Мещанин Адамейко - Козаков Михаил Эммануилович (бесплатные серии книг TXT) 📗
Прежде чем налить себе из бутылки пива, Сухов бережно налил в два блюдца чай и пододвинул его детям, старательно грызшим теперь черствые, затвердевшие баранки.
— Макай, Павлик, в чай: мягчит всегда горячее… Эх, тютелька ты моя малая!… Так не пьете, говорите, по убеждению? — обратился он вновь к Ардальону Порфирьевичу и отпил несколько глотков пива. — Жаль!…
Сухов старался теперь быть разговорчивым; он словно хотел этим выказать благодарность и внимание своему случайному знакомому.
— И по убеждению?… Скучный взгляд у вас, товарищ, на нынешние обстоятельства! И непонятно, между прочим, товарищ: коли убеждения ваши такие, — почему так дружески свели меня в это самое что ни на есть питейное место?
— Все вопросы… вопросы… вопросы! — закивал оживленно Ардальон Порфирьевич. — Вопросительные знаки человек друг другу ставит. И отвечай… и отвечай! Как мошкара какая — эти вопросы! На один ответ дашь, — а тут же из самого же ответа два новых вопросика на ум лезут. И друг дружке, будто мальчуганы, подножку ставят!… А ты обороняйся… знай только, что обороняйся всю свою умственную жизнь! Я за этим уже давно слежу…
— Без занятий вы, значит, человек… без трудного ремесла, — посмотрел пристально на своего собеседника Сухов. — Я ведь очень даже просто спросил насчет вашего убеждения, а вы гляди куда загнули! Я, может, и сам, поди ты, какие вопросы иной раз на уме имею…
Он вдруг оборвал свою речь и, как показалось Ардальону Порфирьевичу, загадочно и свысока посмотрел на него. Остаток пива в стакане Сухов выпил одним широким и торопливым глотком.
— Имеете? Ну, и что же?… — нетерпеливо и с любопытством спросил Адамейко.
— Ничего! Про себя держу их… в карманы прячу, чтоб ни себя, ни людей не морочить! Подчиняюсь, дорогой гражданин, обстоятельствам. Дисциплины, как говорится, придерживаюсь.
— А я все же думаю, что себя самого никто в свой карман не спрячет! — убежденно и с горячностью возразил Ардальон Порфирьевич. — Обязательно личность вылезет, вы это знайте… Карман этот самый прорвется, — и покатится человек то ли копеечкой и гривенничком, или полтинником: смотрите, мол, какой я есть, какая мне цена на этом свете! Так вот и покатится на панельку — глядите вот все, подберите и приспособьте, куда следует, людские копеечки.
— Умно, да ехидно говоришь! — перешел вдруг на «ты» внимательно слушавший Сухов. — Понимаю! Ты и мне уж свою цену поставил, когда повел сюда с панели?! Так и прикинул в уме: «Целковый на самого да копеек двадцать на его детишек…» Другой человека покупает на убийство, или девку — для удовольствия, а ты для того, чтобы странности свои да ум показать! Ловец особенный!… Да только врешь ты, потому что человек я рабочий!… — злобно и раздражительно ударил он по столу. — Этому не бывать!
Галка и Павлик испуганно вздрогнули и, часто моргая ресницами, следили за отцом. Вздрогнул и Ардальон Порфирьевич. Он настороженно смотрел, как поврежденный глаз Сухова напряженно метался под нависшей угрюмой бровью, как будто пытаясь сбросить мешавшее ему, прилипшее жел-теньким кусочком бельмо. И — странное чувство! — Ардальон Порфирьевич старался теперь смотреть только на это бельмо, словно оно — слабостью своей и ненужностью для Сухова — защищало невольно его, Адамейко, от следившего за ним озлобленным взглядом собеседника.
На короткое мгновенье Сухов замолчал, и Ардальон Порфирьевич сообразил, что лучше ему не начинать первым разговора, потому что возражение сейчас или вопрос Сухову может опять вызвать у него раздражение или злобу, чего меньше всего хотел теперь Ардальон Порфирьевич. Он выдержал паузу.
— Нет, этому не бывать, — вдруг как-то устало и тихо сказал Сухов. — Должно притти изменение, это факт! — понятно уже добавил он. — Четвертый стакан уже пью, спасибо тебе, Ар-даль-он Порфирьевич… Хороший ты человек, ей-богу!
Он тихо и добродушно засмеялся, и красивый темно-карий его глаз его стал мягким и лучистым.
— Павлик, тютелька ты мой милый, окреп, что ли, от чая? Галка, подлей ему из стакана… Стебелечки, а?… Дети! — с отцовской заботливостью кивнул на них Сухов, — У тебя, Ардальон Порфирьевич, тоже потомство?…
Адамейко отрицательно кивнул головой.
