства графа Феникса: идите и распорядитесь насчет еды…
Морщась, как от изжоги, он подошел к двери в сад, оперся локтем о притолоку и стал глядеть на полянку, залитую лунным светом. Он слышал затем, как тетушка забормотала молитву, сорвалась с места и утиной рысью выбежала из комнаты, как злобно захихикала вслед ей Прасковья Павловна, как в доме началась испуганная беготня и шепот. Но он не оборачивался и с тоскливой мукой глядел на освещенные окна флигеля.
В комнате зазвенела посуда, – это Фимка накрывала столик, расставляла судки и тарелки и, втягивая голову в плечи, с ужасом все время косилась через плечо.
Прасковья Павловна села к столу и сказала Фимке:
– Раба, что в этом судке?
– Сморчки, матушка барыня.
– Положи.
Фимка подала грибы и стала за стулом, закрыв передником рот. Прасковья Павловна откушала и велела положить себе лапши.
– Дурно служишь, – сказала она, принимая тарелку. – Хоть ты и девка деревенская, а служить должна жеманно.
– Буду стараться, матушка барыня.
– Приседай, говоря с госпожою! – Прасковья Павловна впилась в нее темными глазами и вдруг стукнула ложкой по столу. – Раба, присядь!.. Ногу правую подворачивай… На стороны, на спину не вались… Подол держи… Улыбайся… Слащавее…
