Легенда об Уленшпигеле (с иллюстрациями) - Де Костер Шарль Теодор Анри (лучшие книги онлайн txt) 📗
Первые версии похождений Уленшпигеля были составлены на фламандском языке. Наибольшее распространение они получили в Германии и в Бельгии, но многочисленные варианты и переводы приключений Уленшпигеля были изданы на фламандском, французском, итальянском и других языках. Любопытно, что книга об Уленшпигеле числилась в списке запрещённых книг, который был составлен в Нидерландах во времена террора Альбы.
Уленшпигель народных легенд — это народный шут, любящий стащить что-нибудь, поиздеваться над простофилями и дураками. Часто его жизнерадостный юмор имеет безобидный характер чистого шутовства, простой забавы. Порой в его проделках есть оттенок издевательства над власть имущими или над церковью. Однако в целом народ воплощал в его образе новые черты своего характера — пробудившийся насмешливый ум, критическое отношение к окружающему, стремление утвердить свою независимость, делать всё по-своему, хитростью и плутовством побеждать установленные для народа преграды.
Костер перенёс Уленшпигеля из XIV в XVI век и, отправляясь от легенд, создал образ совсем иного содержания — образ гёза, борца за независимость страны. Черты народного Уленшпигеля переосмыслены Костером. Правда, двадцать эпизодов первой части почти буквально взяты из народных книг, что сам Костер отмечает в предисловии. Фольклоризм в начале книги носит ещё подражательный характер; Костер как бы сам ещё не знает, каким вырастет его герой. Шутки и остроты первой части кажутся современному читателю несколько примитивными.
Но далее образ Уленшпигеля в книге Костера становится всё значительнее. По словам Роллана, фламандская лисица скрещена здесь с волком. Оставаясь плутом и насмешником, Уленшпигель всё же дышит иным — романтическим дыханием борьбы и народного гнева. После казни Клааса Уленшпигель становится воплощением ненависти народа к угнетателям и палачам, воплощением духа Возмездия и Восстания.
Костер вкладывает новый смысл в имя «Тиль». Тильберт означает «подвижный», «прыткий». Но самая подвижность Тиля уже иная. Это уже не насмешник и плут, шатающийся от нечего делать по странам в поисках поживы. Нервный, неуловимый, быстрый, он стремительно проносится по стране, как пламя, как вездесущий мститель и борец, соединяющий людей в один порыв.
Костер по-новому рассказывает о шутовском озорстве Уленшпигеля. Эпизод с отмщением убитого Михиелькина, проделка с привидением, являющимся предателю, или мнимая крестьянская свадьба, позволяющая гёзам прорваться через войска Альбы, — выросли как бы из проделок народного плута Уленшпигеля; но они получили другой смысл — это месть, борьба, война. За насмешливой личиной Уленшпигеля встаёт народная ярость.
Уленшпигель народных легенд — удачник. Он вывёртывается из самых трудных положений. Он всегда в выигрыше, ибо он хитёр, остроумен и жизнерадостен. Уленшпигель де Костера тоже удачлив. Его не берёт ни пуля, ни виселица. Но, подняв его до символа и духа Народа, Костер по-новому осмысливает и его удачливость. Он неуловимый, неумирающий, вечно юный, как сам народ. Беспечная жизнерадостность Уленшпигеля символизирует у Костера вечную молодость, вечное бессмертие народа. Отсюда и вырастают великолепные символы легенды Костера. Хотя, по хронологии, к концу книги ему должно быть около 60 лет, Уленшпигель, как и Неле, остаются всё такими же юными. Они, как и народ, не стареют. Уленшпигель бессмертен. Так народ возвышает своих эпических героев.
Глубже всего понял дух и значение «Легенды» Костера Ромен Роллан в своём замечательном очерке. Он предостерегает от чрезмерного сближения Костера с Рабле, от чрезмерного преувеличения фальстафовско-панурговских интонаций книги, которые не должны закрывать её мрачный, трагический и вместе с тем боевой дух. «Смех фламандского Уленшпигеля — личина смеющегося Силена, скрывающая неумолимое лицо, горькую жёлчь, огненные страсти. Сорвите личину! Он страшен, Уленшпигель. Суть его трагична».
Торжество земного, чувственного начала, пафос плоти, конечно, очень сильны в книге Костера. Они связаны с известным воздействием Рабле и гораздо более прямо с народными фарсами и с национальной традицией фламандского искусства, прежде всего с Рубенсом. В великолепном, жизнерадостном восхищении Костера мощью природы, мощью земли чувствуется попытка оживить дух Ренессанса, противопоставленный спиритуализму средневековья и скрыто — современной Костеру религиозной реакции.
