Сочинения - де Бальзак Оноре (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
– Остерегайтесь Попино, – изрек Жигонне.
Для всех этих негоциантов Роген был «несчастным» Рогеном, а парфюмер – «жалким» Бирото. Одного как бы оправдывала всепоглощающая страсть, вина другого усугублялась его чрезмерными притязаниями. Покинув биржу, Жигонне, по дороге на улицу Гренета, завернул на улицу Перрен-Гасслен и зашел к торговке орехами, г-же Маду.
– Ну как, толстуха? – со свойственным ему напускным добродушием сказал он. – Хорошо идет торговля?
– Помаленьку, – почтительно ответила г-жа Маду, подвигая ростовщику единственное кресло с той раболепной угодливостью, какую она проявляла некогда лишь по отношению к своему «дорогому покойнику».
Тетка Маду могла свалить с ног строптивого или чересчур нахального ломового извозчика, не побоялась бы пойти на приступ Тюильри 10 октября, она подтрунивала над своими лучшими покупателями и способна была бесстрашно обратиться к королю от имени торговок Центрального рынка; но Жигонне Анжелика Маду принимала с глубочайшим почтением. Она робела в его присутствии, дрожала под его сверлящим взглядом. Простые люди долго еще будут трепетать перед палачом, а Жигонне был палачом мелкой торговли. Ничья власть не почитается на Центральном рынке так, как власть человека, дающего деньги в рост. По сравнению с ним люди иных профессий – ничто! Даже правосудие в глазах рынка воплощается в полицейском комиссаре, человеке, с которым можно поладить. Но вид ростовщика, засевшего за своими зелеными папками, заимодавца, которого молят с замиранием сердца, пресекает всякую попытку шутить, сжимает горло, смиряет самый гордый взгляд и внушает почтительность простому люду.
– Вам что-нибудь от меня угодно? – спросила она.
– Ерунда, мелочь; приготовьтесь заплатить по векселям Бирото, куманек обанкротился, все его векселя предъявляются ко взысканию. Я пришлю вам завтра утром счет.
Глаза г-жи Маду сперва сузились, как у кошки, а затем вспыхнули огнем.
– Ах, негодяй! Ах, прощелыга! Явился сюда собственной персоной разводить турусы на колесах: я-де помощник мэра! Ах, мошенник! Так вот как теперь ведут дела! Нет больше у мэров совести! Правительство надувает нас! Ну, погоди же, он у меня заплатит!..
– Что ж, голубушка, каждый выкручивается в таких случаях, как может, – сказал Жигонне, легонько дрыгнув ногой, точно кошка, собирающаяся перескочить через лужицу, – привычка, которой он обязан был своим прозвищем. – Кое-кто из важных шишек тоже прикидывает, как бы половчее выпутаться из этого дела.
– Ладно, ладно, я уж постараюсь выудить свои орешки. Мари-Жанна! Башмаки и шаль! Да поживее! Не то получишь хорошую затрещину.
«Ну, заварится теперь каша в том конце улицы, – подумал Жигонне, потирая руки. – Скандал будет на весь квартал. Дю Тийе будет доволен. Не знаю, чем ему насолил этот бедняга парфюмер? Мне его жаль, как собаку с перебитой лапой. Что это за мужчина, ведь в нем силы – ни на грош!»
В семь часов вечера тетка Маду, словно восставшее Сент-Антуанское предместье, обрушилась на дверь несчастного Бирото и с яростью распахнула ее, ибо быстрая ходьба еще больше распалила торговку.
– Мерзавцы! Подавайте мои деньги! Сейчас же отдайте! Верните мне деньги, а не то я заберу у вас разных товаров на свои тысячу двести франков, – вееров, саше и всякой атласной дребедени! Где это видано, чтобы мэры обкрадывали население! Если вы мне не заплатите, я его на каторгу упеку: пойду к прокурору, весь суд на ноги поставлю! Отдавайте долг. С места не сойду, пока не получу своих денег!
Она сделала вид, что собирается поднять стекло одной из витрин, где разложены были дорогие безделушки.
– Ну и разобрало же тетку Маду, – тихо сказал Селестен стоявшему с ним рядом приказчику.
Торговка услыхала эти слова, – в пылу страсти восприятия наши притупляются или обостряются, в зависимости от строения организма, – и наградила Селестена самой увесистой пощечиной, отпущенной когда-либо в парфюмерной лавке.
– Научись, ангел мой, уважать женщин, – сказала она, – и не задевать людей, которых обкрадываешь.
