Бедный расточитель - Вайс Эрнст (книга жизни TXT) 📗

— Десять крон, дукат, — ответил я торопливо.

— Разумеется! (Слово, которое он употреблял очень часто и обычно иронически.) Разумеется! Мне так хотелось бы, мой мальчик, чтобы ты с детства узнал цену деньгам. Что бы ни случилось, тебе это пригодится. Мы обладаем лишь тем, чего не тратим ни при каких обстоятельствах. В этом цель денег. У меня была тяжелая юность. И я знаю им цену. Покамест ты должен только копить эти монеты, ты понял меня? Но принадлежать они должны тебе, одному тебе.

Я ничего не сказал, я смотрел на него. Конечно, я его понял.

— Я буду давать тебе деньги каждую неделю, всегда по десять крон. Мне хочется верить тебе. Мне кажется, тебе это будет полезно.

Я кивнул, не помня себя от радости. Он встал и легонько похлопал меня по плечу. Я зажал деньги в кулаке, а кулак был уже в кармане штанов.

— Не терять! — сказал он. — Для мальчика это большие деньги.

Я был уже в дверях, но отец снова окликнул меня. Казалось, он не в силах расстаться с деньгами.

— Покажи-ка мне еще раз этот дукат, — прошептал он, словно говорил о чем-то тайном.

Я подал ему золотую монету. Он бросил ее на крышку стальной коробочки. Раздался чистый звон, монета подскочила и упала, ярко сверкая.

— Мне хотелось только проверить, настоящая ли она. Ну, попроси у матери старый кошелек и заметь себе, «аккомодация» пишут всегда через два к. Разумеется?

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Я был очень высоким для своего возраста, я доставал ему почти до плеча.

Я забыл сказать, что в книге о глазных болезнях, в том абзаце, где стояло имя отца, несколько раз попадалось незнакомое слово «аккомодация», и я, с присущим мне нетерпением, стремясь поскорее написать его имя, написал «акомодация» — через одно к. Значит; все прощено и забыто. Я ускакал вне себя от радости и тайного ликования и получил от матери очень красивый, но уже дырявый кошелек. Впрочем, она тут же взяла иголку с вощеной ниткой и починила его. Мать тоже сделала мне подарок, правда, небольшой. Она дала мне серебряную крону. Крона предназначалась мне на расходы, но я тут же решил употребить ее на подарок отцу.

Метод отца оправдал себя. Если бы у меня не было золотого, я решил бы, что серебряная монета только на то и годится, чтобы немедленно обменять ее на «атласные подушечки» (такие маленькие конфетки, начиненные шоколадным кремом) или на маринованные огурчики — самые любимые мои лакомства. Но теперь я хранил деньги. Я ощущал прилив скупости и по ночам прятал кошелек под подушку. Вечером я молился, как полагается, на коленях, но чаще всего уже в постели, преклонив колени на мягком тюфяке, лицом к стене, где висело маленькое распятие — черный крест с серебряным Христом. Как хорошо, окончив молитву, вытянуть ноги, зарыться в прохладные, мягкие подушки, глубоко вздохнуть, все забыть и уснуть почти мгновенно, всем сердцем радуясь предстоящему дню.

Вероятно, это случилось именно в те годы. Несколько «пилигримов» поднялись однажды вечером по запретной для них, как и для всех пациентов, лестнице, устланной бархатной дорожкой, которая вела в нашу квартиру. Своими мольбами они добились того, что отец принял их; правда, только в передней. Я не был бы любопытным ребенком, если бы не побежал подслушивать. Мать напрасно пыталась удержать меня в столовой. Мне непременно нужно было присутствовать там, да, впрочем, и ей тоже. Она побежала, опередив меня, и мы услышали, как пришельцы молят моего отца и как в ответ на их мольбы и вопли отец, без малейшего признака гнева, но и без малейшего признака сострадания, повторяет то, что, очевидно, уже сказал им сегодня днем, в приемной, внизу.

Их было трое: двое молодых и старик, их отец. Они, как и большинство пилигримов, приехали из восточных областей Австро-Венгерской империи, а возможно, даже из. Египта, потому что болезнь, которой они все трое страдали, была как-то связана с Египтом. Несколько лет назад мой отец, благодаря его всеми признанной одаренности и неслыханному терпению, вылечил, одного из братьев, и теперь сын привез в наш город уже совсем слепого старика. И все трое молили моего отца, чтобы он взялся лечить хотя бы слепого, но только безвозмездно.

— Разумеется, это невозможно, — сказал мой отец.

Трое пилигримов обещали вымолить ему щедрое благословение у владыки, всех владык, но на губах отца мелькнула насмешливая улыбка. Точно так же он улыбнулся, когда увидел, что я пишу на листе, вырванном из тетради.

