Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод) - Рэнд Айн (читаемые книги читать онлайн бесплатно txt) 📗
— Не будешь возражать, если мы сейчас не станем обсуждать Франсиско?
Она надула губы, передернула плечами и вошла в спальню.
Он стоял у окна, глядя на плывущие внизу крыши автомобилей, порой позволяя взгляду задержаться на чем-нибудь, но сознание его в этом не участвовало. Перед глазами Риардена все еще стояли две фигуры посреди толпы. Однако хоть и смутно он помнил, что вернулся в свою гостиную, поэтому разум уже начал мягко подталкивать его: он должен что-то сделать. Мелькнула мысль, что надо бы снять вечерний костюм, но мешало подспудное нежелание переодеваться в присутствии чужой женщины в спальне, и он решил не торопиться.
Лилиан вышла, одетая и причесанная так же опрятно, как при приезде — в бежевом дорожном костюме, элегантно обрисовывающем ее фигуру, в шляпке, надетой чуть набекрень поверх прически, уложенной волнами. Она несла в руке чемодан, слегка помахивая им, будто показывая, что сама может его нести.
Риарден механически потянулся и отобрал у нее чемодан.
— Что ты делаешь? — спросила она.
— Хочу проводить тебя на вокзал.
— Прямо так? Ты не переоделся.
— Это не имеет значения.
— Тебе не обязательно провожать меня. Я вполне способна добраться самостоятельно. Если у тебя завтра деловая встреча, тебе лучше лечь спать.
Он не ответил, подошел к двери, открыл ее перед Лилиан и последовал за ней к лифту.
Они молчали всю дорогу, пока такси везло их на вокзал. В моменты, когда Риарден вспоминал о ее присутствии, он замечал, что она сидит совершенно прямо, словно нарочито демонстрируя совершенство позы. Лилиан казалась совершенно свежей и бодрой, словно ранним утром собиралась отправиться в путешествие.
Такси остановилось у входа в вокзал. Яркий свет огней, заливавший стеклянные двери, заставлял забыть об усталости позднего часа, призывал к активности, не зависящей от времени суток, и внушал чувство защищенности. Лилиан легко выскочила из такси, произнеся:
— Нет, нет, не нужно выходить, поезжай обратно. Ты приедешь домой пообедать… завтра или в следующем месяце?
— Я позвоню тебе, — ответил Риарден.
Она помахала ему рукой в перчатке и скрылась в огнях вокзала. Когда такси тронулось с места, он назвал водителю адрес Дагни.
Когда Риарден вошел, в квартире было темно, но дверь в спальню оказалась полуоткрытой, и он услышал, как она сказала:
— Привет, Хэнк.
Он вошел, спросив:
— Ты спала?
— Нет.
Он включил свет. Дагни лежала в постели, головой на высокой подушке, волосы плавно спускались на плечи, словно она долго не двигалась, лицо казалось совершенно спокойным. В своей бледно-голубой ночной сорочке с глухим воротом, закрывавшим горло, она на первый взгляд напоминала школьницу. Но на груди сорочку украшала прихотливая вышивка, смотревшаяся по-взрослому роскошно и очень женственно.
Он присел на край кровати, и она улыбнулась, заметив, что строгая официальность его костюма придавала особую интимность его движениям. Он улыбнулся в ответ. Он пришел, готовый отказаться от прощения, полученного от нее на приеме, как человек отказывается от слишком благородного предложения противника. Вместо этого он неожиданно потянулся и нежным, бережным жестом провел рукой по ее лбу, откинув волосы, почувствовав внезапно, как она по-детски миниатюрна. Соперница, постоянно бросавшая ему вызов, но нуждавшаяся в его защите.
— Тебе итак нелегко, — произнес он, — а я все усложняю.
— Нет, Хэнк, ты не прав, и сам это знаешь.
— Я знаю только, что ты достаточно сильна и не дашь причинить себе боль, и я не должен злоупотреблять этим. А я злоупотребляю, у меня просто нет другого выхода, но мне нечего предложить тебе взамен. Я могу только признать это и не имею права просить о прощении.
— Мне нечего тебе прощать.
— Я не имел права приводить ее туда.
— Это не причинило мне боли. Только…
— Что?
— …только было тяжело видеть, как ты страдаешь.