– Сударыня, – сказала г-жа Бирото, выходя из комнаты за лавкой, где случайно находился ее муж: дядя Пильеро хотел было увести его, но Цезарь дошел в своем самоуничижении до того, что не стал бы противиться, если бы его, согласно закону, посадили в тюрьму. – Сударыня, не кричите ради бога. Прохожие соберутся.
– Пусть их собираются, – закричала торговка, – я им все начистоту выложу. Да вы что, смеетесь? Прикарманиваете мои потом заработанные деньги, мой товар и задаете балы! Вон вы как разодеты, точно французская королева, а шерсть-то на платья стрижете с бедных ягнят вроде меня! Господи Иисусе! Мне бы плечи жгло краденое добро. На мне простая, дешевенькая шаль, да зато она моя! Воры, грабители, верните мне деньги, а не то…
Она бросилась к красивой мозаичной шкатулке с дорогими туалетными принадлежностями.
– Не трогайте этого, сударыня, – сказал, появляясь, Цезарь. – Здесь уже ничего моего нет, все принадлежит кредиторам. Единственная моя собственность – это я сам, и если вы предъявляете на меня права, хотите засадить меня в тюрьму, даю вам честное слово (на глазах у него выступили слезы), что буду ждать здесь судебного пристава с понятыми…
Тон и жесты Бирото, в сочетании с его словами, утихомирили г-жу Маду.
– Мой капитал похитил сбежавший нотариус, и я неповинен в том, что разоряю людей, – продолжал Цезарь, – но я все полностью уплачу вам со временем, хотя бы мне пришлось для этого уморить себя на работе, стать чернорабочим или носильщиком на рынке…
– Ну, вы, видно, честный человек, – заявила торговка. – Простите меня за мои слова, сударыня. Но мне хоть утопиться впору, ведь Жигонне меня изведет, а для расплаты по этим вашим проклятым распискам у меня нет ничего, кроме векселей, срок которым не раньше чем через десять месяцев.
– Зайдите ко мне завтра утром, – сказал, входя в лавку, Пильеро, – я устрою вам учет этих векселей по пяти процентов у одного из моих приятелей.
– Стойте! Да это почтенный папаша Пильеро! Он ведь и впрямь ваш дядя, – обратилась г-жа Маду к Констанс – Ну, значит, вы люди честные, мое добро за вами не пропадет, правда? До завтра, старый Брут, – сказала она бывшему торговцу скобяными товарами.
Цезарь непременно хотел остаться среди развалин своего благополучия: он заявил, что так же будет объясняться со всеми кредиторами. Невзирая на мольбы племянницы, дядюшка Пильеро, хитрый старик, одобрил его решение, а потом заставил парфюмера подняться наверх. Поспешив к г-ну Одри, он объяснил доктору положение вещей, получил рецепт на снотворное, заказал его и вернулся к племяннику, чтобы провести с ним вечер. С помощью Цезарины он уговорил Цезаря выпить с ними вина. Под действием снотворного Бирото уснул; он очнулся через четырнадцать часов на улице Бурдонне, в спальне дядюшки Пильеро, в плену у старика, который сам лег спать на складной кровати в гостиной. Когда застучали колеса фиакра, увозившего Пильеро и Цезаря, мужество покинуло Констанс. Наши силы часто поддерживает лишь сознание, что мы должны служить опорой для существа более слабого, чем мы. Оставшись одна с дочерью, несчастная женщина рыдала так горько, словно оплакивала смерть мужа.
– Мама, – сказала Цезарина, усевшись на колени к матери и ласкаясь к ней, словно котенок, с той милой непосредственностью, которая проявляется лишь в отношениях женщин друг к другу. – Ты говорила, что если я мужественно встречу перемену в своей судьбе, то и ты найдешь силы перенести несчастье. Не плачь же, дорогая мамочка. Я готова пойти служить в какую-нибудь лавку и не буду вспоминать, кем мы были раньше, я стану, как и ты в молодости, старшей продавщицей, и ты никогда не услышишь от меня ни жалоб, ни сожалений о прошлом. Я буду жить надеждой. Разве ты не слыхала, что сказал господин Попино?
– Милый мальчик, он не будет мне зятем…
– Ах, мама!..
– Он будет для меня родным сыном.
– Ну, вот видишь, даже в беде есть кое-что хорошее, – сказала Цезарина, целуя мать, – она помогает нам узнать истинных друзей.