— К чему это вы два раза сказали: «Этому не бывать»? Какой в том смысл?… — решился он опять заговорить.
Сухов отодвинул от себя стакан, звонко и коротко ударившийся о пустую бутылку.
— Точка! — сказал он, чуть хмурясь, и слово было сухо и коротко, как звук стекла, — и слово слилось с ним. — Точка, дорогой гражданин!… Никаких мне больше вопросов! Ни-ни… Опутал ты меня ими за полчаса, как колючей проволокой… «Что, да почему, да как?!» Может, ты следователь? Так я все равно тебя теперь не боюсь… хо-хо-хо-о! Этому не бывать… не боюсь!… — раскалывался, как орех, его уже охмелевший заметно, рокочущий басок.
«Странно… Он словно чего-то боится», — мелькнуло у Ардальона Порфирьевича.
— Нет, я знаю, — ты штатский человек, только странный какой-то, ей-богу! — продолжал Сухов. — Я только прошу тебя, дорогой гражданин, не заставляй меня разгадывать твои вопросы… Слышь? И говори… для меня понятней, а? Давай так — для дружбы! Подошел ты, брат, ко мне на панели и сразу фамилию свою! К чему… сразу? А потом про слово какое-то… а? Про какое ты слово? Порох, говоришь, слово… Сам ты, мол, Федор Сухов, слова этого не понимаешь, — а слова-то самого не говоришь! В пивной деньги платишь, а сам стаканом брезгуешь… Что? Вру я? Ну, скажи, дружок? Все загадки, все загадки ставишь… Занятный ты… Занимательный ты человек!
Он дружелюбно уже рассмеялся; улыбнулся широко и Ардальон Порфирьевич. Улыбнулся, потому что в словах Сухова почувствовал какую-то похвалу себе — неожиданную и доверчивую.
«А все— таки он чего-то боится… -опять подумал он, глядя на Сухова. — Чего только?…»
— Ну, что скажешь? — продолжал улыбаться Сухов. — Говори, а то стакан мне осталось и — баста! Тютелька-то мой, Павлик, гляди, совсем носом клюет. Шибздик ты мой, потерпи маленько! Кормитель мой… ах! — криво и жалобно усмехнулся он. — Ну, что ж скажешь?… — опять повернул он голову в сторону Адамейко.
— Ничего не скажу… сейчас ничего не скажу, — задумчиво ответил Ардальон Порфирьевич. — Пей, — неожиданно для самого себя обратился он на «ты» к Сухову, — пей, да будем расплачиваться.
«Что— то у него на уме есть особенное, прячет что-то… Узнаю… непременно узнаю!» -не покидала его уже запавшая вдруг мысль. И Ардальон Порфирьевич отвел свой взор от Сухова и с деланным любопытством начал оглядывать пивную.
Сухов тоже стал оглядываться по сторонам, точно искал, теперь среди присутствующих своих знакомых. Он сильно наклонился вперед, голова его часто вздрагивала от подпрыгивающей к горлу икоты, а щипчики длинных и острых ногтей тоже вздрагивали и опускались вниз, соскользнув с захваченного ими коротенького волоска бородки. Но он опять схватывал его прижатыми друг к другу ногтями, — и казалось, что хочет Сухов мелкой и осторожной хваткой выдернуть занозу-волос…
В пивной было много народа; низенький подвальчик со сводчатым потолком был грузно забит людьми, принесшими сюда сырой и острый запах ночной улицы и нечесаного простонародья. Оно было бестолково-шумливым, неповоротливо-отяжелевшим, — словно оплыл низенький подвальчик клейким месивом людских спин и грудей. Стены пивной взмокли от тяжелого кислого выдыха людей и густо покрылись водянистыми нарывчиками пота, как и воспаленные лица сидящих за столиками.
Были сосредоточенно-деловиты лица хозяев за стойкой, нервны руки и коротко-быстра походка официантов, и тиха была уставшая сонная муха на колпаке из марли, прикрывшем щербатое блюдо и на нем — бутерброды и воблу…
— Пойдем — притронулся к плечу Сухова Ардальон Порфирьевич, расплачиваясь с официантом.
Он первый встал. Встал и Сухов.
— Айда, кормильцы, домой!… Вашу мать все равно и сегодня не пересидим… — глухо и непонятно обратился он к детям. — Спасибо, Ардальон… Друг ты мне, ей-богу… Ишь, тютелька-то мой, Павлик, совсем желтым стал от здешнего воздуха… Пяток ему всего миновал… кормильцу, — криво и жалостливо улыбнулся он Ардальону Порфирьевичу.
