Прощай, оружие! - Хемингуэй Эрнест Миллер (бесплатные версии книг TXT) 📗
– Хорошая комната, – сказала Кэтрин. – Чудесная комната. Как жаль, что мы раньше не догадались здесь поселиться.
– Смешная комната. Но славная.
– Замечательная вещь разврат, – сказала Кэтрин. – Люди, которые им занимаются, по-видимому, делают это со вкусом. Этот красный плюш просто бесподобен. Именно то, что надо. А зеркала, разве не прелесть?
– Ты милая.
– Не знаю, каково проснуться в такой комнате наутро. Но вообще это прекрасная комната.
Я налил еще стакан сент-эстефа.
– Мне бы хотелось согрешить по-настоящему, – сказала Кэтрин. – Все, что мы делаем, так невинно и просто. Я не верю, что мы делаем что-то дурное.
– Ты изумительная.
– Только я голодна. Я ужасно голодна.
– Ты простая, ты замечательная.
– Я простая. Никто не понимал этого до тебя.
– Как-то, когда мы только что познакомились, я целый день думал о том, как мы с тобой поедем вместе в отель «Кавур» и как все будет.
– Это было нахальство с твоей стороны. Но ведь это не «Кавур», правда?
– Нет. Туда бы нас не пустили.
– Когда-нибудь пустят. Но вот видишь, милый, в этом разница между нами. Я никогда ни о чем не думала.
– Совсем никогда?
– Ну, немножко, – сказала она.
– Ах ты, милая!
Я налил еще стакан вина.
– Я совсем простая, – сказала Кэтрин.
– Сначала я думал иначе. Мне показалось, что ты сумасшедшая.
– Я и была немножко сумасшедшая. Но не как-нибудь по-особенному сумасшедшая. Я тебя не смутила тогда, милый?
– Изумительная вещь вино, – сказал я. – Забываешь все плохое.
– Чудесная вещь, – сказала Кэтрин. – Но у моего отца от него сделалась очень сильная подагра.
– У тебя есть отец?
– Да, – сказала Кэтрин. – У него подагра. Но тебе совсем не нужно будет с ним встречаться. А у тебя разве нет отца?
– Нет, – сказал я. – У меня отчим.
– А он мне понравится?
– Тебе не нужно будет с ним встречаться.
– Нам с тобой так хорошо, – сказала Кэтрин. – Меня больше ничего не интересует. Я такая счастливая жена.
Пришел официант и убрал посуду. Немного погодя мы притихли, и было слышно, как идет дождь. Внизу, на площади, прогудел автомобиль.
сказал я.
– Я знаю эти стихи, – сказала Кэтрин. – Это Марвелл. Только ведь это о девушке, которая не хотела жить с мужчиной.
Голова у меня была очень ясная и свежая, и мне хотелось говорить о житейском.
– Где ты будешь рожать?
– Не знаю. В самом лучшем месте.
– Как ты все устроишь?
– Самым лучшим образом. Не беспокойся, милый. До окончания войны у нас может быть еще много детей.
– Нам скоро пора.
– Я знаю. Если хочешь, считай, что уже пора.
– Нет.
– Тогда не нервничай, милый. Ты был совсем хороший все время, а теперь ты начинаешь нервничать.
– Не буду. Ты мне будешь часто писать?
– Каждый день. Ваши письма просматривают?
– Там так плохо знают английский язык, что это не имеет значения.
– Я буду писать очень путано, – сказала Кэтрин.
– Но не слишком уж путано.
– Нет, только чуть-чуть путано.
– Пожалуй, нужно идти.
– Хорошо, милый.
– Мне не хочется уходить из нашего милого домика.
– И мне тоже.
– Но нужно идти.
– Хорошо. Мы ведь никогда еще долго не жили дома.
– Еще поживем.
– Я тебе приготовлю хорошенький домик к твоему возвращению.
– Может быть, я вернусь очень скоро.
– Вдруг тебя ранят чуть-чуть в ногу.
– Или в мочку уха.
– Нет, я хочу, чтоб твои уши остались, как они есть.
– А ноги нет?
– В ноги ты уже был ранен.
– Надо нам идти, дорогая.
– Хорошо. Иди ты первый.
Глава двадцать четвертая
Мы не стали вызывать лифт, а спустились по лестнице. Ковер на лестнице был потертый. Я уплатил за обед, когда его принесли, и официант, который принес его, сидел у дверей. Он вскочил и поклонился, и я прошел с ним в контору и уплатил за номер. Управляющий принял меня как друга и отказался получить вперед, но, расставшись со мной, он позаботился посадить у дверей официанта, чтоб я не сбежал, не заплатив. По-видимому, такие случаи у него бывали, даже с друзьями. Столько друзей заводишь во время войны.