Но это не должно застилать от нас того, что поэтика Костера совсем иная, что фальстафовский разгул чувственности для него не самое главное. Иные чувства создают колорит его легенды — ненависть, мрачный дух возмездия, неукротимые народные страсти, трагический пафос народной войны.
С конца первой книги непрерывно нарастает мрачное величие эпических интонаций «Легенды». Трагизм достигает высоты в сцене сожжения Клааса и клятвы матери и сына. Уленшпигель берёт пепел из сердца отца, и отныне всё, что происходит, связано с этим пеплом, стучащим в грудь Уленшпигеля. Костер придаёт этому эпизоду интонации высокого, трагического пафоса. «И там, где на месте сердца пламя выжгло большую дыру, сын взял немножко пепла. Потом, став на колени, они молились...» Дома Сооткин, надевая мешочек с пеплом на грудь Уленшпигеля, произносит заклятие мести: «...Пусть этот пепел... будет вечно на твоей груди, как пламя мести его палачам». — Да будет так, — сказал Уленшпигель. И вдова поцеловала сироту, и взошло солнце».
Многочисленные лейтмотивы всё время непрестанно развивают тему возмездия и гнева, заставляя её неумолчно звучать в книге, поддерживая её мрачную мелодию даже среди ярких и жизнерадостных эпизодов. Рассказы о казнях и преследованиях в Нидерландах Костер заканчивает иронической и злой фразой: «И наследство получил король». Повествуя о том, как повсюду в стране гёзы, протестанты, друзья Вильгельма Молчаливого собирают силы и деньги для борьбы, Костер заканчивает эпизод лаконичной и сильной концовкой. «И когда все они впоследствии были повешены на Новой Виселице за ересь, тела их были погребены за городом у Брюггских ворот на поле висельников». Когда Сооткин и Уленшпигель корчатся в пытках, они непрестанно повторяют слово «рыбник» как символ мести, дающей им нечеловеческую силу духа. Тема возмездия ещё раз достигает огромного напряжения в эпизоде, происходящем в кабаке Куртрэ, где Уленшпигель и семеро мясников, качаясь от вина и ярости, в нарастающем грозном ритме поют мрачный припев гёзов: «Время звенеть стаканами». Эта сцена особенно подчёркивает, как далеко отходит Костер от «фламандизма». от раблезианского веселья. Грозный, страшный, неистовый, всё повторяющийся припев «'T is van te beven de klinkaert» кажется отзвуком гула идущих на приступ народных толп. Потом на время тема возмездия как бы падает, вернее она становится более широкой, светлеет, соединяясь с широким победоносным ходом народной войны, сливаясь с величием боя. Ещё раз она поднимается к мрачному напряжению в сценах казни рыбника.
Говоря о трагическом колорите «Легенды» Костера, следует особенно подчеркнуть, что это не столько трагизм мученичества, страданий, но трагическое величие гнева и ненависти, что этот трагизм действенный и активный, что это книга борцов, а не жертв.
Многими сторонами книга Костера связана с поэтикой романтизма. Менее всего в ней можно видеть стилизацию литературы Ренессанса; она не прошла мимо того опыта, который приобрела литература XIX века.
С романтизмом её связывает стихия движения, её прерывистый, гибкий, подвижный, стремительный ритм, её музыкальные лейтмотивы.
О романтизме напоминает поэтика контраста, которая широко использована Костером: грубоватая чувственность любовных утех Уленшпигеля и целомудренная прозрачная чистота Неле; бурное веселье народного фарса и мрачный пафос мести. После костров и пыток — чудесные солнечные пейзажи, цветущая земля Фландрии. После кошмарных видений инквизиции — весенние прелестные строки о губах, которые слаще, чем земляника поутру.
Но эта поэтика контрастов не похожа на те назойливые, искусственно взвинченные контрасты мрачного и светлого, которые мы знаем хотя бы по прозе Гюго. «Легенда» Костера раскрывает огромный эпический мир народной жизни. В ней всё: чудесная земля родины, высокая любовь и грубое народное веселье, страдания и мученичество народа в эпохи испытаний, труд и война и неугасимая народная ненависть. Это космос народной жизни. Это то живое естественное многообразие, которое происходит от стремления Костера найти в прошлом большой мир народной жизни, широкую, всеобъемлющую душу нации. Эта попытка удалась Костеру. Отсюда неумирающее величие его книги.