— Не думаю, будто страдание может служить хоть каким-то искуплением, но что бы я ни чувствовал, я страдал недостаточно. Есть вещи, которые я ненавижу, но больше всего — говорить о своих страданиях, они касаются только меня. Но раз ты это уже знаешь, признаюсь, было чертовски трудно. Но я хотел бы, чтобы мне было еще хуже. Я не собираюсь от этого бежать.
Он говорил жестко, без эмоций, словно вынося себе суровый приговор. Она грустно улыбнулась, взяла его руку, прижала к губам, покачала головой, отвергая сей нелицеприятный вердикт, и спрятала лицо в его ладони.
— Что ты хочешь сказать? — ласково спросил он.
— Ничего… — Подняв голову, она твердо сказала: — Хэнк, я знала, что ты женат. Я знала, на что иду. Это мой выбор. Ты мне ничего не должен, ничем не обязан.
Он медленно покачал головой, как бы протестуя.
— Хэнк, мне ничего от тебя не нужно, только то, что ты сам хочешь мне дать. Помнишь, ты однажды назвал меня торгашкой? Я хочу, чтобы ты приходил ко мне, не желая ничего, кроме радости. Раз ты остаешься женатым человеком, неважно, по какой причине, у меня нет прав протестовать. Моя торговля очень проста: знать, что радость, которую ты мне приносишь, вознаграждается той радостью, что ты получаешь от меня, а не страданиями, твоими или моими. Я не приму жертв, и не стану приносить себя в жертву. Если ты потребуешь от меня большего, чем то, что я могу дать, я откажу тебе. Если ты попросишь меня бросить железную дорогу, я брошу тебя. Если удовольствие одного из нас потребует от другого боли, то никакой сделки не будет. Торговля, при которой один человек приобретает, а другой теряет, — обман. В бизнесе ты этого не делаешь, Хэнк, не поступай так и в жизни.
Словно искаженная фонограмма, за ее словами прозвучали недавние слова Лилиан. Какая бездонная пропасть разделяла этих женщин, какая невообразимая разница была в том, что каждая из них искала в нем и в жизни.
— Дагни, что ты думаешь о моем браке?
— У меня нет права думать о нем.
— Может быть, тебя что-то интересует?
— Раньше, пожалуй… до того, как я пришла в дом Эллиса Уайэтта. Потом все стало неважно.
— Ты не задала мне ни одного вопроса.
— И не стану.
Помолчав минуту, он сказал, глядя ей прямо в глаза, словно подчеркивая отказ от права на неприкосновенность своей личной жизни, которое, впрочем, она никогда не нарушала:
— Я хочу, чтобы ты знала только одно: я не прикасался к ней с тех пор… после дома Эллиса Уайэтта.
— Я рада.
— Думаешь, я смог бы?
— Я никогда не позволяла себе думать об этом.
— Дагни, ты хочешь сказать, что если бы я… ты с этим бы смирилась?
— Да.
— И не возмутилась бы?
— Всеми фибрами души. Но, если бы ты сделал такой выбор, приняла бы его. Я хочу тебя, Хэнк.
Он взял ее руку и прижал к губам, она уловила мгновенное напряжение его тела, и внезапно он почти рухнул, впившись поцелуем в ее плечо. Потом, рванув, потянул ее к себе, уложил хрупкое тело в голубой сорочке себе на колени и обнял, без улыбки глядя так, словно ненавидел ее за эти слова, и одновременно больше всего на свете хотел их услышать.
Он наклонился к ее лицу, и она услышала вопрос, который он повторял снова и снова, всегда резко, словно наружу прорывалась его вечная тайная мука:
— Кто был твоим первым мужчиной?
Она откинулась, пытаясь отодвинуться от него, но он не позволил.
— Нет, Хэнк, — твердо ответила она.
Он улыбнулся короткой, напряженной улыбкой.
— Я знаю, ты не ответишь, но не перестану спрашивать, потому что никогда не приму того… до меня.
— Спроси себя, почему.
Он ответил, медленно проведя рукой от ее груди до колена, словно подтверждая свое обладание ее телом и одновременно ненавидя его.
— Потому что… то, что ты позволяешь мне делать… я не ожидал, что ты позволишь такое даже мне… но знать, что ты позволяла это другому мужчине и хотела, чтобы он это делал.
— Ты понимаешь, что говоришь? Что никогда не примешь моего влечения к тебе, никогда не примешь того, что я хочу тебя, как когда-то хотела другого?