— Никакого владыки небесных воинств! — сказал отец. — Я не стану лечить вас даром.

— Но мы ведь заплатим, мы обязательно заплатим, и не десять крон, а целых двадцать, только позже.

Один из сыновей добавил:

— Видит бог.

Отец начал сердиться, он не выносил разговоров на тему «видит бог». Он не позволял говорить так даже моей матери, и я знал, что из-за распятия, которое мама повесила в супружеской спальне, у них произошел однажды тихий, но ожесточенный спор, и распятие переселилось в мою комнату. Правда, взамен она соорудила на своем ночном столике маленький домашний, можно сказать салонный, алтарь.

Не улучшило положения пилигримов и вмешательство моей матери, которая приказала им уйти из квартиры и сказала, вероятно, только для того, чтобы отделаться от них:

— Ступайте, ступайте, господин доцент постарается заняться вами потом, ступайте же!

Но выгнать этих людей было невозможно, они вцепились в отцовский сюртук, не смея теребить его слишком сильно, так как он был довольно ветхим. Старик с густой седой бородой и серо-белыми глазами, обведенными кроваво-красными слезящимися ободками, облобызал даже подкладку сюртука, а старший сын еще раз выразил моему отцу благодарность за исцеление и поклялся, что после господа бога он чтит только его и что господин профессор (он величал моего отца титулом, который ему еще не принадлежал) совершил над ним чудо.

Все это время гордость удерживала младшего сына в стороне, он не принимал участия в этих унизительных излияниях. Но тут он сказал:

— А если я поручусь вам, господин доцент? И если я оставлю вам в залог мои часы, господин доцент? Я купец, член купеческой общины… — Тут последовало звучное название незнакомого города, состоящее из одних согласных.

— Нет, это невозможно, — ответил отец все так же спокойно.

— А почему?

— Потому что у меня точно такие же твердые цены, как у вас. Если я начну лечить бесплатно, это будет то же, как если бы вы дарили ваш товар крестьянам. Для неимущих пациентов существует поликлиника.

— Поликлиника? — переспросил старший брат, который никак не мог успокоиться. — Там учатся оперировать ассистенты, там студенты исследуют десятки больных одного за другим и никогда не моют рук, а господин статский советник занимается экспериментами и испытывает на пациентах опасные лекарства.

— Вот как? — резко заметил отец. — Вам это точно известно? Вы сделали эти наблюдения в моей поликлинике?

— Упаси господи! — ответил бедняга, увидя, какую оплошность он совершил. — Разве я не призывал благословенья божьего на ваши чудотворные руки? — И он завладел рукой отца, стараясь поцеловать ее.

— Стань на колени перед чудотворцем! — крикнул он своему отцу. На глазах старика выступили слезы и потекли по бороде. — Он сжалится над тобой! Два дня и три ночи ехали мы, чтобы попасть к вам. У нас даже нет денег на обратный путь.

— Вот видите, — сказал отец, — теперь вы говорите правду. У вас нет денег на обратный путь, по какому же праву вы требуете, чтоб я пользовал вас? Печально, — продолжал он. (И не могу сказать, как облегчило мою душу это слово, первое мягкое слово в его устах за весь вечер! Мне даже захотелось одолжить младшему сыну «мои» деньги, их было уже довольно много. Именно младший брат возбуждал мое сострадание больше, чем выздоровевший пациент и больной старик.) Но отец заговорил снова и таким ледяным тоном, что трое людей, словно зачарованные или скованные параличом, вынуждены были выслушать его и повиноваться.

— Печально, но это ничего не меняет. Если я сделаю исключение, пусть даже одно-единственное, десять ваших земляков завтра же явятся ко мне на прием. Через месяц, когда слух об этом распространится по Галиции, сюда явится триста, и мне уже не спастись от вас. Больше нам говорить не о чем, я все знаю и прекрасно вас понимаю. Правда, — прибавил он, следуя за младшим сыном и взявшись двумя пальцами за кончик его черного кафтана, точно так же как он двумя пальцами доставал из коробочки дукат, — правда, я охотно признаю, что вы очень ловко все подстроили. Вы прекрасно знаете, что моего слуги сегодня нет дома. Впрочем, уж не он ли надоумил вас явиться ко мне с этим ночным визитом? Но я должен вам сказать, — тут младший сын остановился и безмолвно повернул к нему свое бледное, фанатичное лицо, — у вас самого легкая форма, которую может вылечить любой деревенский врач, но отец ваш безнадежен. Радуйтесь, что у вас нет денег. Если бы они у вас были, нашлись бы врачи, которые еще долго мучили бы вашего отца. Помочь ему невозможно. Оберегайте от заразы своих домашних, это все. Как будто можно им всем помочь! — закончил он и, когда мать шепнула ему что-то, добавил: — Как будто нужно им всем помогать!