Я попросил официанта сходить за экипажем, и он взял у меня из рук сверток Кэтрин и, раскрыв зонт, вышел. Из окна мы видели, как он переходил улицу под дождем. Мы стояли в конторе и глядели в окно.
– Как ты себя чувствуешь, Кэт?
– Спать хочется.
– А мне тоскливо и есть хочется.
– У тебя есть с собой какая-нибудь еда?
– Да, в походной сумке.
Я увидел подъезжавший экипаж. Он остановился, лошадь стала, понурив голову под дождем, официант вылез, раскрыв зонт, и пошел к отелю. Мы встретили его в дверях и под зонтом прошли по мокрому тротуару к экипажу. В сточной канаве бежала вода.
– Ваш сверток на сиденье, – сказал официант. Он стоял с зонтом, пока мы усаживались, и я дал ему на чай.
– Спасибо. Счастливого пути, – сказал он.
Кучер подобрал вожжи, и лошадь тронулась. Официант повернулся со своим зонтом и направился к отелю. Мы поехали вдоль тротуара, затем повернули налево и выехали к вокзалу с правой стороны. Два карабинера стояли у фонаря, куда почти не попадал дождь. Их шляпы блестели под фонарем. При свете вокзальных огней дождь был прозрачный и чистый. Из-под навеса вышел носильщик, пряча от дождя голову в воротник.
– Нет, – сказал я. – Спасибо. Не требуется.
Он снова укрылся под навесом. Я обернулся к Кэтрин. Ее лицо было в тени поднятого верха.
– Что ж, попрощаемся?
– Я войду.
– Не надо.
– До свидания, Кэт.
– Скажи ему адрес госпиталя.
– Хорошо.
Я сказал кучеру, куда ехать. Он кивнул.
– До свидания, – сказал я. – Береги себя и маленькую Кэтрин.
– До свидания, милый.
– До свидания, – сказал я.
Я вышел под дождь, и кучер тронул. Кэтрин высунулась, и при свете фонаря я увидел ее лицо. Она улыбалась и махала рукой. Экипаж покатил по улице. Кэтрин указывала пальцем в сторону навеса. Я оглянулся; там был только навес и двое карабинеров. Я понял, что она хочет, чтобы я спрятался от дождя. Я встал под навес и смотрел, как экипаж сворачивает за угол. Потом я прошел через здание вокзала и вышел к поезду.
На перроне меня дожидался швейцар. Я вошел за ним в вагон, протолкался сквозь толпу в проходе и, отворив дверь, втиснулся в переполненное купе, где в уголке сидел пулеметчик. Мой рюкзак и походные сумки лежали над его головой в сетке для багажа. Много народу стояло в коридоре, и сидевшие в купе оглянулись на нас, когда мы вошли. В поезде не хватало мест, и все были настроены враждебно. Пулеметчик встал, чтоб уступить мне место. Кто-то хлопнул меня по плечу. Я оглянулся. Это был очень высокий и худой артиллерийский капитан с красным рубцом на щеке. Он видел все через стеклянную дверь и вошел вслед за мной.
– В чем дело? – спросил я. Я повернулся к нему лицом. Он был выше меня ростом, и его лицо казалось очень худым в тени козырька, и рубец был свежий и глянцевитый. Все кругом смотрели на меня.
– Так не делают, – сказал он. – Нельзя посылать солдата заранее занимать место.
– А вот я так сделал.
Он глотнул воздух, и я увидел, как его кадык поднялся и опустился. Пулеметчик стоял около пустого места. Через стеклянную перегородку коридора смотрели люди. Кругом все молчали.
– Вы не имеете права. Я пришел сюда на два часа раньше вас.
– Чего вы хотите?
– Сидеть.
– Я тоже.
Я смотрел ему в лицо и чувствовал, что кругом все против меня. Я не осуждал их. Он был прав. Но я хотел сидеть. Кругом все по-прежнему молчали.
«А, черт!» – подумал я.
– Садитесь, signor capitano, – сказал я. Пулеметчик посторонился, и высокий капитан сел. Он посмотрел на меня. Во взгляде у него было беспокойство. Но место осталось за ним. – Достаньте мои вещи, – сказал я пулеметчику. Мы вышли в коридор. Поезд был переполнен, и я знал, что на место нечего рассчитывать. Я дал швейцару и пулеметчику по десять лир. Они вышли из вагона и прошли по всей платформе, заглядывая в окна, но мест не было.
